Прощание с кошмаром

Андреев, предъявив ордер на обыск, коротко сообщил. Женщина лишь руками всплеснула:

– Грабил на дорогах! А деньги-то где ж? Ведь ни копейки никогда последнее время домой – все на отраву свою тратил. Я уж на развод подавать собиралася, только в больницу слегла… Мама, слышите, за что Ивана взяли? А Костя? И он тоже с ними? Тоже? Господи Боже… А мы-то с детьми теперь как же?

В комнатах Говорова-старшего тоже ничего не нашли. Колосова поразила нищета, в которой обитала семья дорожного бандита: полуразвалившаяся мебель шестидесятых годов, истертые коврики на дощатом полу, пустой холодильник. Иван Говоров, видимо, крепко сидел на игле. Все, что зарабатывал разбоем, уходило на вожделенный героин.

Однако, когда начали обыскивать кладовку-спальню Говорова-младшего, повезло больше. Из одного из встроенных в стену шкафов над его кроватью извлекли электрошоковую дубинку, коробку газовых патронов и еще две шерстяные маски-»бандитки».

– Я не знаю, откуда это у него, – бормотала Говорова. – Это Костино, не наше.

За действиями сотрудников милиции молча наблюдал сын Ивана Говорова – тот самый, на роликовых коньках. Он исподлобья глянул на Колосова, и тот аж вздрогнул: никогда еще не приходилось ему видеть такой открытой, вызывающей, яростной ненависти у ребенка.

– За что папку моего забрали? – глухо спросил мальчишка. – Он что, сегодня уже не придет? И завтра тоже?

– Уведите сына отсюда, – Андреев сказал это Говоровой, но та, не двинувшись с места, лишь крикнула:

– Мама, да сколько же раз повторять, заберите Славку и Светку тоже, посидите пока у Завгородних!

Ее мать – полная, молчаливая, в старом застиранном спортивном костюме, попыталась было увести внука из кладовой, но тот лишь вырывался остервенело из ее рук и вдруг, истерически взвизгивая от еле сдерживаемых слез, выпалил громко и страстно на весь коридор:

– Да чтоб вы сдохли, менты! Чтоб сдохли, сдохли, сдохли!

– Славочка, детка, да что, Господи, с тобой такое! – пыталась перекричать его бабка.

Но мальчишка ударил ее наотмашь по руке и со злобным упорством, со слезами начал выкрикивать во все горло стишок за стишком уличную дразнилку:

– Эй вы, вонючие объедки, чтоб сдохли вы и ваши предки! Эй ты, огарок свечки (это получил один из понятых), чтоб утонул ты в речке!

– Славочка, да кто тебя такому выучил?

– Эй ты, – мальчишка обернул к следователю бледное, искаженное ненавистью лицо. – Эй ты… обмылок какашки, чтоб завтра же сдох ты от кондрашки!

А в это время мать его выла точно по покойнику. Оперативники же извлекали из шкафа и заносили в протокол в качестве изъятого вещдока коробку газовых патронов в количестве двадцати пяти штук.

– Как волчонок пацан-то, злыдень маленький, – заметил Андреев, когда они после обыска возвращались в отдел. – Батька-наркоман, мать больная, бабка безропотная, бессловесная, дядька… И столько злобы к ментам у мальчишки… Кто-то в нем эту злобу уже начал выращивать. Не папаша ли, задрыга занюханная? Не дядя ли родной-любимый? Я вот о чем сейчас подумал, Никита, – Андреев покосился на мрачно молчавшего коллегу. – Хоть пока ничего конкретного нет на Свайкина и Говоровых по твоему профилю, а все ж погоди пока сбрасывать их совсем со счетов. Мальчишка-то видал каков? Яблочко от яблони… По потомству и о родственничках легко мнение составить. А ведь тут прямо злоба живая, человеконенавистничество, ей-богу.

Это было, конечно, сильно сказано, но в глубине души Колосов был со следователем согласен. Хотя Говоровы и Васильченко, как и Круглый Павлик, с пеной у рта настаивали на своей непричастности к убийству корейца, и в принципе их показания не противоречили друг другу, игнорировать версию о том, что это именно они прикончили в овраге наркокурьера, пока не стоило. За эту версию было пока несколько фактов: кровавое прошлое Круглого Павлика, слепая жажда героина у Вани Говорова и этот вот мальчишка с его истерическим «чтоб вы сдохли!».

Колосов вздрогнул: Катя настойчиво снова его о чем-то спрашивает: «Ты уснул, что ли, Никита?» А о чем ей рассказывать? О том коммунальном содоме, что ли? «Обмылок какашки» – это ж надо, а…

– Никита, раз так, – Катя обидчиво надула губы, – я лучше пойду.

– Я думал о том, что тебе предложить – чай или кофе, потом вдруг вспомнил, что кофе кончился, наши выдули все, – тихо соврал Колосов. Ему очень не хотелось, чтобы она сейчас уходила. Но отвечать на бесчисленные Катины «отчего» да «почему» тоже было тяжко. Эх, помолчала бы лучше…

Но Катя молчать в кабинете начальника отдела убийств не желала – не затем явилась.

– А можно предположить, что этот ваш Свайкин и его подручные – убийцы? – вкрадчиво осведомилась она.

– И можно… и нельзя.

Она с тоской посмотрела в окно: нет, зря я сюда пришла. Он не расположен сегодня к откровенности – устал… Но явно думает сейчас о чем-то, что его тревожит и озадачивает.

– Ублюдки. Одни ублюдки кругом. – Колосов потер лицо ладонью. – Как они мне осточертели!.. Ну, что же ты затихла? Отчего еще о чем-нибудь меня не спросишь?

«Грубияна несчастного», – мысленно продолжила Катя, но лишь горестно вздохнула. Чай обжигал губы – кипяток. Уместнее всего сейчас было бы изобрести удобный предлог и улизнуть.

– Никита, большое спасибо за чай, но я пойду, мне тоже позвонить должны, я лучше потом, завтра…

– Посиди на месте, пожалуйста. И не вертись так. Чай сейчас остынет. А у телефона нет ног, не сбежит. – Колосов внезапно дотянулся через стол, крепко взял ее за запястье, сжал и тут же отпустил. – Сейчас чайку попьем, и я на машине тебя домой отвезу. Минут через пяток поедем.

Они замолчали. А потом в поисках нейтральной темы Катя, как за спасательный круг, ухватилась за рассказ о злоключениях Мещерского в объятой революционным восстанием Джакарте.

– М-да, хлебнул Серега наш. – Колосов хмыкнул. – Позвоню ему завтра же. Сто лет не виделись. С того раза.

ТОТ РАЗ Катя помнила до сих пор так четко, словно трагические события, участниками которых стали и она, и Мещерский, и Никита, произошли не полгода назад, а лишь вчера…

– Не женился Сережка, нет еще? – Колосов смотрел куда-то вбок. – Ну, теперь и вообще вряд ли… А так, знаешь ли, Катерина Сергевна, хочется на чьей-то веселой свадьбе с бубенцами гульнуть.

А она смотрела на его руки – сильные кисти, широкие загорелые запястья…

– Никита, а почему «и нельзя»? – спросила внезапно.

Он хмыкнул: неправильно, грамматически неточно ставить вопросы – это уж у нее манера такая. Внешняя нелепость и вместе с тем прямо спартанская краткость. И никогда такого вопроса не ждешь, потому что вроде бы уже тему проехали.

– Потому что Свайкина и его ребят нельзя подозревать только в этом одном случае обезглавливания.

– Почему? – Катя насупилась: что ж, каков вопрос – таков ответ. Ничего не поймешь.

– Потому что этот эпизод – не единственный. Были и другие трупы. Точно такие же.

Катя подавилась чаем. ВОТ, ВОТ ОНО! Только ради этого стоило сидеть тут, терпя все эти капризно-недружественные колосовские выкрутасы!

– Обезглавленные трупы были и прежде? У нас?! Когда? Где? Почему я ничего не знаю?

Он не отвечал. Беседа возобновилась, лишь когда она спросила:

– А кто же убитые?

– Кто? Да такие же, вроде этого нашего героинщика, полуустановленные, полунеустановленные… Главная деталь для опознания везде отсутствует. – Колосов устало прикрыл глаза, но сквозь ресницы, однако, наблюдал за встревоженно-любопытным выражением ее лица. – В Чудинове за Кольцевой ярмарка вещевая. Вьетнамцы ее лет пять уж как откупили, ну и торгуют разной дребеденью. Ну вот… А тут двенадцатого мая, как раз после праздников, в пяти километрах от Чудинова в лесу лесники на два обезглавленных трупа наткнулись. Потом уж патологоанатом, когда их осматривал – у них, правда, давность уже больше месяца была, – выдвинул версию: возможно, погибшие – вьетнамцы. Ну, мы общагу ихнюю в Чудинове проверять начали. Там общежитие ткацкого комбината. Вьетнамцы там прежде по обмену работали, а сейчас просто живут. Местные этот бордель «Вавилоном» зовут. Вот, Катя, куда советую тебе съездить и впечатлений для репортажа поднабраться свежих… Или лучше нет, сиди дома. Смотри, одна туда соваться не вздумай, – он погрозил ей пальцем. – Это я так, к слову… Ну, короче, стали мы там справки у местных наводить. Вроде и вправду пропали у них два вьетнамских гаврика по весне. Поехали вроде за товаром в Малый Ярославец и назад не вернулись. Но опознание в морге туго прошло: с момента смерти больше месяца, сама понимаешь, что это. Соплеменники сомневались все: вроде они, а вроде и нет. А потом…

Катя слушала, затаив дыхание.

– А потом еще один такой случай в Москве был. На Юго-Западе, в парковом массиве, у пруда труп нашли в кустах, полуприсыпанный землей. К счастью для нас, мертвец весь в наколках был. По ним-то и по пальчикам МУР прокручивает, но делится и с нами информацией. Тело тоже вроде восточному какому-то принадлежит – может, киргиз, может, бурят или казах…

– Вьетнамцы, кореец и… киргиз, ты говоришь? И все обезглавлены? – Катя прикусила губу. – Но зачем? Один – в наколках, выходит, судим, сидел, хотя это еще и ничего не значит, но… Второй, наш, – наркокурьер, как оказалось. А вьетнамцы… Ну, у этих своя мафия, говорят… Может, кто-то таким диким способом счеты сводит? Может, это какая-то особая разборка у них – Восток дело тонкое, а?

Колосов молча допивал чай. Потом нехотя ответил:

– Мы пока только предполагаем, что тела принадлежат людям этих национальностей. Наверняка можно будет сказать или когда там с генами какую-то хреновину наши проведут – а это, говорят, кучу денег стоит, или же когда… – он глянул на Катю, – головы сыщутся пропавшие. А уж по ним докажем и опознаем: те самые.