Змеиная гора

Понимая, что его сказки да прибаутки не нашли благодарных слушателей, дядька выпрямился, взял бубен на манер подноса и уже смелее подошел к молодому боярину, ожидая обещанной награды прежде, чем что-то расскажет.

Молодой воин отвязал от седла тушки куропаток и бросил на бубен скомороху. Дядька тут же отпрянул и, спешно собирая оставшиеся вещи, ответил вполне серьезно, но все же не сумев совсем обойтись без скоморошьих ужимок.

– По дороге селище, за селищем кладбище, за кладбищем стойбище, у стойбища две тропки. Правая тропка к повитухе Савельевне, левая тропка до переправы Коваря. По тропке той почитай семь верст вдоль берега, издаля видать станет башенку, на башенке сычом дозорный, у дозорного глаз острый, посчитает, приметит, а как подойдете – оплеухой встретит.

Сказав это, оба скомороха как по команде шмыгнули в лес, волоча убогие пожитки. Оставшийся один на полянке пес быстро обернулся по сторонам, звонко облаял шумно сопящее стадо волов, плетущихся по дороге, гавкнул на перебирающих нетерпеливо копытами угомонившихся лошадей и также скрылся в зарослях, не отставая от хозяев.

– Ну что за народ эти скоморохи да баяны?! – возмутился рослый ратник, устраиваясь удобнее в седле. – Ну ведь ни слова нормально сказать не могут, все у них коленом вывихнуто, да как репей – ершисто-заковыристо!

– Полно тебе, Евпатий, небось мимо башни на берегу не пройдем, издалека приметим. У прочих ремесло в руках, у скоморохов в языках, вот и чешут без устали за подать. Чем еще сыты будут?

– Вот всегда вы, княжич, за чернь вступаетесь! А они ни вас, ни батюшку вашего не жалуют, напраслину наговаривают, совсем распустились. Кабы не голод да сушь, плетьми бы огрел охальников, а так боязно, за баяна со скоморохами и селяне встать могут, на вилы вздернут и роду-племени не спросят.

– По пронским не скажешь, что голодно у них. Вон, и хлеб едят, и рыбу. В Переславской крепости сверх договоренного два мешка овса дали, чтоб гривну не рубить.

– То Коваря работа. Он всех здешних хадотов да бояр к ногтю, как вшей, прижал. Станется, скоро целовать ему сапоги старый Ингвар будет. Я вот уж почитай как восьмой год в Коломне, дома, в Рязани, давненько не бывал, а ходят слухи, что Коварь всю Рязань себе взял, Муром обтесал, обрубил, данью обложил. С мордвой да уграми дружбу водит, с ясами да черемисами. Булгар да казар к себе в гости ждет, зельями потчует.

– А что о колдовстве его говорят? Сильное, сказывают?

– Я-то слухам да вон, – Евпатий указал на то место, где скрылись скоморохи, – скоморошьим байкам не верю. Они за горбушку да серебряну сколку петухами запоют, воронами закаркают, а за гривну и вовсе душу отдадут, босота!

– А ну как он и нас зельем опоит, заневолит…

– На постой к нему проситься не станем, не по чести примет – так дальше пойдем, до самого Ингвара. Спросим, что за бесовщину он в земле своей развел, да с бояр-данников спросим!

– Ты то сам, Евпатий, моему отцу данник, во служении, хоть земли твои мордва обирает, а нынче вот с Коварем во главе!

– Не до тех мордвин нынче. Во Пскове да Владимире разорение, глад, мор. А Рязань меды пьет, песни поет. Хоть муромского епископа, заступника Василия, со всей кафедрой сюда ставь – бесов прогонять.

– Зачем же тогда Коварь эту весть разослал, что в одному ему ведомый праздный день соберет он всех удалых? Зачем приглашает, если принимать не станет? Коварство замыслил?

– Ох, как выйдет на бесовское капище, станет ворожить, не по нраву это мне! – буркнул Евпатий, теребя поводья. – Только батюшка ваш велел с вас глаз не спускать. Весть идет, что собирает он всех, кто удал да ловок, словно на скоморошье побоище, как на поле спорное. А кто проявит себя, сказывают, тому большая награда обещана. Коня, серебра, меч знатный да вольную, если дворовый или хозяйский раб, холоп.

– А не войско ли себе готовит Коварь? – спросил молодой князь, чуть обгоняя Евпатия. – Рать купит, грабить пойдет.

Евпатия и молодого князя, скачущих впереди, догнал еще один ратник, который слышал их разговор. Поравнявшись, он сразу же вставил свое слово, несмотря на то что Евпатий одарил его суровым, даже презрительным взглядом.

– Знаю я десятника Кузьму, что был на осаде Рязани той осенью, когда Коварь за старого князя Ингвара вступился.

– Расскажи, как было, Ратмир, – попросил молодой князь, отвернувшись от бурчащего и недовольного Евпатия.

– С той поры Кузьма чудной стал, пугливый да убогий, но помнит крепко, а как говорить начнет, все крестится, – продолжил Ратмир, совершенно не обращая внимания на недовольство Евпатия и радуясь, что привлек внимание юного князя своим рассказом.

Дорога извивалась, огибая поросший высокой травой холм, там и тут скрываясь в чернильных пятнах теней высоких сосен, припорошивших хвоей пыль да жухлую зелень у обочин. Ратмир нарочно придержал коня, давая тем самым понять, что его рассказ будет долгим. Сопровождая молодого князя Александра по поручению его отца Ярослава Всеволодовича, Ратмир старался как можно подробнее поведать отроку все, что только знал о Коваре, личность которого обросла самыми таинственными легендами и слухами.

– Вышла та осень сырая да теплая. На реке лед все не вставал, а дороги так развезло, что почитай двадцать дней от Суздаля до Рязани шли, сказывал мне Кузьма после, как заикаться перестал. Шли бравые, бойкие, оружие вострили, кольчуги чинили, большими дворами боярскими да купеческими сыты были, по велению Владимирских да Суздальских столов ничем не обделенные. От Рязани ждали большого разъезда, с вестью, для полной уверенности, что верное Ингвару варяжское войско тем числом, как о них сказывали, на месте и не думает сдавать крепость. Как подошли с правого берега, выслал Юрий одного из своих людей верных, сказать боярам, чтобы город отдали, ворота отворили. Самому Ингвару в ту пору, что человек говорит, что ворона каркает, все едино было. Потому-то Юрий свое взять хотел, что не видел в брате силы. Но те бояре ослушались, не признали его княжьего права, велели передать с посыльным, чтоб убирался восвояси. Осерчал тогда Юрий и велел дружине в ту же ночь осадой стены взять да убить всех неугодных. В ночь всполошилась Рязань, стали стены подпаленные тушить, набаты бить. На стены духовник Ингвара, епископ Алексий поднялся, стал посрамлять Юрия за родную кровь, за дворы пожженные… Да без толку! Почуяли уже, пришлые, легкую добычу, глумятся, зубы скалят…

Дружина с похода отдыхать стала, так, для острастки держали лучников, да мужикам велели делать таран, чтобы западные ворота к утру бить. От реки с севера было не пройти, да и разлив совсем топкий, так что только западные ворота и способно было одолеть.

Сели бояре Юрия и сам он в ночь пировать, делить земли, уверенные в скорой победе, обсуждать дела, да все бранились, когда владимирский воевода сказывал, что его люди станут послами с приказами и что сам Юрий, как стол возьмет, суздальским князьям станет крест целовать в залог верности. Отдаст им казну на распоряжение и станет на земле рязанской лишь наместным. Так спорили они почти до утра, когда вдруг из ночной тьмы, как раз пред рассветом, явился к ним Коварь, как есть, говорит Кузьма, в мрак ночной обернувшись. Предстал перед боярами, воеводами да князем без страха, без поклона и говорит, что взял он и детей Юрьевых, и жену, и что если не станут стены брать да уйдут восвояси, встретят они по дороге родню плененную. А коль не уйдут, то быть им убитыми. Вот тогда, сказывал Кузьма, Василь Сирота копьем в него и метнул со страху, не дождавшись дозволения. Да только то копье, что в твердый камень ударило, искрой сверкнуло и сгинуло. Раздвинул тогда Коварь тьму окрест себя, да и увидели все, что брони на нем железные, да такие тугие, что ни мечом не взять, ни копьем, ни стрелой. Невежлив был Юрий, младший князь, с тем Коварем, скверно ему ответил, гривну жены своей из рук его вырвал да забранил. Осерчал Коварь, плюнул, погрозил да отступил, а как отступил от костра, то оземь ударился да лютым волком обернулся, все в тех же бронях железных да со стаей, что из тьмы вырвалась, бросился на рать и стал резать глотки, вены рвать, брюхи вспарывать. Свистнуло лихо, и сгинул во мгле, как появился, без звука и ратных кличей. И стал гром средь ясного неба бить в тот же миг, и пал огонь, и тьмы железных оводов да шершней стали жалить и лошадей, и людей, и жгли огнем, и рвали на части. И увидев это, рязанское ополчение во главе с варягами Ингвара да боярами вышло из ворот крепости и всех, кто уцелел, добили, пленили, в Коваря оковы крепкие, тесные взяли. Бита тогда была Юрьева рать страшным боем, черным заклятьем, худой ворожбой да волшбой темной. За то колдовство, за кровь отдали бояре Ингвара Коварю каждый по сто гривен серебра, по сто кун со двора, а один боярин старшего рода, Дмитрий, свою дочь, которая тому Коварю приглянулась в жены. В большом страхе с той поры живет земля Мещерская. О злом Коваре толки ходят, а он все ворожит, все неволит христианский люд, монахов бьет, княжьей власти не признает.

– Тебе только холопов потешать! – гаркнул Евпатий, тем не менее дослушавший до конца заунывный рассказ Ратмира. – Детки малые такой сказке порадуются, да только нам не до сказок нынче.

Криво ухмыльнувшись, Ратмир отвернулся от боярина-воеводы и поравнялся с конем Александра.

– Сказки или нет, княже, да только не один Кузьма такое поведал, а и прочие чуть ли ни слово в слово повторили. Я бы и сам не поверил, если б Кузьма не показал, как его стальные оводы да шершни жалили да резали. Всю грудь посекли, все лицо с левой стороны пожгли. На одно ухо стал Кузьма туг, на один глаз слеп. Коротает свой век в убогости, страхе, и не воин он боле, а жалкий набожный старик, абы как уцелел с божьей помощью. Да не о нем сказ, Коваря того беречься надо, раз сыщем. Коль и есть он тот зверь-оборотень, про коего сказывают, так мы это сразу узнать сможем. Святой воды да с распятья прыснем, и сгинет нечистый! Все его гнойное стойбище окропим, пожжем.

– Ты в своем уме, Ратмир? – Возмутился молодой князь. – Если он Юрия с дружиною одним махом с землей сровнял, то от нас и мокрого места не оставит. Или думаешь, Юрий бы побрезговал щиты да копья освятить?! Отец мне велел посмотреть, что да как, и уж потом решать станем, злыд тот Коварь иль только слухи о нем от завистников да скоморошьи кривотолки. А случится нам, что литовцы да чудь пойдут походом, там не до гордых речей будет, лешего под копье поставишь, лишь бы не посрамиться. У тех немцев на жирный край глаз наметан, у них и сушь-то, видать, хлеще нашей, и голод, и мор, вот они и встрепенулись, клинки навострили. Худо станет – и Коваря на ратный бой звать будем, если он и вправду так силен, как о нем сказывают, а там чернецы да монахи замолят грехи наши. Вот мне велено посольством к нему явиться да разговор повести. А тебе лишь бы побоище устроить, Ратмир! Мордвы тебе мало было, когда вместе с ладьями их жег, а тех, что на берег выходили, рубил с плеча, лошадьми топтал! Я хоть и мал тогда был, а помню ту переправу! В бой тебя пускать – только греха набирать. Да и не сильно-то я верю тем сказкам, что твой Кузьма сказывал, он кто есть? Мужик, десятник, его сказки что воробья щебет. Сам все должен увидеть!

1

Август, жара, сушь; два дня как еле совладали с начавшимся было пожаром на болотах. А тут еще и праздник затеял. Но оставлять День десантника неотмеченным – это не дело. Тем более народ в крепости так уработался с начала лета, что хороший отдых никому не повредит. День десантника в узком семейном кругу я отметил еще второго августа, как положено, но вот на пару недель конца месяца я назначил всеобщие гуляния, приурочив их, так сказать, к дате.

Купцы к этому времени уже успели хорошо заработать, пристроить свежий товар на моих складах и теперь только подсчитывали барыши, сидя в гостином дворе. Три года ушло на то, чтобы сделать все, как задумывалось в генеральном плане. Отдельно стоящий, но от этого не менее укрепленный гостиный двор, куда вход был свободный для любого, за несколько лет значительно увеличился в размерах. Этот отделенный участок фронтальной части крепости за невысокой первой оборонительной стеной я называл карантинной зоной. С моей паранойей к всякого рода инфекциям приходилось делать все возможное, лишь бы только не позволить заразе проникнуть в сердце цитадели. Комплекс бань в гостином дворе как раз был создан с целью профилактики и негласного осмотра всех прибывших. Плюс вода, что грелась в тех банях, была с добавлением щелочи и солей хлора. Баня была возведена в культ. По поводу и без повода, утром, вечером и даже ночью можно было идти в баню за символическую плату, там и еда была дешевле, и пиво заметно крепче, и горячие напитки с лечебными травами.

С каждым годом забот все больше становится. Крепость растет, проблем только добавляется. Налаженное производство требует огромного количества ресурсов, присмотра. Я и мэр образовавшегося города, и директор заводов и фабрик, и управляющий, и судья, и генерал, и главный архитектор, и генеральный конструктор. Я же и ученый, что на несколько дней может закрыться наглухо в своей лаборатории, стараясь сдвинуть буксующий то и дело технический прогресс.

Вот вроде бы нехитрое на первый взгляд новшество – механическая косилка, а сколько шуму было вокруг этого устройства. В первый день, как раз в начале июня, когда я только выкатил ее из мастерской, даже видавшие виды кузнецы ахнули и попятились. Да, на вид – страшилище. Широкая боевая колесница с острыми ножами. Первым делом мои бригадиры цехов решили, что так оно и есть, но когда я объяснил, в чем суть устройства, начались долгие прения на этот счет. Так бы этот спор и зашел в тупик, если бы не дед Еремей, который, уже зная меня, предложил просто провести полевые испытания данного устройства. Сказано – сделано. В громыхающую железную повозку запрягли двух волов и вывели на луг, уже готовый под сенокос. В обычной своей работе бригада косарей из десяти человек трудилась бы на этом лугу от рассвета до заката, то и дело отвлекаясь то на перекуры, то на правку кос, то на обеды. А тут гребенка ножей, приводимая в движение от колесного привода, срезала весь луг меньше чем за два часа, и то если учесть вынужденные остановки и неизменные настройки агрегата. Проверив устройство в действии, умудренные опытом полевых работ селяне решили, что вещь добрая и полезная. Для пущей уверенности пригласили священника, поставленного в Железенке епископом Алексием, который, не очень-то вдаваясь в подробности, после двух кружек пива и недолгой демонстрации должным образом освятил штуковину. Волов и возницу в едином порыве окропил святой водой, благословляя на работу.

Урожай в этом году будет не ахти какой, но у моих так и не оторвавшихся от земли крестьян в распоряжении целых три косилки, с помощью которых они уберут зерно в считанные дни практически без потерь.

Мне требовалось много помощников. Людей, которым бы смог довериться я сам и которых уважали бы селяне и жители новой крепости. Обычно приходилось выбирать из старейшин, глав родов, еще тех упертых маразматиков и консерваторов, но без их помощи дело бы вообще не двигалось. Мой авторитет коваря был вне конкуренции. Все, что выходило из моей мастерской или лаборатории, всегда проходило тщательную проверку так называемой приемной комиссии в составе старейшин и только после этого пускалось в дело, по ходу обрастая самыми нелепыми слухами. В промышленных цехах старейшины имели на меня меньшее влияние, чем мастера, заведовавшие производством. Я строго спрашивал за качество, а с новыми технологиями не торопился, видя, что уже наработанные схемы отлично воплощаются и дают стабильное, прибыльное производство.

Выйдя на площадку у основания центральной башни, к слову сказать, еще не достроенной и запущенной, я прошел по пандусу вдоль стен и направился к внутреннему торговому ряду, где могли вести дела только купцы или их представители, прошедшие карантинную зону внешнего двора. В моих руках был новый образец оконного стекла, который я намеревался показать торговцам. Продавалось стекло лучше любого оружия, стоило примерно так же, как железо. Причем и оконное стекло, и всевозможные изделия из стекла стоили примерно одинаково. Булгарские, суздальские, муромские и владимирские купцы увозили их большими оптовыми партиями. Приходили лодки и из Чернигова, Переславля-Залесского, даже новгородский купец избавился от части груза, пристроив его на мои склады, лишь бы прихватить побольше стекол.

…Наперерез мне, вверх по лестнице, бежал Девятко – младший сын нашего конюха, который вот уже год как состоял во внутренней почтовой службе, организованной мной. Девятко, размахивая донесением и торопясь ко мне, ловко перепрыгивал через ступеньки.

Я терпеливо дождался, когда мальчишка настигнет меня и переведет дух.

– От Мартына, сотника, донесение, батюшка.

– На словах передай, – велел я, не утруждая себя разбирательством невнятных каракулей Мартына.

– Пришел с разъездом молодой князь Александр, сын Ярослава Всеволодовича, по приглашению, испрашивает разговора с тобой, батюшка. Дружина при нем – два десятка, с мечами, саблями, в легкой броне, с щитами и пиками. У трех ратников булавы железные, щиты все с христианскими знаками. Им навстречу вышел священник, отец Никифор. Гости крест, поднесенный им, целовали, а новгородские купцы все как один наземь повалились, признав молодого князя. Спрашивает сотник Мартын, что велит батюшка делать.

– Передай Мартыну (да запомни все, как скажу!): пусть примет гостей достойно, плату не берет. Устроит в боярском гостином дворе на постой, с угощением и баней. Еремею передай, пусть глаз не спускают и бдят. До завтра принять их не смогу, в мастерской закроюсь, никого к себе пускать не велю. Завтра к полудню приму молодого князя в сопровождении одного ратника, но не больше. Во внутреннюю крепость не пускать никого! Еще не хватало мне высокопоставленных шпионов самому по крепости водить да потешать, – добавил я, уже понимая, что последнюю фразу Девятко принял к сведенью, но передавать не станет. Смышленый мальчишка, с таким старанием далеко пойдет.

Вихрем слетев с лестницы, Девятко бросился к воротам, вытаскивая на ходу медальон для прохода через пост охраны. Хотя его, курсирующего через крепость в день по сто раз, пропустили бы без проблем, но порядок есть порядок. Пропускная система в крепости строжайшая.

То, что князья одного за одним шлют ко мне своих представителей, факт вполне ожидаемый и предсказуемый. По донесениям моей разведки, год выдался для наших краев тяжелый.

В северных землях дожди. Наводнения уничтожили большую часть урожаев да кормов, а на юге, напротив, сушь стояла такая, что впору хоть кочевать крестьянам со скотом, как кыпчакам или половцам, которые в последние годы осели да присмирели. Знают князья да ставленники, что лакомый кусочек нынче моя крепость. Что всех купцов у земель суздальских да владимирских отнял. От Коломны до Москова распустил агентурную сеть, непрерывно шлющую донесения о состоянии дел. И бояре, и князья, и епископы – все хотели получить доступ к сокровищам крепости, бывшей некогда никчемной деревушкой Железенкой, да вот только не было никакой возможности проникнуть в нее и подсчитать, сколько складов, сколько припасов, сколько оружия и войска. Никто точно сказать не мог. Да и осмыслить такую мощь далеко не всякому под силу. Тут большая часть производства держится только на неведомых доселе технологиях, секреты которых понятны только мне. А без производства крепость умрет, словно ее и не было никогда.

Семь лет промелькнули как один миг. Словно по волшебству выросли в глухом лесу непреступные стены цитадели с опоясывающими ее оборонительными редутами и рвами с башнями и воротами. Семь лет строительства глубоких погребов, ледниковых хранилищ, тайных проходов, систем канализации, водоочистки, сложнейших комплексов механизмов, да таких, что слухи не успевали расползтись по округе, как все уже опять менялось и перестраивалось.

Коренное население крепости составляло пять с половиной тысяч человек, все остальные, а это примерно еще три тысячи, занимали гостиный двор и торговые ряды. Менялы, торговцы, крестьяне, идущие с обозами товара на обмен или продажу. Постоянной дружины пять сотен человек, великолепно вооруженные, тренированные, проходящие постоянную подготовку профессиональные солдаты. Башенная артиллерия, два взвода военной разведки, стрелки, сигнальщики. Каждый владеет оружием на уровне мастера, рукопашный бой, стрельба, верховая езда. Основа активной обороны – танковая бригада. Три самоходные, десантные, бронированные установки, досконально изученные экипажем в процессе постоянных тренировок, но еще не прошедшие реальных боев. Нет и, наверное, не будет еще долгое время армии или рати, способной взять штурмом эти стены. Я даже учел такие незначительные мелочи, как возможное предательство, и продублировал запорные механизмы железных ворот таким образом, что одному человеку будет не под силу их открыть. И это при условии, что главный рычаг механизма был спрятан так надежно, что о нем знали лишь немногие посвященные.

Шлют князья своих посланников, чтобы те убедились в правдивости слухов. Кто боярских детей, кто самих бояр, а вот некто Ярослав Всеволодович так своего сына не побоялся отправить, видать, совсем плохо у князя с доверенными лицами. Что ж, пусть знают, с кем имеют дело. Мое положение очень выгодно своей открытостью. Смело рассказывая прочим о собственных достижениях, я тем не менее остаюсь так же недоступен, как и был. Разгадать технологии, внедренные мной в производство, людям этого времени будет не под силу. Да и притом широко разветвленная сеть разведки и служб безопасности, возглавляемая неугомонным Еремеем, надежно оберегала наш покой.