Тень Торквемады

– Там такая дырища! Ни конца, ни края не видно.

– Факелы! Давайте факелы! – с нетерпением приказал Жерар де Вийе.

Зажгли факелы, и на этот раз в провал спустился сам магистр, взяв в напарники Хью Даре. Обследовав подземную пещеру, размеры которой и впрямь впечатляли (она была не очень высокой, но достаточно широкой и длинной), Жерар де Вийе пришел к выводу, что давным-давно ее промыло море, когда его уровень был выше, – один конец пещеры заканчивался крутым спуском, а затем исчезал под водой.

– Это то, что нам нужно, – сказал магистр. – Поднимайте! – крикнул он в светлое отверстие на потолке пещеры.

Оказавшись наверху, Жерар де Вийе подошел к пленникам.

– Вы заработали свою свободу, – сказал магистр. – Полную свободу. Получите ее! – Он выхватил меч и неуловимо быстрым движением проткнул Ханса Стурре насквозь.

Его примеру последовали и остальные храмовники, и спустя считанные мгновения витальеры были повержены.

– Негодяй!.. – На губах Ханса Стурре пузырилась кровь, но он все равно пытался говорить. – Гореть тебе… в аду! Ты… нарушил слово!

– Ни в коем случае… – Жерар де Вийе улыбнулся. – Полную свободу, если ты этого не знаешь, дает только смерть. Твоя бессмертная душа покинет бренное тело, и ты воспаришь к таким высотам, что у тебя дух захватит. Прощай, потомок викингов. Ты был храбрым воином. Только потому я не приказал повесить тебя на рее как простого вора и разбойника. Non nobis, Domine, non nobis, sed nomini tuo da gloriam[15 - «Не нам, Господи, не нам, но все во славу имени Твоего» (девиз тамплиеров).]… – С этими словами магистр точным движением вогнал клинок в сердце витальера, пригвоздив его к земле, и глаза Ханса Стурре закрылись навсегда.

Переноску сокровищ к пещере закончили только к вечеру. Сундуки размещали в нишах, которые вода вымыла в стенах. Поскольку дело это было тайным, в качестве носильщиков выступали только рыцари; а было их всего четырнадцать человек. Перед тем, как засыпать и замаскировать вход в пещеру (теперь уже сокровищницу), туда опустили тела витальеров и усадили возле стены.

– Они будут вечными стражами сокровищ Ордена, – сурово сказал Жерар де Вийе, когда все работы были сделаны.

Склонив головы, рыцари помолились и вернулись к судам, где уже готовились отойти ко сну. Войти в реку ночью кормчие тамплиеров не решились – они не знали фарватера. Поэтому отплытие перенесли на утро.

Ночью Жерар де Вийе почти не спал. Мысли поднимали его над островом и несли во Францию, в пыточные подвалы инквизиции, где томились Великий магистр Ордена Жак де Моле и генеральный досмотрщик Гуго де Пейро. А в те короткие мгновения, когда сон все-таки одолевал магистра, ему виделись кошмары…

* * *

На новгородском мосту через Волхов, именовавшемся Великим, схлестнулись в кулачной драке до сотни горожан. Яростный спор, который шел до этого, был забыт, и теперь народ отводил душу и спускал пар привычным для Новгорода и вполне демократичным мордобитием.

Великий мост соединил берег, где высился Детинец – городской Кремль – и Вечевую площадь уже при князе Ярославе Мудром. Согласно «Уставу Ярослава о мостах» горожане обязаны были нести повинности по ремонту волховского моста. Но этот момент как-то упускался из виду народным собранием, большей частью занятым распрями между правившей Новгородом боярской «золотой сотней» и «черными людьми», а также частой сменой князей, которые призывались новгородским вече для защиты города от внешних врагов. Поэтому Великий мост хоть и был крепок, но выглядел неряшливо – словно изрядно подгулявший ярыжка, пропивший всю верхнюю одежду.

Обычно с моста сбрасывали в реку осужденных на смерть и закоренелых еретиков, на нем же часто встречались враждебные партии, образовавшиеся на вечевом собрании. Существовала легенда, объясняющая эту страсть новгородцев к кулачным побоищам на Великом мосту. Будто бы новгородцы сильно обидели Перуна, которому до введения христианства приносили жертвы в Перынской роще, у истока Волхова. В 989 году они срубили идола Перуна и сбросили его в реку. Проплывая под мостом, идол забросил на него свои палицы и завещал: «Сим потешайтесь, дети новгородские». С тех пор Великий мост стал местом, где новгородцы разрешали все свои споры и тяжбы, нередко с помощью кулаков, а то и оружия.

– Глянь-ко, Даньша, – князь едет! – вскричал один из драчунов, косая сажень в плечах, придержав руку на замахе.

– Ты, это, Ремша, зубы мне не заговаривай! – отвечал ему низкорослый невзрачный мужичишко, вытирая ладонью сукровицу с разбитых губ. – Вишь-ко, што выдумал. Дерись, волчья сыть!

– Да глаза-то раскрой! Вона, смотри. На мост въезжает.

Даньша отступил на шаг и обернулся.

– Ух ты! – воскликнул он. – А ить правда!

Князь с немногочисленной дружиной, закованной в ясную броню[16 - То есть стальные доспехи.], судя по всему, направлялся в Детинец, где размещался новгородский посадник Юрий Мишинич. Алое корзно[17 - Корзно – княжеская мантия или плащ, который накидывался сверху и застегивался большей частью на правом плече запонкой с петлицами.] на плечах князя подсказало драчунам на мосту, которые прекратили выяснять отношения, кто из князей пожаловал в Новгород.

– Юрий Даниилович, князь Московский! – раздался общий глас, и над рекой понеслись приветственные крики.

Спустя малое время мост опустел, и князь с дружиной беспрепятственно переправился на другой берег.

Князя Юрия Данииловича в Новгороде уважали. И не раз просили на княжение, но на его пути всегда вставал князь Михаил Ярославич. Когда в 1304 году умер владимирский князь Андрей Александрович, то его великое княжение должно было принадлежать по старшинству тверскому князю Михаилу Ярославичу. Но к тому времени родовые споры между князьями уступили место соперничеству по праву силы. А Юрий Даниилович Московский был сильнее Михаила Ярославича; он сам хотел стать великим князем владимирским.

Соперники отправились в Орду покупать ярлык на великое княжение, но Михаил Ярославич и прибыл туда раньше, и денег хану Тохте отсыпал больше, поэтому возвратился из Орды великим князем. К тому же Михаил Ярославич был по своему складу похож на былинного богатыря: храбр, силен физически, верен слову, благороден. Такие качества импонировали хану, и князь тверской пользовался его полным доверием.

Сердясь на Юрия Данииловича за соперничество и за то, что князь Московский не отдавал ему Переяславль, Михаил Ярославич нападал на него два раза, подступая к самой Москве, но без успеха. Подобно своим предшественникам, Михаил Ярославич старался усилиться на счет Новгорода, обложив город данью. Его наместники сильно осложняли жизнь новгородцам, а когда те не захотели сносить обид, князь перекрыл пути подвоза в Новгород съестных припасов, тем самым принудив его жителей выплатить ему полторы тысячи гривен[18 - Гривна – старинная русская весовая (гривна серебряная) и счетно-денежная (гривна кун) единица, размеры которой менялись в зависимости от места и времени чеканки. Гривна новгородская – длинная серебряная палочка весом около 204 г.; сохраняла свое значение денежной единицы даже тогда, когда в Новгороде чеканились монеты. Гривны начали лить в XI веке; рубль появился в конце XIII века.]. Понятно, что после такой обиды торговый и работный новгородский люд особой любви к князю Михаилу Ярославичу не питал.

Мало того, в начале года новгородское вече в очередной раз убрало из города наместника тверского князя за его лихоимство, и теперь деятельностью всех должностных лиц руководил посадник, которые ведал вопросами управления и суда, командовал войском, руководил вечевым собранием и боярским советом, представительствовал во внешних сношениях.

Новгородский посадник Юрий Мишинич, дородный мужчина с толстой золотой цепью на шее, к которой были подвешены пять флоринов[19 - Флорин – название золотых монет, которые впервые начали чеканить во Флоренции в 1252 году и позже стали выпускать в других странах. Флорин чеканился почти из чистого золота, весом 3,53 г. На аверсе флорентийского флорина был изображен цветок лилии (герб города), на реверсе – Иоанн Креститель.] (по количеству «концов» города, которые назывались Плотницким, Славенским, Гончарским, Загородным и Неревским), встретил Юрия Данииловича весьма радушно. Поприветствовав его должным образом, посадник распорядился, чтобы разместили и накормили дружинников князя и пригласил его за стол.

– Уж не обессудь, князь, за скудное угощение, – сказал посадник. – Не ждали мы таких высоких гостей. Надо было прислать гонца, мы устроили бы знатный пир.

– Оставим пышные пиры до лучших времен, – немного суховато ответил Юрий Даниилович.

Он как раз разоблачался – оруженосец князя снимал доспехи. Юрий Даниилович был невысок, сух фигурой, но имел широкие плечи и руки в мозолях от оружия. Князь сам водил в бой свою дружину, не пас задних, хотя особо и не высовывался. Он не обладал большим умом, но был хитер и предприимчив.

Посадник прибеднялся. Он и впрямь не знал о прибытии претендента на новгородское княжение, но его кухня всегда была готова к приему гостей, даже самого высокого звания и ранга. Великий Новгород часто посещали иноземные делегации, а уж перед ними никак нельзя было ударить в грязь лицом. Поэтому стол, накрытый в пиршественной зале для князя Московского и трех бояр из его свиты, поражал приятным глазу изобилием яств и всевозможных напитков.

Особенно много было разных видов рыбы, грибов и изделий из теста: оладьи, шаньги, пышки, жаренные на масле, баранки, а также калачи, пряники медовые и левишники, приготовленные из тщательно протертых ягод брусники, черники и земляники и высушенные тонким слоем на солнце. Кроме того, на столе присутствовали и пироги с самой разнообразной начинкой – из рыбы, мяса, домашней птицы и дичи, грибов, творога, ягод и фруктов. В глубоких плошках чистым золотом светился свежий мед, в серебряной посуде отсвечивали янтарем рыбьи яйца – икра, а горячее хлёбово – стерляжья ушица – была так аппетитна на запах, что у гостей слюнки побежали.

Первый кубок подняли во здравие и процветание Новгорода – по древнему обычаю. Винный погреб новгородского посадника был куда как изобильней и разнообразней по части заморских вин, нежели у князя Московского. Юрий Даниилович даже завистливо покривился, хотя мальвазия[20 - Мальвазия – греческое вино с островов Эгейского моря; русские летописи отмечают ее как первое заморское вино. Мальвазия привезена в XI веке и до XIII века оставалась на Руси единственным виноградным вином. Лучшую мальвазию изготовляли на острове Крит, и она была, по-видимому, одним из самых древних вин в мире.] в его кубке была сладкой и ароматной. Конечно, мёдом ставленым, хмельным и вареным, березовицей пьяной, пивом и квасом князя нельзя было удивить; этого добра и в его подвалах хватало. Но отменную романею – бургонское вино, которой посадник потчевал своих гостей, Юрий Даниилович пробовал впервые. А еще были вина фряжские, греческие, токайское из Венгрии и даже крепкое ароматное вино из далекой Португалии, которое было на Руси совершеннейшей диковинкой.

После сытного обеда разомлевшие бояре московского князя отправились отдыхать, а сам Юрий Даниилович уединился с посадником в небольшой комнатушке, по размерам больше похожей на монашескую келью, нежели на присутственное место. Только обставлена она была гораздо богаче – обитые дорогой парчой мягкие табуреты, ковры на полу, оконце из разноцветного стекла, резной поставец для дорогой посуды, а в углу, перед иконой святителя Николая Мирликийского Чудотворца, в богатом окладе с драгоценными каменьями, горела золоченая лампадка.

Князь догадался, что эта «келья» была выбрана посадником для переговоров не случайно. Две дубовые двери с небольшими сенцами между ними исключали возможность подслушать разговор.

– Совсем стало худо нам под князем Тверским, – жаловался посадник Юрию Данииловичу. – Зело прожорлив, ненасытен и злобен – аки лев рыкающий. И некому заступиться за нас. Хотим пойти под твою руку, задружить с Москвой.

– А все ли в этом единодушны? – вопрошал князь, внимательно наблюдая за посадником.

Юрий Мишинич поскучнел.

– Увы, люд наш (в том числе и некоторые бояре) своенравен, недальновиден, а то и глуп, – с досадой ответил посадник, но тут же поторопился добавить: – Но ежели пришлешь к нам своего наместника с большой дружиной, то вече даст свое согласие, чтобы ты стал нашим правителем и защитником.

«Где же мне взять дружинников еще и для защиты Новгорода от происков князя Тверского? – с тоской подумал Юрий Даниилович. – Тут хотя бы Переяславль не потерять. Хорошо, хана Тохту удалось задобрить, а то не сносить бы мне головы за самоуправство. Михаил уже жаловался в Орду…»

– Мы и договор составили, – по-своему истолковал посадник молчание князя. – Вот, гляди, читай. Ежели с чем-то не согласен, скажи, подправим…

А мысленно добавил: «Если только эти правки не будут касаться наших вольностей…»

Юрий Даниилович взял в руки пергаментный свиток и начал читать:

«Благословение от владыки, поклон от посадника и от тысяцкого, и от всех старших, и от всех меньших, и от всего Новагорода господину князю великому Юрью. На сем, господин, Новагород крест целует. Княжение твое честно держать по пошлине, без обид…»

Князь не был большим грамотеем, поэтому читал медленно, и посадник весь извелся в ожидании:

«…Ни с Бежицы, княже, людей не выводить в свою волость, ни из иных волостей новгородских, ни грамот им давать, ни закладные принимать – ни княгине твоей, ни боярам твоим, ни слугам твоим: ни смерда, ни купчины».

Князь недовольно поморщился, но тут же лицо его стало невозмутимым и бесстрастным. Как обычно, новгородцы желали многого, а платить за это намеревались малой кровью.