Каждый умирает в своем отсеке

Каждый умирает в своем отсеке
Виктор Евгеньевич Рябинин

Молодой офицер Андрей Калинин служит на современной атомной подводной лодке Северного флота России. Андрей вспоминает некоторые события из своей жизни: срочную службу, пронизанную дедовщиной, конфликт с сослуживцем Абу Бароевым по прозвищу Чечен, своих друзей по военно-морскому училищу Пашку и Серого, первую любовь… Спецслужбы предлагают Андрею специфическую и опасную работу на благо Родины. Андрей соглашается и занимает место Павла. К фирме давно уже присматривался международный криминал. С помощью Андрея компетентные органы пробуют взять весь процесс отправки ценных грузов за рубеж под свой контроль.Андрей снова востребован, как человек чести и долга. Их отношения с Наташей после выяснения отношений, готовы перейти в новую, более прочную стадию…

Виктор Рябинин

Каждый умирает в своем отсеке

Моему отцу – фронтовику, офицеру и

настоящему мужику – посвящается…

ОТ АВТОРА

Море для человека, по сути, среда, чуждая его естеству. По степени риска и колоссальным нагрузкам погружение в океанские глубины можно сравнить разве что с выходом на космическую орбиту. Ни подводник, ни астронавт никогда не имеют стопроцентной страховки от непредвиденной ситуации. Каждый член экипажа субмарины, от офицера до матроса, исполняя команду: «По местам стоять! К погружению!» – отлично представляет, на что идет. И если, защищая морские рубежи Родины, подводники гибнут в море, именно там они находят могилу, достойную их духу и мужеству…

Но у тех, кому выпало жить, рано или поздно служба подходит к концу. Погрузившись с головой в пучину обычной гражданской жизни, большинство флотских офицеров-подводников продолжают по укоренившейся привычке оценивать свои и чужие поступки по меркам корабельным – требовательным и не терпящим лжи, недомолвок и лицемерия. Если работать – так до победного результата, если любить – так по-настоящему и всем сердцем, а дружить – преданно и до готовности разделить с товарищем все, чем владеешь сам. Не идеализируя их поступки и поведение, хочу заметить: с Петровских времен флот был и остается элитой вооруженных сил любого морского государства благодаря прочным традициям, высокому моральному духу и готовности без колебаний и раздумий возложить на алтарь порой неблагодарного Отечества жизнь экипажей подводных и надводных кораблей.

И еще. Если кто-нибудь из читателей в литературных персонажах ненароком узнает себя самого или обнаружит сходство с известными ему людьми, то это означает лишь одно: повествование написано самой жизнью, а автор лишь скромно постарался его запечатлеть…

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ГЛУБИНА

1.

« МЫ С ТОБОЙ ИЗ ОДНОГО ЭКИПАЖА»

…Пока шли в точку погружения в надводном положении, всем, кто вынужден был нести ходовую вахту наверху, погода опять показала военно-морской кукиш. Порывы ветра вперемешку со снегом раскачали лодку, пару раз окатив с головы до ног холодной водой вахтенного офицера и сигнальщика, а затем в бессильной злобе принялись что есть силы трепать Андреевский флаг.

Внизу шел завтрак. Как говорится: «Море любит сильных, а сильные любят поесть». Но, зайдя в кают-компанию, Андрей про себя отметил, что любителей с утреца испить стаканчик ароматного чая негусто. Бортовая качка тут ни при чем. Почему-то перед глубоководным погружением большинство экипажа к еде испытывает или безразличие, или отвращение. Ушлые снабженцы этим умело воспользовались, и на столах, где недавно красовались сгущенка и творог, розетки с красной икрой, копченая колбаса и балык, остался только хлеб. Тут-то и кроется потаенная снабженческая хитрость: многое из богатого подводного пайка, на радость вестовым и самим «труженикам кладовых сухой и мокрой провизии», фактически остается нетронутым, зато по накладным – списанным. Виртуально «съеденные» деликатесы вновь появятся в кают-компании к вечернему чаю или завтраку на следующие сутки, а хитрый помощник командира по снабжению на вполне законных основаниях пополнит личный арсенал дефицитных продуктов новыми, еще не вскрытыми банками.

Но вникать в хитросплетения витиеватой и чуть вороватой снабженческой мысли почему-то не хотелось. Плановое погружение на предельную глубину считается едва ли не самым серьезным испытанием в службе подводников. Опаснее этого может быть только реальное возгорание в отсеке или поступление туда забортной воды.

Экипаж субмарины, погружаясь в темную морскую пучину на максимально возможную глубину, сильно рискует. Если не дай бог в этот момент накроется или даст сбой какой-либо агрегат или механизм, непосредственно влияющий на систему всплытия, лодка погибнет. Ее раздавит многотонной толщей воды, как спичечный коробок. В 1963 году такая участь уже постигла американскую атомную подводную лодку «Трешер» («Морская лисица»). Во время испытаний она превысила предельную глубину погружения и была расплющена забортным давлением океана, унеся с собой на глубину в два с половиной километра 129 жизней. Подводники понимают всю степень риска, потому сосредоточенно готовятся. Дело даже не в приказах и всевозможных руководствах, предписывающих осуществлять эту опасную процедуру ежегодно или перед грядущей «автономкой». Нужны уверенность и постоянное подтверждение надежности подводного корабля, а заодно и профессионализма тех, кто рядом. От этого может зависеть многое, если не все.

Страха не было, через год-два службы на лодке он постепенно притупляется, а затем и вовсе бесследно исчезает. Наверное, просто привыкаешь к ежеминутной опасности. Но обычный человеческий инстинкт самосохранения уже часа за два до команды: « По местам стоять, к погружению!» – предательски скребется где-то под сердцем, заставляя лишний раз вспоминать о запланированном риске…

* * *

– Тьфу ты, какая-то гадость лезет в голову, – встрепенулся Андрей, – как будто сейчас самое время о катастрофах думать!

Эти мрачные мысли вероломно проникали в сознание вчера, когда он нес ходовую вахту. Сегодняшнее отсутствие аппетита вновь стало поводом для нежелательных дум. Чтобы окончательно их прогнать, Андрей после завтрака задержался в кают-компании полистать подшивку «Красной звезды» и «На страже Заполярья». Не помогло. Подумал: наверное, устал, после возвращения в базу надо подать командиру рапорт об отпуске, а затем укатить в санаторий. Холостяку в любое время года отдых в радость. Тем более в Хосте (санаторий Северного флота.– АВТ.) сейчас уже тепло. Там полно ароматного вина, вкусных шашлыков и красивых одиноких женщин.

– Андрюха, ты чего загрустил? О чем задумался? – в приоткрытую дверь кают-компании просунулась голова главного боцмана Воробьева, которого в экипаже уважительно величали не иначе как Сан Саныч.– Встряхнись, пойдем наверх, покурим. Скоро придем в точку, нырнем, потом всплывем… И айда домой! Дело-то плевое, не впервой!

Сан Саныча на атомоходе уважали. Опыт и надежность сочетались в этом человеке с неподдельной искренностью и какой-то хронической добротой к окружающим. В любое время дня и ночи на своей старенькой «копейке» по первой просьбе он мог отвезти семью сослуживца в аэропорт или на железнодорожный вокзал, а затем столь же безотказно встречать возвращающихся на Север. Подменить коллегу на новогодней вахте, выручить приличной суммой под честное слово или просто бескорыстно поддержать в трудную минуту Сан Саныч был готов всегда.

Попробуй предложи ему, к примеру, деньги, мол, бензин дорогой, от поселка подводников до Мурманска (а то и до самих Мурмашей) не ближний свет, и… сразу же натолкнешься на обиженный взгляд и недовольное бурчание: «Ты чего, братан, охренел? Какие деньги? Мы ж с тобой из одного экипажа!»

После того как, не выдержав захудалого заполярного быта и тотальной неустроенности, Андрея оставила жена, улетев к родителям в сытую Москву, боцман взял шефство над новоиспеченным холостяком. Все попытки уклониться от назойливого покровительства Сан Саныча разбивались о невозмутимое и праведное: «Как же ты один-то будешь? Человеку одному никак нельзя! Мы с тобой из одного экипажа, потому обязательно буду помогать». Андрей смирился. И началось…

Семья Воробьевых была бездетна. Возможно поэтому всю нерастраченную заботу и внимание Валентина Степановна и Сан Саныч обрушили на одинокого Андрея. Первым делом боцман, который между делом мог

уговорить и черта, убедил командование дивизии АПЛ, что Андрею нужна квартира. Как ни странно, подействовало и квартиру предоставили.

– Офицерское общежитие – штука, конечно, хорошая, но ты там сопьешься, – коротко обосновал Сан Саныч свои действия.

Это была сущая правда. В маленьких закрытых гарнизонах подводников, где, кроме штатного Дома офицеров, иных «очагов культуры» не было, молодые офицеры предпочитали коротать время в бурных застольях и нередко спивались.

Придирчиво осмотрев квартиру, боцман заявил, что подопечному необходимо начать новую жизнь, и взялся помочь сделать ремонт. Возражения не принимались. Ранним утром в один из свободных дней Сан Саныч вломился к еще почивавшему на видавшей виды раскладушке Андрею и, пока тот спешно брился и умывался, принялся с остервенением срывать старые обои. При этом боцман на все лады поносил строителей, морскую инженерную службу, сбежавшую супругу и самого хозяина «сей гнусной берлоги». Недели через две вечно сырую и продуваемую всеми заполярными ветрами однокомнатную квартиру Андрея удалось привести в божеский вид: они побелили потолок, поклеили новые обои, перекрасили окна и двери. Тем временем Степановна хлопотала насчет интерьера. Опытный женский взгляд мгновенно определил: нужны мебель, новые шторы и кой-какие житейские причиндалы, призванные создать уют в комнате. Все это сердобольная женщина организовала за несколько дней. К Андрею со всего поселка стали приносить не новую, но еще пригодную мебель, какие-то коврики и посуду. На все вопросы Степановна уклончиво отвечала, мол, на Севере живем, а здесь народ отзывчивый и бескорыстный. И хотя Андрей понимал, что организована данная благотворительная акция в основном с помощью ее многочисленных подружек, в этом утверждении была доля истины. Северная земля испокон веков славилась не только тем, что заполярный год тут делился на шестимесячную ночь и такой же по продолжительности день. Здесь жили люди, верой и правдой продолжавшие служить разбитой на пятнадцать суверенных осколков некогда великой и гордой стране. А в преднамеренно опоганенные бестолковыми перестройщиками понятия «дружба», «морское братство» и «Родина» они все так же вкладывали истинный первоначальный смысл и собственное понимание…

* * *

До глубоководного полигона оставалось еще часа два хода. В ограждении рубки смолили и негромко переговаривались махровые курильщики. Ядреные клубы табачного дыма питерского «Беломора», переплетаясь с заморским «Marlboro» и мурманской «Примой», едва взмыв над выдвижными устройствами, быстро растворялись в утреннем мареве.

Молодые офицеры и мичманы, для которых глубоководное погружение было впервые, настороженно вслушивались в разговоры лодочных аксакалов. А те, понимая свое превосходство, беззлобно, но умышленно напускали туману.

Андрей все эти байки слышал много раз и сейчас, скрывая улыбку, с интересом наблюдал за молодым лейтенантом, который, судя по всему, предстоящего погружения на предельную глубину пугался до ужаса.

—Ты, Леха, главное, не дрейфь! – нахально подкалывал новичка техник-турбинист Федя Горохов по прозвищу Горох. – Заранее попроси у доктора таблеток. Этих, как их там, вот память девичья… Так, вспомнил – бисакодил… и держи их наготове.

– Зачем? – не понял обескураженный Леха.

– Как зачем? Если будем тонуть, пяток таблеток примешь. Тебя тогда наши мужики наверх первым из отсека через торпедный аппарат выпустят. Вне конкурса и без очереди. Уж больно ты им всю атмосферу… подпортишь!

Кое-кто улыбнулся, а другие, представив, какие последствия ожидают человека, рискнувшего принять сильное слабительное, поморщились. Андрей сразу сообразил, что своей немного скабрезной шуткой мичман пытался не только снять напряжение и развеселить молодого коллегу, но и поддержать его: не бойся, парень, даже из затопленной лодки можно спастись.

В этом были свой резон и доля истины. Если помощь не приходила, то гибнущую субмарину экипаж теоретически мог покинуть с помощью ВСК (всплывающей камеры) или через торпедные аппараты. Первое возможно лишь на современных атомоходах, где эти камеры предусмотрены по проекту. Со вторым – еще хуже: на практике с глубины более ста метров живым подняться на поверхность пока еще никому не удавалось. Из-за большого перепада давления человек обречен погибнуть от разрыва легких, или ему попросту не хватит запаса азотно-гелиевой смеси в баллонах.

Но Леха заметно повеселел. Горох на флоте не первый год и потому знает, как разговаривать с салагами. Лихо затянувшись и выпустив несколько густых табачных колец, лейтенант уже забыл об опасениях и принялся смешно рассказывать о своих бравых похождениях во время недавнего и такого памятного обучения в одном из питерских высших военно-морских училищ, именующихся по-новому институтами. Вежливо делая вид, что внимательно слушает, Андрей почему-то в эти минуты вспомнил свое училище. Судя по всему, после развала Союза многое теперь изменилось. Но память не сотрешь. Всего каких-то полтора десятка лет назад…

2.

«ОБРАЗЦОВАЯ» ГОДКОВЩИНА

Цыгане – народ, конечно, вороватый, но никто не умеет лучше их петь под гитару и предсказывать судьбу. Когда-то еще в детстве молодая цыганка, посмотрев на руку Андрея, сверкнула карими глазами и произнесла: «Быть тебе, светлоголовый, моряком. Вижу много воды – снизу, сверху, вокруг. Ох и трудно будет! Живым останешься. А вот друзей потеряешь…»

Вблизи сухопутного Минска, где Андрей родился и рос, не только приличного моря, но и солидной реки никогда не было. Поэтому к словам представительницы рода извечных обманщиков и кочевников парень отнесся с сарказмом. Мало ли что взбредет в голову цыганке. Но в военкомате во время призыва вместо воздушно-десантных войск, куда парень очень хотел попасть, он получил предписание в команду № 77. Всезнающая «курилка», куда опешивший юноша в расстроенных чувствах забрел подымить, вмиг разъяснила: две семерки означают военно-морской флот. После этого Андрей призадумался: «Ни фига себе пророчество – сбывается!»

…Большой противолодочный корабль «Образцовый», базирующийся в старинном прусском Пилау, получившем послевоенное название Балтийск, встретил парня сурово и сдержанно. Металлическая коробка длиною 144 метра имела, по современным меркам, скромное вооружение, за что натовские «супостаты» прозвали БПК проекта 61 унизительным для боевого корабля прозвищем – «Беззубый фрегат». Из-за многочисленных поломок «Образцовый» в море уже давно не ходил, превратившись в корабль отстоя, куда вся дивизия целенаправленно сплавляла разгильдяев, пьяниц и прочий недисциплинированный флотский элемент.

Специальность штурманского электрика Андрей освоил быстро, а вот житье-бытье молодого матроса было трудным. Неуставные взаимоотношения, или, как их величали на флоте, годковщина, на отстойном БПК процветали. Ниже средней палубы всем верховодили годки ( матросы последнего периода службы. – АВТ.), вынося свой полузековский вердикт по всем случаям нелегкой корабельной службы. Матросы-первогодки, не выдерживая издевательств и избиений, частенько пускались в бега. Но куда убежишь из закрытого военного городка, где даже въезд по специальным пропускам? Беглецов ловили, те нагло брехали, что причиной самовольного оставления части была неразделенная любовь к девушке, ради которой и пошел на воинское преступление. Такая формулировка для пузатых и ленивых офицеров политуправления флота считалась самой подходящей, и матроса, зачастую даже не удосужившись осмотреть многочисленные ссадины и синяки на худом теле, слегка пожурив, возвращали на корабль.

Там отцы-командиры за причиненное им беспокойство и дабы другим не повадно было объявляли ему 15 суток ареста и отправляли на гарнизонную гауптвахту. По возвращении с «кичи» беглеца били годки, пытаясь с помощью кулака убедить в необходимости молча сносить унижения и издевательства.

Вырваться из порочного круга было невозможно до тех пор, пока на корабль не прибывал новый призыв молодого пополнения. Странное дело: те, кого еще совсем недавно били смертным боем, сами превращались в безжалостных годков. Особую жестокость проявляли кавказцы. Их и было-то на корабле не больше десятка, но, в отличие от славян, держались они дружно и заодно, обид не прощали и всегда выходили сухими из воды.

Андрей как-то слышал, что даже офицеры в кают-компании возмущались надменным и вызывающим поведением кавказской братии, мол, три «черных» на корабле – это уже преступная группировка. Особенно лютовал рослый матрос из боцманской команды Абу Бароев по прозвищу Чечен. Все посылки и денежные переводы, которые присылались из дома, молодые матросы обязаны были приносить ему. Деньги он забирал сразу, а из посылок выбирал самое вкусное, оставляя хозяину в лучшем случае объедки. Вестовые из командирского салона, офицерской и мичманской кают-компаний при виде его стонали и прятались. Чечен после отбоя регулярно собирал их у себя в кубрике и инструктировал, кому что следует завтра утащить с офицерского стола или из каюты. Каждому устанавливалась определенная норма: сколько еды, сигарет и денег он должен вечером принести Чечену. Ослушаться было недопустимо, так как дети гор в случае отказа всей толпой жестоко избивали непокорного. Чтобы не оставалось синяков, били в живот, солнечное сплетение, по печени и почкам. Нередко после таких разборок матроса, не пожелавшего считаться в своей среде «шестеркой» и доносчиком, а потому объяснявшего все с ним приключившееся случайным падением с трапа, госпитализировали. Командиров и начальников такой расклад устраивал. Да и что ты предпримешь, если в вооруженных силах существовала порочная и глупая система учета состояния воинской дисциплины. Суть ее проста. Уровень и состояние дисциплины определяли по количеству правонарушений и грубых проступков. Чем их больше, тем хуже оценивалась работа командира и его заместителей. Нормальные и в целом порядочные люди вынуждены были лгать и скрывать истинное положение дел на корабле, так как от этого зависело их продвижение по службе. Но об этом Андрей узнал позже, а пока вместе с другими «салагами» и «карасями» ему ежедневно приходилось сносить унижения и оскорбления годков.