Молчание любви

Молчание любви
Татьяна Александровна Краснова

Женские истории (ООО Центрполиграф)
По духу и характеру Аня всегда была «отличницей», стремясь во всем добиваться лучшего результата. В отношениях с окружающими старалась, прежде всего, учитывать их интересы. В семье – преданная жена и мать, на службе – исполнительная тень начальницы. С годами Аня все сильнее и драматичнее стала ощущать свое одиночество. Все делала правильно, а в результате осталась одна: муж «откололся», сын вырос. Аня поняла, что долг – плохая замена счастью. Но ведь тридцать три года еще не старость, и не поздно прислушаться к голосу своего сердца, своей любви, понять, что действительно важно для Ани, а не для кого-то другого…

Татьяна Александровна Краснова

Молчание любви

© Краснова Т.А., 2020

© «Центрполиграф», 2020

© Художественное оформление серии, «Центрполиграф», 2020

Часть первая

В электричке

Москва вздохнула. Когда Аня вычитала, что Москва из-за земных приливов дважды в сутки поднимается и опускается где-то на сорок сантиметров, чудовищный мегаполис сразу превратился в трогательное живое существо. Его можно было даже пожалеть: ведь каждое утро – тяжелый вдох, и приходится подниматься вместе со всеми этими зданиями на поверхности, и транспортом, и копошащимися человечками, и вот так держать их на себе целый день, а вечером – долгий выдох, и живая земля со всем своим скарбом опускается, и электричка бежит веселей, как под горку. Неизвестно, как уж этот процесс происходит по-научному, но Аня представляла его именно как тяжкие вдох-выдох в начале и в конце трудового дня – Москва работает вместе со всеми.

– Куда лезете, тут уже некуда!

– Ничего, двигайтесь, там еще полвагона пустые!

Вот теперь и не вздохнешь: Аня угодила в середину вагона, и на остановках напирали и слева, и справа – два потока из двух дверей. Машинист быстро проговорил гортанным голосом радиосвязи, чтобы отпустили двери, хлопнул ими пару раз для порядка, и поезд двинулся. Бегом бежит, домой, в Белогорск!

Сесть, разумеется, до самого конца не удастся. Какое там сесть. Ради счастья успеть в последний момент на эту переполненную электричку и не ждать следующую еще сорок минут она творила чудеса: бежала в метро по эскалатору, неслась по вокзалу, лавируя в толпе, давилась со всеми на посадке, едва не свалившись в щель между вагоном и платформой. В час пик жизнь – подвиг.

Потому другие сотрудницы Белогорского музея и не любят, когда их посылают в Москву. Какой смысл кататься в столицу после победного шествия колбасы по всей земле русской? И Ане Семеновой эти поездки выпадают не по принципу «кто у нас самый молодой?», а – «ты же любишь». И действительно – любит. Москва и освежает, и встряхивает – вот как сейчас, и с особенным удовольствием потом возвращаешься – родной городок из внешнего мира видится таким домашним, уютным.

А оттоптанные ноги и помятые бока она научилась компенсировать мелкими московскими радостями: мороженым, чашкой шоколада. Прогулка по Александровскому саду тоже очень хорошо помогает или пять минут на лавочке у фонтана, особенно на Пушкинской. От более серьезной усталости и средства посерьезнее, если время позволяет, – какая-нибудь выставка, благо музейщики посещают музеи бесплатно.

Сегодня она вообще пошла на крайнюю меру: Аня потратила! на себя!! деньги!!! В такое непростое время для семьи… Книжный магазин со своими заманчивыми витринами и россыпями, с роскошными альбомами по искусству – вообще тяжелая артиллерия, безотказный способ залечивания душевных ран. А уж если не просто полистать, а купить – это событие. Правда, она тут же уравновесила перекос, выбрав сыну здоровенный том «Почемучки». Для пяти лет как раз будет.

А облюбованные для себя переводные эссе о пейзаже уже удалось начать в метро. Они изданы удобно, в компактном формате любовных романов. И ренуаровские дамы с кавалерами на обложке еще усиливают сходство. Может, и сейчас удастся извлечь? Продолжая одной рукой цепляться за поручень, другой Аня попыталась достать книжку. Не смять странички! Не зацепить сидящую рядом голову! И двухчасовой путь в тесноте, по стойке смирно перестал быть пыткой. Пару раз она очнулась, когда объявляли остановки, и снова погружалась в чтение. Опять остановка.

Взгляд подпрыгнул вместе с вагоном, и в конце его Аня увидела синюю рубашку. Темно-синюю джинсовую рубашку среди курток и плащей. Кто-то явно пренебрегал прогнозом погоды и игнорировал черемуховые холода.

И что-то нарушилось. Вмиг исчезли те годы, когда она была студенткой, женой, мамой, экскурсоводом, которого слушают десятки людей. Предательски рухнул весь социально-возрастной панцирь, на выращивание которого пошло столько сил и времени, и осталась только сама Аня, как она есть, беззащитная и растерянная. Она продолжала прочитывать строчки, сразу ставшие механическим набором слов, и знала, что молодой человек смотрит на нее через головы и сквозь туловища, а если нет, то сейчас это произойдет, так же наверняка, как если бы уже случилось, и если уже случилось, то в этом ничего невероятного.

Словом, всем уже заправляла неотвратимость. Между Аней и синей рубашкой в конце вагона пронесся луч и стал осязаемым, и Аня не разбирала, она ли его вызвала к жизни, но на каждый взмах ресниц чувствовала ответное натяжение, как при перетягивании каната.

Она не поднимала взгляда от своей книги, которая вмиг утратила самостоятельную ценность и обрела новую: уважительный предлог не поднимать взгляда – но вместе с тем продолжала видеть попутчика, который на нее смотрел. Она не могла разобрать черты лица и различала только его студенческий возраст и направленность взгляда – как в тумане, словно смотрела на дерево на горизонте или прозрачное юное облако. Это было особое надглазное зрение, которое открывалось в крайних случаях. И чем упорнее Аня смотрела в книгу, тем неудержимее стремился этот взгляд в конец вагона.

А сердце пульсировало музыкой и одновременно несло поезд по воздуху, он мчался над гаражами, трубами, ветками с желтовато-зеленым пунктиром, белыми многоэтажками-подковками – точно такими же, как ее дом.

Электричка остановилась и выпустила полвагона пассажиров, но сразу вошло еще столько же, и снова две толпы извне стали тесниться к середине. Студент в джинсовой рубашке пробирался прямо к ней. Сначала Ане казалось, что его сносит по течению, но потом она увидела самостоятельные движения, отличные от вынужденных маневров приспособиться к тесноте. Но то, что она не обманулась, вызвало уже не ликование, а панику.

Пассажиры перетасовались и уплотнились, и Аня оказалась теперь лицом к окну, а он – лицом к ее профилю (она сразу вспомнила собственный профиль в мамином трельяже и вырезанный на Арбате из черной бумаги). И стоял так близко, что легче было увидеть пуговицы, чем глаза. Надо бы взглянуть на него, чтобы понять, чем это он так смог ее смутить. Но что-то не давало поднять голову, и Аня ругала себя за эту мелкую трусость. А когда рядом неожиданно освободилось место – царский подарок! – плюхнулась на него с большим облегчением. Как же хорошо сидеть, и никуда смотреть не надо.

Поезд чудесно укачивал, и Аня даже подремала немного и уже запамятовала о своем «приключении», а когда вдруг объявили Белогорск, вскочила от неожиданности. И увидела прямо перед собой растрепавшуюся светлую шевелюру и внимательные глаза – один серый, другой зеленый.

Дома, в «подковке»

По пути домой Аня критически поглядывала на себя в витринах, совсем как в школьные времена. Могла ли она тогда подумать, что в такие преклонные лета, как двадцать шесть, она – все еще! – будет привлекательной, и даже, подумать только, для студентов! Совсем развеселившись, она почти без огорчения прочитала объявление, что лифт не работает, и вполне бодро протопала все восемь этажей, под ту же музыку, возникшую в электричке.

Хлопнула входная дверь их квартиры, и музыка выключилась. Дома было тихо-тихо. И пусто. К холодильнику магнитом в виде арбуза прицеплена бумажка: «Я на дежурстве, вызвали на подмену. Егор у бабушки. В.». Понятно. Дежурство – это до утра. В магазин, полувахтером-полусторожем, Вадима совсем недавно пристроила ее кузина. И хотя это первоначально называлось «сутки через двое», приходилось стараться и постоянно кого-то заменять, потому что это лучше, чем сидеть совсем без работы и совсем без денег.

А ведь буквально вчера все было в порядке, и казалось, что порядок этот никогда не нарушится. Вадим, инженер-электронщик, работал в Белогорском НИИ уже двенадцатый год. Он пришел в него сразу после окончания Бауманского университета, и хотя стремительной и блестящей карьеры не сделал, но свое место, основательное, прочное, занял. Его ценили, с его мнением считались, зарплата была неплохая, да еще удавалось находить подработку на компьютере, и два сокращения его не коснулись. Жить можно.

Сам Вадим, спокойный, уравновешенный, начальство не раздражал, на глаза ему не лез, предпочитая заниматься своими делами, а не в свои не вмешиваться. И когда начальником отдела стал вчерашний коллега, с которым всегда находился общий язык, это должно было еще больше упростить жизнь – но неожиданно осложнило. Бывший коллега, встав в позу «я – начальник», начал самоутверждаться на подчиненных, в том числе на нем. Вадим сначала протестовал, а услышав, что здесь никого не держат, хлопнул за собой дверью. Стоит тратить силы и время, чтобы сработаться с этим зазнавшимся типом, если все равно ничего не докажешь?

Его уход не был демонстративным – он был уверен, что другого выхода нет. И произошло все так стремительно, что в семье не успели ни опомниться, ни испугаться. Ну, ушел и ушел. Найдет что-то другое, еще лучше. Так думали и сам Вадим, и Аня, и ее родители, тоже инженеры, всю жизнь проработавшие в том же НИИ. Институт к тому времени уже не был целостным, а состоял из нескольких отдельных организаций. Неужели такой специалист, как Вадим Семенов, ничего себе не найдет!

А он между тем ничего не находил. Это было какое-то хроническое невезение. Свободных мест или не оказывалось, или их уже кому-то обещали, или их вот только что заняли. Время шло, деньги, отложенные на покупку нового холодильника, проедались. Потом съели модернизацию компьютера, потом – летний отпуск. И неожиданно наступил момент, когда скромная Анина зарплата стала единственным доходом семьи. Не считая компьютерной халтуры, которая тоже как-то таяла постепенно. Короче, отворяй ворота, по пословице.

Вадим вместо «Коммерсанта» начал покупать «Работу & зарплату» и «Работу для вас», и скоро уже – в тех киосках, где они подешевле. Вакансии по его специальности были, но не в Белогорске или городах поближе, вроде Истры или Дедовска, а в Москве, до которой два часа дороги. В Белогорске же по-прежнему – ничего. Настала пора принять решение – оставить надежду найти работу рядом с домом и всерьез заняться поисками в столице, обрекая себя на кочевой образ жизни и постоянный недосып.

И тут как раз предложили магазин, и Вадим сразу согласился – надо же зарабатывать хоть сколько-то, чтобы хоть себя прокормить. И потом, остаются два свободных дня на продолжение поисков.

А теперь – постоянные внеочередные дежурства и записки на холодильнике.

Аня позвонила родителям, сообщила, что вернулась и сейчас подойдет. А что, собственно, ходить туда-сюда? И на обороте Вадимовой записки написала свою: «Мы у бабушки, потом на работу. А.» – и шлеп ее «арбузом» на холодильник.

Прошла по квартире, проверила воду, газ, розетки – все ли выключено, чтобы потом ничего не мерещилось. Закрыла окна, балкон.

В зеленом вечернем небе уже вовсю носились недавно прилетевшие ласточки. Они налепили своих домиков под всеми карнизами, а некоторые – даже на балконах. На их балконе тоже есть ласточкино гнездо, но оно сейчас почему-то пустует.

Семеновы получили квартиру в самый последний момент, когда институт еще давал жилье, на расширение – должен был родиться Егор. И ласточки в то же лето слепили себе домик. Аня сначала даже беспокоилась – вдруг это осиное гнездо и придется как-то от него избавляться. Но потом увидела торчащие оттуда птичьи клювы и деловитых родителей, которые эти клювы наполняли, – и обрадовалась. И дом – подковка, и ласточки – к счастью! К тому же птички регулярно истребляли комаров, сетки на окна вешать не надо.

Их ласточки – может быть, и не одни и те же – прилетали к ним все пять лет, и глиняный домик никогда не пустовал. А на этот раз они не прилетели. Жаль, конечно, если что-то случилось в пути. Африка не близко. Но ведь домик цел, и наверняка он еще кому-то понравится, должен его кто-нибудь занять!

В «зефире»

Родительский дом вел свою историю буквально от сотворения мира – белогорского мира, – он был построен одновременно с НИИ, для сотрудников, по старинному еще проекту: внушительный, с большими окнами, широкими коридорами и высокими потолками с лепниной, которые никто не брался белить. Ее потом все-таки сбили. Стены почтенного строения с тех же незапамятных пор принято было красить в бледно-розовый цвет, и белогорцы окрестили дом «зефиром».

Жители «зефира» были в основном такие же, как он, солидные – институтские ветераны, все друг с другом знакомые, привыкшие держаться с большим достоинством. Их сразу можно было отличить по пальто и шляпам былых времен. Они провожали внуков в музыкальную школу, ходили в библиотеку читать газеты, которые стало не по карману выписывать, многие – на концерты самодеятельности в ДК и на все прочие культурные мероприятия.

Их рафинированный интеллигентный облик был разновидностью местной экзотики – снимать дачу под ученым Белогорском или квартиру в «зефире» считалось престижным. Правда, сами старички не очень-то жаловали посторонних, которые покупали или снимали в их доме жилье, разбавляя «старую гвардию».

Аня привычно взлетела на свой третий этаж, толкнула дверь – беспечные родители никогда ее не запирали, хотя она не раз с просветительской целью включала им передачи с криминальными ужасами. Родители пугались и на короткое время начинали запирать дверь. Наверное, пора опять показать воспитательную передачу.

– Мамочка приехала!

Родимое теплое дитятко выскочило босое и в одних трусиках, рассказывая про автомат. Егор сам его сделал из двух палок, подобранных во дворе. Аня еще не сняла куртку, а уже надо было держать автомат, восторгаться, и ей великодушно пообещали:

– Я тебе его подарю, когда ты опять будешь маленькая.