Тебе держать ответ

– Слава конунгу великому! Дирх ему силы дал, чтобы он белого демона ревностно покарал!

Трудно описать словами неистовство, в которое впала толпа при этом зрелище. Люди хохотали, хватаясь за бока, и Эдвард Фосиган смеялся вместе с ними, свободно и безудержно, так, как не смеялся уже давно. В этот миг он всем сердцем любил этих тупоголовых скотов – за то, что они не перешёптывались у него за спиной, не отводили взгляд, когда он на них смотрел, и не тыкали в него пальцами, когда думали, что он не видит. Они прямо и открыто смеялись над ним и над тем, что считали правдой. Они были честны, и с ними было так легко. «Любопытно, – подумал Эд, утирая выступившие от смеха слёзы, – где встретит завтрашний рассвет эта чудесная труппа, если карликам и чтецу суждено дожить до рассвета. Конечно, конунг справедлив и милосерден, к тому же ни на одном из участников фарса не было цветов Фосиганов или Бристансонов, но всему есть свой предел. Всему есть предел, – думал Эд и смеялся, пока артисты раскланивались, принимая шквал аплодисментов и восторженных криков. – Да, предел есть, они это знают, и я знаю, но они, как и я, никогда не согласятся отступить, подойдя к пределу вплотную. Они согласны узнать, где этот предел, лишь на собственной шкуре, которую с них сдерут заживо в подземельях Сотелсхейма, но пока они не достигли этого предела или он не настиг их, они не захотят и не смогут остановиться. Они как я. Они в точности, как я, и это здорово, это так здорово».

– Что ж, развесёлый люд Сотелсхейма, ты внимал моей глотке лужёной – будь же теперь щедр и милостив к нашим молодожёнам! – провозгласил чтец. Карлица, изображавшая Лизабет, ухватила за рукав карлика-«Сальдо» и потащила его за собой. Вдвоём они обежали толпу по кругу; карлик спотыкался и мычал, хватаясь обеими руками за плечо своей «невесты», а та фыркала на него и трясла широким бубном перед лицами людей, с довольным хохотом бросавших им медь и иногда даже серебро. Когда парочка поравнялась с Эдом, он положил на бубен золотой. Карлица взвизгнула от восторга и склонилась перед Эдом в шутовском реверансе, на удивление изящном. Когда она присела, её рукав выскользнул из руки карлика, тот взвыл, нелепо взмахнул руками и повалился носом в пыль. Толпа стонала от восторга. Эд улыбнулся и, отвернувшись, стал выбираться из толпы.

Это оказалось не так-то просто – толпа у балагана карликов переходила в толчею у помоста с акробатами, а та – в давку возле ринга кулачных бойцов, где разгорячённые ставками и запахом крови люди топтали ноги соседей особенно настойчиво, добывая местечко поудобней. Справа кто-то протяжно взвыл, слева образовалась потасовка. Спереди кричали: «Держи вора!» Сзади: «Так его, так, наседай!» И жёлто-зелёные знамёна Фосиганов победно реяли над радостно буйствующей толпой.

В конце концов Эд сдался и позволил людскому течению нести его куда придётся. В итоге его отбросило к самому краю площади, почти даже и не помяв. Ощутив внезапную свободу от переставших сминать его со всех сторон тел и получив прощальный тычок под ребро, Эд облегчённо вздохнул и сделал самостоятельный шаг по мостовой. Ощущение было восхитительным. Эд оглядел себя, одёрнул помятый плащ и обнаружил, что кошелёк с пояса пропал – только болтались обрезанные завязки. Что ж, можно сказать, легко отделался, хотя идея с уличным трактиром отпала. Это в квартале Тафи его знали и всегда были готовы обслужить в долг – а здесь, в стремительно пьянеющем и теряющем самоконтроль Нижнем городе на слово никто никому не поверит, и будет совершенно прав.

Эд огляделся, пытаясь понять, где очутился и как отсюда лучше пройти к храму Тафи. Он был на самом краю площади, возле дома с наглухо закрытыми дверьми, но настежь распахнутыми окнами во втором этаже; со ставни свисал плющ почти до самой земли, и из-за окна нёсся заливистый женский смех. Народу и палаток тут было совсем немного – только одинокий торговец сластями, уже сворачивавший свой лоток, и переносной навес, под которым на тюках вокруг маленькой жаровни сидели трое женщин. Тёмная кожа и иссиня-чёрные волосы выдавали в них бродяжек-роолло, бездомное племя, которое в обычные дни гнали от городов палками, но в праздники даже для них нашлось местечко на Конунговой площади.

Эд ещё раз окинул взглядом участок, на котором стоял. Ага, вон там виднеется северная башня, значит, этот проулок выведет к рыночной площади, а там…

Ты стал рабом своей мечты, святой поправ обет.
И перед кланом должен ты теперь держать ответ.

Эд обернулся.

Одна из женщин роолло пела. Она пела и в тот миг, когда он мельком посмотрел на них и тут же забыл; в руках у неё была лютня, и она играла, кажется, сама для себя и для двух женщин, которые сидели рядом с ней. Людей возле их палатки не было, разве что случайные зеваки проходили мимо, не останавливаясь возле бродяжек, которых продолжали чураться даже в те дни, когда сам бог солнца спускался к людям и пил и веселился со всеми и с каждым их них, как с равным. Но людям и без того сегодня хватало развлечений, а может, песни роолло им уже успели надоесть. И теперь она пела просто для себя.

Эд подошёл к навесу. Его тень упала на поющую женщину.

– Спой сначала, – сказал Эд.

Женщина смолкла и подняла голову. Две другие роолло тоже смотрели на Эда, но он не повернул к ним головы. Та, что пела, была моложе остальных, у неё были продолговатые глаза, приподнятые к вискам, странно большие на сухоньком треугольном личике с серовато-коричневой кожей. Туго заплетённые волосы блестели в закатных лучах, и блестели глаза, и губы блестели, и неожиданно тусклыми на их фоне казались медные браслеты на её узких кослявых запястьях.

– Сначала? – переспросила женщина; у неё был низкий бархатистый голос с едва заметным акцентом, куда менее сильным, чем у большинства людей её племени. – Эту песню?

– Да, эту.

– Хочешь услышать песню – плати, – сварливо сказала её товарка. Другая, помоложе, улыбалась Эду, искоса глядя на него из-под загнутых ресниц. Эд посмотрел на неё, и она призывно качнула полной грудью. Все эти женщины были бедно одеты, и от них несло застарелым потом.

Эд оторвал взгляд от глубокого круглого выреза в рубашке женщины и снова посмотрел на певицу.

– Мне нечем заплатить, – сказал он. – Только что в толпе срезали кошелёк. А иначе бы всё выгреб до последнего гроша, слово чести.

– Нечем платить – так поди прочь, – махнула на него пожилая роолло, явно недовольная взглядами, которыми он обменялся со второй женщиной.

– Нет, тётя Лоло, я ему спою, – отозвалась певица. И улыбнулась, без призыва, без гордыни, без вызова. Так, как будто они знали друг друга давно, и у них была общая тайна.

Эд сел на землю, прямо на мостовую. Женщина пробежала пальцами по струнам и запела снова, негромко, очень чисто и очень спокойно.

«Мой сын, из дальних сизых гор к тебе взывает мать.
Мольбу, объятья и укор стремлюсь тебе послать.
В родимом доме на холме ты не был много лет,
И перед матерью своей тебе держать ответ».

«В глухих горах мой старый дом, и ты уже стара.
На что теперь твоё нытьё? Скорей бы померла!»

«К тебе взываю я, мой сын, сквозь мглу прожитых лет.
Молю: гордыню усмирив, послушай мой совет.
В разврате, сын беспутный мой, великой славы нет.
И перед любящей женой тебе держать ответ».

«Что знаешь ты? В постелях дам, моя старуха-мать,
Я славу, равную богам, могу себе снискать!»

«Ты стал рабом своей мечты, святой поправ обет.
И перед кланом должен ты теперь держать ответ».

«Мой клан – собранье слабаков, где каждый
трус и лжец.
И мне отныне всё равно, что с ними быть, что без».

«Твой друг, поверженный тобой, лежит в сухой траве.
Перед богами, бедный мой, тебе держать ответ».

«А что мне боги? За глаза накажут и простят.
Не бойся, мать: мне Молог сам – и лучший друг,
и брат».

«Отвергнув бога и людей, презрев жену и мать,
Перед самим собой тебе теперь ответ держать».

И тут умолк беспутный сын, потупив дерзкий взор,
И для ответа слов найти не может до сих пор.

– Это не ваша песня, – сказал Эд, когда она смолкла.

– Не наша, – согласилась женщина. – Я услышала её далеко отсюда, в северных землях…

– Где именно?

– Не помню. Кажется, в Эвентри.

– Кто тебя ей научил?

Она негромко засмеялась.

– Ты совсем не знаешь нашего племени, сиятельный лорд. Никто не может научить роолло песне. Роолло слышит песню и забирает её себе. Мы всегда воруем то, что хотим получить, другого пути для нас нет. – Улыбка внезапно сошла с её лица. Она протянула руку и положила прохладную сухую ладонь Эду на запястье. – Но эту песню я не крала. Мне подарили её, и это не тот подарок, от которого можно отказаться.

– Оставь его, Сигита, – отчего-то заволновалась старшая женщина.

– Нет, тётя Лоло, не оставлю.

Эд посмотрел на неё с лёгкой улыбкой. Любопытно, который раз за день они разыгрывают этот спектакль? Тёмная рука Сигиты сжалась на его запястье.