Отнюдь

Отнюдь
Владимир Абрамсон

Журналист по определению многое видит, и кое-что знает. С годами вызревают книги. Все действующие лица рассказов не вымышлены. Они живут в России, судьба посылает их в Германию, Латвию, Швейцарию. Они любят, встречаются с друзьями и врагами. Служат в армии. Ищут свое место в сложном и противоречивом мире. Будьте снисходительны к их страстям и ошибкам. По слухам, жизнь бывает лишь однажды. Полюбите Сергея, персонажа нескольких рассказов. Задумайтесь над женской судьбой удачливой и модной Веры. Узнайте о русском мальчике Степе в Германии. Автор их любит.

Владимир Абрамсон

Отнюдь

Война детей

Перед войной мне исполнилось двенадцать лет. Сладко грезить о юных светлых годах. Но завтра была война.

Последние сорок лет я пишу лишь инженерные сметы да выговоры нерадивым работникам, искореняя завет «платите нам сколько хотите, только не заставляйте работать». Полагаю, в писательстве, как в любом деле, есть методы и правила. Как закон стройки: котлован, фундамент, стены, наконец крыша. Открыл Интернет на «Литературной учебе».

«Первая, начальная фраза должна заклинить внимание читателя и информировать, куда он попал. Придумайте примеры. Написалось: «Наконец больной сам протянул ноги», роман из больничной жизни. «Рожать Инночка категорически отказалась, мотивируя слабым здоровьем мужа». Бытовая драма по телевиденью».

Затем автор должен перейти к действующим лицам и кратким характеристикам.

Агеев старше на год, простоват и мускулист. С ним драться – себе дороже. В третьем классе тягал девчонок за косы. Курил, но бросил. Врет, будто водку пил. Подделывает в дневнике подпись матери. Она малограмотная. Кличка Агей.

Мать ходит на работу по ту сторону Москвы – реки по льду. Замерзает страшно. Стану капитаном, буду ее на ледоколе отвозить.

Израиль (имя) по двору, конечно Изя. Что ни спроси, Изя знает. Он боится инвалида – сапожника, тот деньги у ребят вымогает. Изя украл у матери тридцатку. Сапожник такой суммы испугался и денег не взял. Мы купили килограмм ирисок. В жару они растеклись коричневым месивом. Три рубля разменяли потри копейки. Рядом с Дворцом культуры имени Горбунова трамвайный круг номеров 31 и 42. Укладывали медяки на рельсы и трамвай превращал их в пятикопеечные. Сбыть их можно на Фабрике – кухне. Так называлась трехэтажная рабочая столовая на Первомайской. При этом осталось еще море денег от Изиной тридцатки.

Учится Изя плохо, у доски молчит. Училка ставит неуд, неудовлетворительно. Спрашиваю – ты что, не знаешь, куда впадает Днепр?

– Знаю, конечно. Но скукота. Спросила бы что – ни будь…об истоках Нила, например. Англичанин открыл, Джон Хеннинг Спик. Офицером он воевал против России в Крыму. Помнишь, в «Севастопольских рассказах», как снаряды посыпались, старый солдат говорит юнкеру, то есть Льву Толстому, «шалит англичанка».

Я пристыженно кивнул.

Потом он годами путешествовал по Африке и открыл озеро Виктории, откуда течет Нил. В середине девятнадцатого века. Вернулся в Англию и погиб на охоте. То ли самоубийство, то ли застрелили. Она же, географичка, дальше Днепра не знает.

Решил, буду читать книги и стану умным, как Изя.

Я рыжеват, голубоглаз, курнос. Кличка Вевеле: домработница Фрида кричит из окна «Вевеле, домой!». От настоящего имени Владимир. В семье не знают идиш, хотя пришли в мир из черты оседлости. Фрида разговаривает сама с собой. Она из городка Александрия на Украине. Учит меня: фалле ду дурх эрде – провались ты сквозь землю. Юден, кум а гер – евреи идите сюда. Шикса – шлюха. Медль дие уншульд ферлорен – девушка, потерявшая невинность.

– Ты пока этого не поймешь, – говорит Фрида.

– Почему же, пусть поищет, завалялась где – ни будь, – отвечаю, поняв лишь два слова: девушка и потеряла. Фрида смеется.

Я стану военным летчиком. Мама сопротивляется опасностям профессии и дальним гарнизонам. Видит меня врачом, как отец. Он ко мне удивительно равнодушен и вовсе не замечает. Не по злобности характера. Я ему неинтересен.

Плохо, нашел дневник, девичьи записки мамы. Самое худшее – я прочел их. Еще до революции семья по каким – то причинам перебралась на Урал. В Благославенск, сейчас Красноуральск, на медные рудники. Мама и сейчас говорит «рудник» с ударением на первом слоге. Ей нравится молодой инженер Смеляков. В сюртуке горного инженера, с погончиками. Рассказывает, в медных залежах есть капли алмазов и даже золота. В подарок алмазная капля. У него прекрасная лошадь на выезд, или под седло. Они катаются по вечерам. В Благославенске он словно с другой планеты. Вокруг города красные глинистые увалы медных выработок. Уезжают далеко, оставляют бричку. Тайга.

Мама знакомится с родителями жениха. Непременное условие свадьбы – крещение невесты. Беседы со священником. К будущей христианке он равнодушен.

На этом дневник обрывается. Крестилась ли мама. Была ли свадьба. Чей я сын?

Папа и мама живут дружно. Отец педиатр – фтизиатр, то есть специалист по детскому туберкулезу. К советскому празднику написал небольшую газетную статью «Детский туберкулез в Подмосковье побежден». – Зачем врать, – закричала мама и ударила свернутой в трубочку газетой по лысине.

Мы живем в Москве, в Филях. К войне мы готовы, весь наш поселок Первомайский работает на знаменитом, секретном авиазаводе номер 23 имени Горбунова. Строим истребители ЯК – 1 и бомбовозы Пе-2. Там где река Москва делает почти замкнутую петлю, вырезая полуостров, заводской аэродром. Огорожен бетонной стеной до самой воды. Войдя в реку, обойдешь стену.

Увидели живой истребитель, сияющий под полуденным солнцем и полезли по приставленной лестнице, прикоснуться. Пришла большая овчарка и смотрела на нас. Прибежал красноармеец, пнул собаку и отвел нас в сарай. Милиционер с одной шпалой на вороте гимнастерки домогался, кто нас послал. Пугал детским домом.

– Мы купались, товарищ майор – сказал Агей. И это правда.

– Там где пехота не пройдет, и бронепоезд не помчится, угрюмый танк не проползет – там пролетит стальная птица, – сказал интеллигентный Изя. Какая – то тетка говорила о том и сем и вдруг спрашивала, что мы хотели в кабине отвинтить. Наклонилась к столу и вырезе платья видны груди. Но не до конца, конечно. Поменьше Фридиных. Мамины совсем маленькие. Она врач заводской поликлиники и все её знают. Выдернула нас за проходную. И стали мы как братья. Ни у кого из нас братьев нет.

В Изином семействе обнаружилась пропажа. За тридцатку он даже подзатыльник не получил. Разговоры разговаривали. Лейнбогены меня искренне интересуют. Владимир Германович среди наших фуражек носит берет. Здоровается с каждым, даже незнакомым. Мадам делает голубой маникюр и – сказала мама – красит ресницы. Я думал, маникюр может быть только красным. Мадам одевала фильдеперсовые чулки. Ноги казались длинней. Изя изъяснил, родители микробиологи. Таинственно.

Постепенно кончились дворовые игры. Уединившись с Изей, говорили о серьезном окружающем мире. Несколько лет назад объявилась Еврейская автономная область на Дальнем Востоке, пятнышко на карте России. Приглашали добровольцев переселенцев. Владимир Генрихович, Мадам и Изя уехали в Биробиджан. Микробиологи там без надобности. Поселили временно в деревне на берегу Амура, определив в рыболовецкую бригаду. Амурский осетр, белуга, горбуша.

Школа в бревенчатом доме. Ребята местные, ни понимания, ни друзей. Каждый день после уроков Изя шел на почту. В лесу было пасмурно и страшно. Не потерять бы узкой тропки. Номер поселковой почты 87. Ночью снилась упавшая набок восьмерка и семерка как виселица. – Проживу 87 лет – рассказывал Изя. – Или 8+7=15. Всего? Отец Изи ждал письма из Москвы. Полтора года прожили на Дальнем Востоке.

Я слушал напряженно. Будто в резиновых сапогах выше колен вхожу в амурскую воду. Вот я на свадьбе. Конечно, фаршированная рыба. Невесте подают рыбью голову. Гости ждут. Если быстро вычистит вилкой и съест, станет хозяйкой семьи, детей нарожает.

Я будто жил на третьем этаже за черной дощечкой «В. Г. Лейнбоген». В реальности одну комнату занимали дядя Толя и тетя Аграфена, или Граня. Толя в гражданскую войну командовал красной полуротой. Тихий регулярный алкоголик. В регулярные дни приглашал Владимира Генриховича выпить, и обижался отказом. Тетя Граня высока и толста, не помещается в туалете и дверь не закрывает.

Я хранил и не выдал тайну: Мадам носит на сгибе локтя левой руки коробочку без дна. В ней вши. Напьются ее крови и в лабораторию на подопытные пробы. Как бороться с вшивостью на случай войны.

Началась война и в июле немцы бомбили Москву. Излучина Москвы – реки светлой летней ночью далеко видна, и завод и поселок бомбили часто. Мы хватали одеяла и бегом в Филевский парк. Отец полагал, лес бомбить не станут. Через неделю при налете густо посыпались на парк бомбы. Узнал от взрослых, наши саперы запрудили ничтожную речку Фильку, разлили, как Москва – реку. Фашистские летчики потеряли ориентиры.

Детей вывозят из Москвы. По Первомайской улице подходят автобусы и на тротуаре мы с дерматиновыми чемоданами и печальными родителями. Долго ехали и в сумерках очнулись в покинутом пионерском лагере где – то под Истрой. Пионервожатую тетку лет пятидесяти мы редко видели. Были последние жаркие дни августа. Плавали с Катей и Мариной в теплой речке. У Изи девочки не было, сидел на берегу. Однажды в воде я схватил Марину, прижал к себе и поцеловал. Она вырвалась. – Плебей ты, Вова. – Кто такой Плебей я не знал и не обиделся. Приехали к своим деткам женщины. Мне письмо от мамы. Отец в армии, она едет в эвакуацию со всеми заводскими. Позже писем не стало. Я остался один и плакал по вечерам. Никто будто не замечал. Было уже в нас остервенение, драки за лишнее одеяло, за место в столовой.

Пионерлагерь преобразовали в детский дом. Рухнула жизнь. Старший воспитатель Пал Палыч выстраивал мальчиков в колонну по четыре. Мы маршировали под его песню. Поздно вечером чистили картошку к котлу. Утром в котле песок. Диверсия. А кто ночью картошку чистил? – Эти трое первомайские. Милиционер вызывал по одному, орал, что Изя уже признался. Глаза у милицейского странные. Казалось, он улыбается и орет понарошку. Пришел здешний довоенный повар. Что – то мерил и рыл во дворе.

– Водопроводная труба ржавая прохудилась и подсасывает песок.

Милицейский на пушку брал, Изя нас не сдал.

В октябре стало холодно и сгустилась тоска. Мы решили бежать в Москву. Девочки Катя и Марина не пошли. Оно и лучше. План был выйти к каналу Москва – Волга и по берегу пешком в Москву. – Допустим, будем идти не спеша, пять километров в час. Тогда в первый день километров сорок одолеем. Ночуем в деревенской избе. На второй день вечером в Москве, – убеждал я.

В первом этаже детдома жила сестра – хозяйка Августа. – Немецкое имя, – сказал Изя, который все знает. Не подумав, как опасно утверждать это в отчаянные первые месяцы войны. Стали за спиной звать её Августа – СС. Скоро Августу куда – то увезли. Вернулась дня через четыре со смертельной ненавистью к Изе.

Августа воровала по мелочи продукты. Я давно приметил, подглядывая в её окно. В конце дня в своей комнате она снимала юбку и там на ремешке был мешочек. Вынимала колбасу, порционное мясо. Сахар – рафинад.

Невесело смотреть на бабу в длинных трусах с резинками под коленями.

Выждали момент и Агей открыл хилую оконную раму. Я влез и собрал в мешок хлеб, консервы, паштет какой – то и термос для воды. Много. Поворачиваюсь уйти – грохот за спиной. Ну, конец, тюрьма по мне плачет… Статуэтка с полки упала. Рабочий с молотом и колхозница с серпом.

Пошли как обычно клееной полосе, потом бегом, спотыкаясь о валежник. Отдышались, идем в надежде увидеть наконец канал. Впереди прямая узкая полоска воды. Где величественные шлюзы канала имени Сталина, увенчанные скульптурами парусников и других кораблей? Мы видели в кино.

– Не чеши репу, Вевел, она пустая. Куда ты нас завел? Агей любит точные формулировки.

Честно не знаю, но говорю – здесь налево. В минуту повзрослел от ответственности: по берегу налево.

Наконец за протокой, рядом с которой мы неуверенно брели, высокая насыпь. За ней в бетонных берегах канал. Недвижная вода. Небольшой дом, заброшенный. У стены шлюза привязан холодный буксир «Третья пятилетка». Ясно, людей здесь нет. Идем и разговариваем тихо. Пустая деревня Карловка. Дачи. Солнце горит в окнах, ни души. Собака к нам привязалась, отстала. Страшно в пустоте и оцепенении. Говорят, «страх объял». Он нас обтекает. Кто – то невидимый смотрит неподвижным глазом. Нашли сенной сарай и разлеглись отдохнуть. Агей лег на живот и заснул. У меня давно мысль с Изей поговорить. Конечно, о судьбе евреев в Германии я лишь смутно знаю. Но дважды видел фильм «Профессор Мамлок». (В Первомайском кинотеатра нет, вечером показывали в зале Фабрики – кухни). Эсэсовцы должны отправить в лагерь Дахау еврейского врача. Но у него много лет лечится генерал. Не выздоровеет без доктора Мамлока. Врач гибнет в Дахау. К чему рассказываю полусонному Изе. Может быть, фронт близко?

– Враг остановлен на дальних подступах к столице, – зевает Изя.