Любовник из прошлого

– Я удовлетворилась бы порцией кокаина или «травки».

– Я всегда знал, что Таггарты не стопроцентные аристократы! – Смеясь, он лишь в последний момент крутанул руль, объезжая рытвину на дороге.

– Мы – люди холма.

– Мне кажется, это просто поэтический образ для обозначения сумасшедшего бедного белого хлама.

Я глотала горячий влажный воздух, как рыба, выброшенная на берег. Дэвид, должно быть, заметил страдание на моем лице: он еще шире улыбнулся и крепко прижал меня к себе.

– Твое происхождение совершенно не волнует меня. Я не из блюстителей классовой чистоты. – Держась за баранку левой рукой, правой он обнимал меня за плечи. Его дыхание щекотало мне ухо, – будто маленькое назойливое насекомое копошилось там.

– Я знаю, – вздохнула я. Все еще страдая, я чувствовала, как тепло его твердых мускулов потихоньку согревает меня.

– У тебя был трудный день, я не могу видеть, как ты страдаешь. – Он еще крепче прижал меня к себе. – Я думаю, что мы должны сократить нашу поездку.

Я грустно кивнула и стала смотреть в открытое окно автомобиля на проносившуюся мимо степь. Ее безлюдье и бескрайность усиливали чувство одиночества и потери. В лощине между деревьями клубился густой туман, как мои воспоминания об отце. Я снова стала смотреть на летящий под колеса асфальт; пейзажи, мелькавшие за пыльным ветровым стеклом, казались не столь выразительными и не так терзали душу. Чувство пустоты, которое я испытывала, больше не удивляло меня, теперь эта пустота казалась такой огромной, что даже общение с Дэвидом не могло заполнить ее.

– Я хочу завтра отвезти тебя домой, – сказал Дэвид бесцветным голосом. Я не возражала: так будет, наверное, лучше. Чем скорее я оставлю эти места, тем скорее смогу все забыть.

Я проснулась от шума кондиционера; горло пересохло, губы шуршали, как наждачная бумага. Кондиционер спасал от духоты, но вид незнакомой, плотно закрытой комнаты, в которую эта противно шумящая машина нагнетала холодный синтетический воздух, наводил тоску.

Я беспокойно ворочалась с боку на бок. Дэвид спал, как обычно, грациозно изогнувшись, с улыбкой красивого избалованного ребенка. Даже в самые напряженные дни, когда рынку акций грозил неминуемый крах и вся Уолл-стрит, казалось, сходила с ума, сон его оставался безмятежным, как у младенца; на его девственном лбу не появлялось ни единой морщинки, тогда как мой вдоль и поперек вспахивали глубокие борозды.

Потревоженный моим непрерывным ворочанием, Дэвид проснулся; веко с длинными ресницами приподнялось, и невинный ребенок, только что лежавший рядом со мной, мгновенно исчез, уступив место страстному любовнику.

– Ты прекрасна, Мэгги, – шептал Дэвид; его длинные пальцы гладили мои бедра через прохладные простыни.

До знакомства с Дэвидом я была совершенно неопытной девушкой, и своим бурным натиском он буквально ошеломил меня. Но будучи хозяйкой парфюмерного магазина, я общалась со множеством падших женщин милых созданий, употреблявших все средства, которые им были доступны, чтобы заполучить богатого любовника и заставить его расстаться с частью своих денег ради сексуальных забав с красоткой. Их откровения не прошли даром, и, повстречав Дэвида, я сразу поняла, что передо мной неординарный человек.

Он улыбался и сладострастно гладил мои ягодицы теплой рукой. Под ласками Дэвида я вскоре позабыла о своем пересохшем горле, о шуме кондиционера и о прочих неприятностях и переживаниях, которые посылала мне судьба.

Его губы скользили по моему телу, тонкие длинные пальцы сначала робко, а потом все уверенней и уверенней пролагали себе путь между моими бедрами. Как руки художника создают прекрасную статую, так его руки лепили сейчас статую моей страсти, собирая ее по крупицам в самых сокровенных местах моего тела.

Потолок поплыл у меня перед глазами, я ощутила покалывание в ступнях, которое становилось все сильнее.

– Иди ко мне, Мэгги, – прошептал Дэвид.

Он без устали ласкал мою грудь. Я погружалась в прекрасный чувственный мир, где были только Дэвид и я. Дэвид, близко-близко склонясь к моему уху, шептал мне ласковые слова, его дыхание нежно касалось моей кожи, возбуждая меня все сильнее и сильнее.

Мое тело напряглось, неудержимая страсть рвалась из меня, требуя удовлетворения.

– Ты моя, Мэгги, – выдохнул Дэвид, входя в меня. Как всегда, этот момент потряс меня. Волны страсти скользили по животу, вздымаясь все выше. Где-то вдали я услышала странный звук, напоминавший голос какой-то неведомой мне птицы; я не сразу поняла, что это мои собственные стоны.

Мы жадно ласкали друг друга, и мое тело ныло сладкой дурманящей болью; неповторимые слова любви волшебной музыкой звучали в моих ушах.

Я видела, как светится в полумраке его влажное от пота тело; казалось, что этому безумию не будет конца...

Некоторое время я неподвижно лежала в его объятиях, потом медленно открыла глаза. Мягкий свет падал мне на лицо, легко проходя сквозь завесу шелковистых волос, волшебным ореолом окружавших прекрасное лицо Дэвида. Этот свет, хотя и очень слабый, почти ослеплял меня... впрочем, виной всему была, конечно, красота мужчины, лежавшего рядом со мной. Но не настолько я была ослеплена, чтобы не заметить характерного блеска в его глазах. Этот взгляд был подобен взгляду волка, еще не остывшего после удачной охоты. Этот голодный взгляд сказал мне, что скоро мой любимый вновь воспрянет, полный сил, готовый снова и снова дарить мне наслаждение. Впрочем, я не слишком опытна в делах любви...

– Хорошо тебе, дорогой? – спросила я неуверенно: на мгновение мне показалось, что он недоволен чем-то.

– С тобой? Всегда. – Его голос звучал так искренне, что я разозлилась на себя за свои сомнения.

Он страстно поцеловал меня в губы, его бедра снова заскользили по моим, наполняя меня любовной силой. Дэвид незаурядный мужчина, я не устаю повторять это!

– А ведь мы, кажется, собирались уезжать сегодня. – Дэвид мазал маслом аппетитную сдобную булочку. На мгновение прервав это приятное занятие, он наклонился над белой льняной скатертью, покрывавшей стол, и остановил на мне взгляд своих ясных голубых глаз. Венецианская комната «Арлингтона» – смесь розового, лилового и зеленого – проигрывала очарованию этих глаз, хотя и была оформлена с большим вкусом. – Напряжение вчерашнего дня утомило тебя. Ты можешь храбриться, делать вид, что полна сил, но я-то вижу, что это не так.

После ночи, первая половина которой прошла в беспокойных метаниях по постели, а вторая – в объятиях Дэвида, я была готова согласиться с ним. Но вместе с тем я чувствовала, что не могу до конца поверить рассказам тети Джозефины о причинах исчезновения моего отца: связанная прожитыми годами и узами родства, она не могла быть объективной и беспристрастной.

Не более беспристрастной, чем я сама, я хорошо понимала это. Получив шанс разрешить наконец-то загадку моего прошлого, я не хотела терять его.

– Я не успокоюсь, пока не выясню все до конца. Смотри на это так: то, что я знаю сейчас об отце, ужасно, хуже, кажется, и представить себе нельзя. Но именно поэтому все, что мне удастся узнать о нем дополнительно, может быть только лучше.

Прежде чем ответить, Дэвид поднес к губам изящную китайскую чашку; его мизинец при этом изогнулся не менее изящно: мой муж пил свой утренний чай. В такие мгновения он напоминал мне дирижера, вдохновенно сжимающего свою палочку; рука неподвижно замерла в воздухе, выдерживая особенно длинную фермату (Пауза или длинный проигрыш в музыкальном произведении.). Познакомившись с остальными Вестшайрами все они были благовоспитанны, держались строго, и все как один со слегка изогнутыми мизинцами, – я поняла, что это их фамильный признак. У меня был мой нос, у Дэвида – его мизинец.

Он поставил чашку, его великолепный подбородок упрямо выдвинулся вперед.

– Зря мы приехали сюда в июле здесь сейчас слишком жарко для того, чтобы цивилизованные люди рисковали надолго покидать свой дом. – Его рука опустилась на стол прямо передо мной в вежливом, но решительном жесте. – Даже зверье, которого тут тьма-тьмущая, ведет в это время преимущественно ночной образ жизни. Ну, опоссумы, броненосцы, ты знаешь...

Он разозлил меня своими напоминаниями о броненосцах.

– Только два дня, – умоляюще произнесла я. У меня есть отец, он жив! Это не тот человек, о котором я мечтала все эти годы, но, быть может, не стоит винить его в этом, ведь он родился и вырос совсем в другую эпоху. Как мне хотелось лучше узнать erol Узнать, понять, простить... Возможно, боль без конца и без края, терзающая меня, наконец-то отступит. Я коснулась холеной руки Дэвида, и его пальцы мгновенно сплелись с моими. – Прошу только два дня, Дэвид!

Качнув тяжелыми ресницами, он внимательно посмотрел на меня – слегка прищурившись, будто оценивая котировки акций на фондовой бирже, потом улыбнулся: мои бумаги, кажется, пошли в гору.

– Хорошо, два дня, – сказал он, дружелюбно, как бы подбивая общий итог. – Но не обнадеживай себя слишком: тем ужасней будет разочарование. – Его пальцы еще плотнее оплели мою руку и притянули к тонким губам – для поцелуя. Аристократу приличествует сдержанность, и Дэвид прекрасно умел скрывать свои чувства; но я слишком хорошо его знала и читала сейчас в его глазах как в открытой книге. Последовавшие за этим слова не стали для меня откровением.

– Я думаю, ты все еще лелеешь надежду, что твой загадочный папаша помнит о тебе.Если бы это было так, он давно бы сам нашел тебя. – Дэвид ободряюще сжал мою руку.

– Но Джозефина сказала, что это мать моя во всем виновата.

– Да, хорошая мина при плохой игре. Только слабый человек винит в своих неудачах других – жену в особенности. – Дэвид поднес к глазам стакан с компотом и подмигнул мне сквозь полупрозрачную жидкость. – Лично я собираюсь в бассейн. Лучше присоединяйся ко мне: поплаваем, позагораем... ты, я и пара стаканов джулепа – такая миленькая теплая компания!

Я покачала головой. Вряд ли в Арканзасе знают что-нибудь о джулепах, и я этому несказанно рада: при одном упоминании об этом напитке руки мои начинали чесаться, и кончик носа тоже.

– Я присоединюсь позже: все еще чувствую себя не в своей тарелке; мне жаль тебе отказывать...

Дэвид насмешливо и выразительно посмотрел на мои обожженные солнцем щеки.

– Я просто, как дурак, старался заполнить свободное время.

– И ради этого занимался увлекательным делом. – Вспомнив, чем мы занимались менее часа назад, я заулыбалась; мои щеки покраснели еще больше.

– Ну раз так, я вернусь к ленчу около двенадцати тридцати. Я буду в маленьком кафе, что на Центральной. Не выношу встреч с одинокими алкашами. – Он щелкнул меня по носу. – И надень шляпу. Мы должны охранять твою главную ценность.

Я наклонилась и чмокнула его в ухо.

– А я всегда думала, что это ты моя главная ценность.