Спасатель

– Я думаю, тем, кого мы отсюда вытаскиваем, тяжелее пришлось, – ответил Григорий Абрамович. – Вот им действительно жутко было. Представьте себя на их месте и все поймете…

– Да все мы понимаем… – пробормотал Игорь, – но он ведь…

– А раз понимаете – работать! – перебил его командир. – Люди вашей помощи ждут, а не разговоров. Там есть еще живые…

Глава вторая

Следующие часов шесть были сплошным кошмаром… Я превратилась в какой-то механизм, без эмоций, без чувств, только с единственной программой внутри – найти как можно больше живых людей, застрявших в этих зловещих обломках металла…

Мы с Игорем отправили на берег еще восьмерых, подающих признаки жизни, пока не встретились с группой самарских спасателей, пробивающихся нам навстречу с носа. Самая сложная часть поврежденного теплохода была отработана. Остатки третьей палубы полностью проверены, все живые с этого уровня отправлены на берег в больницы, погибшие – вынесены.

Параллельно с нами работало несколько команд на первой и второй палубах, где повреждения не носили столь катастрофического и жуткого характера, но и там далеко не все остались в живых. Хватало и раненых… А с верхних палуб на нижние просачивалась кровь и текла ручейками на находящихся в каютах людей. Даже если останешься в живых, есть ли гарантия, что не сойдешь с ума?

Мы с Игорем как раз только закончили свою работу и смывали в очередной раз с себя из шланга чужую кровь, когда группа самарцев извлекла последнего человека с третьей палубы. Он оказался ранен совсем легко, ходил самостоятельно, лишь левая рука была у него сломана в двух местах… Я обратила внимание на этого мужчину, потому что вокруг него возник какой-то шум. Он что-то не то требовал, не то доказывал, а спасатели, сами уставшие до последней степени и ничего не хотевшие слушать, пытались усадить его на катер и отправить на берег. Он, похоже, им сопротивлялся…

Этот человек меня заинтересовал, едва я его увидела… Он не был похож на остальных раненых прежде всего своей активностью и отсутствием признаков подавленности. Я подошла поближе и растолкала самарцев. Не могу точно ответить – зачем, но мне показалось необходимым выслушать этого человека. Может быть, ему требуется помощь психолога, а это моя прямая обязанность. Проще, конечно, отправить его на берег и забыть и о нем самом, и о его проблемах. Но в чем тогда смысл моей работы?

– Дайте его мне! – сказала я двум дюжим самарским молодцам, которые деликатно, но настойчиво и уже слегка раздраженно пытались оттеснить человека, одетого в темный, заляпанный грязью, мазутом и кровью пиджак, к трапу, спущенному на санитарный катер, пришвартованный к теплоходу.

Мне пришлось показать им жетон спасателя-психолога, выданный мне квалификационной комиссией специально для таких случаев. Случаев, когда я вижу необходимость моего экстренного вмешательства. Жетон дает мне право хотя бы на короткую беседу с любым человеком в районе бедствия – и из числа жертв, и из числа спасателей. Это тоже часто бывает необходимо.

Я взяла человека за рукав его грязного пиджака и отвела в сторону от скопления усталых и раздраженных людей. Прежде всего я оценила его психологическое состояние. У него и намека не было на аффект, о котором твердили самарцы, желавшие поскорее спихнуть его на санитарный катер, лишь бы избавиться от проблем…

– Наконец-то нашелся один нормальный человек, – сразу заявил он мне, когда я достала сигареты и предложила ему закурить. – За последние десять минут фразу «Немедленно в больницу!» я услышал, наверное, раз двести… А я, может быть, хочу медленно…

Мы уселись с ним на каких-то здоровенных металлических тумбах, на которые наматывают при швартовке причальные канаты. Право, не знаю, как они называются.

Я вдруг поняла, глядя на него, что за замызганный пиджак на нем надет. Это же китель! Передо мной человек из экипажа и, судя по кителю, – не рядовой матрос. Его рассказ о том, как все случилось, может очень пригодиться в спасательных работах.

– Кто вы? – спросила я, уже почти зная ответ.

– Старший помощник капитана, черти б его разодрали, Васильев Виктор.

– Где вы были в момент катастрофы?

– Я был на мостике вместе с капитаном, когда мы подходили к этому треклятому мосту… Я пытался рассказать этим… которые меня вытащили… Но они не слушают ничего. Разговаривают между собой, а я – словно сумасшедший среди них…

– Вы говорите, были на капитанском мостике, а как же вы оказались в каюте третьей палубы? – спросила я, чтобы прежде всего понять, как вел себя человек в момент катастрофы, а затем уже сделать вывод – можно ли верить тому, что он рассказывает или это только плод его перепуганного воображения.

– На подходе к мосту я поднялся в рубку, хотя смена была не моя и по идее я должен был спать еще часа три… Но отчаянно болела голова, и я просто хотел проветриться – накануне засиделись за картами со штурманом. Он и должен был стоять на вахте… Но его там не оказалось… Рулевого – тоже. В рубке был капитан и сам стоял у штурвала. Я спросил, где Василич, это штурман наш. Самойлов ответил, что тот болен, попросил его заменить… Такое бывает иногда… Рулевой, говорит, что-то долго за чаем на камбуз ходит… А я смотрю – берег должен быть справа, а он – слева… Я уставился на него, на берег, не понимаю ничего, голова болит, как с перепоя. Соображаю туго. Наверное, думаю, боковым ходом идем, на водохранилищах не один судоходный фарватер есть, можно в принципе выбрать любой из двух, а то и из трех в некоторых местах. Хотя это и нарушение, конечно… Потом на капитана посмотрел, а тот побелел весь, руки дрожат, аж прыгают на штурвале. Сам вперед уставился и замер так весь, словно каменный. Я за ним следом вперед посмотрел, а там из тумана мост на нас надвигается и близко уже, машины не то чтобы полный назад, даже застопорить не успеем. То есть ясно – раз боковым ходом идем под мостом – не проходим по верхнему габариту, сто процентов! Под мостами для нас один только фарватер проложен – под самым высоким пролетом… А до моста – минуты полторы осталось. Течение ведь нас туда же несет. Меня как толкнуло что-то. Я к капитану подскочил, от руля его оттолкнул, одной рукой дернул рукоятку – передал в машинное – «полный назад!», а другой начал руль выворачивать круто вправо. Успею, думаю, поперек пролета теплоход развернуть, тогда не столкнемся, а только прижмет нас к мосту течением… Скандал, конечно, будет огромный, но людей не угробим… Теплоход вроде начал поворот, но смотрю – не успевает он развернуться. Пролет уже прямо на нас с капитаном наползает… Рулевая рубка с капитанским мостиком на уровне третьей палубы находится…

Он оглянулся на груду искореженного железа, находившуюся над его головой, и поправился:

– …Находилась…

Я не перебивала его, давая возможность выговориться, а сама пыталась представить, как все произошло и почему… Я чувствовала, что он уже не может носить все это в себе, что ему нужно рассказать кому-то, кто будет его слушать. Рассказать то, что он видел, что чувствовал в этот момент, что понял…

– Секунд за десять до первого удара он пятиться начал с мостика… Я про капитана говорю, про Самойлова… Белый как полотно, глаза – с чайные блюдца, а сам кричит как сумасшедший…

– Что кричит? – спросила я.

– А ничего. Просто – кричит… «А-а-а!» – кричит. Так это, знаете, с нарастанием. Потом повернулся и по трапу вниз, как белка, ловчей любого юнги. А ему уже все-таки сорок пять. Не мальчик. На радикулит частенько жаловался. Не врачам, конечно, – мне…

Васильев помолчал, глубоко затянулся наполовину уже истлевшей сигаретой, выпустил дым в сторону и продолжил. Видно было, что каждое слово дается теперь ему с большим трудом…

– Не знаю почему, но я побежал за ним. Должен был я в рубке остаться, наверное. Раз уж капитан сбежал оттуда. Но я за ним побежал. Тоже, кажется, кричал. Что-то вроде «Стой!», что ли? Не могу вспомнить. Помню только – Самойлова я не догнал, он успел уже по третьей палубе добежать до лестницы и скользнул вниз. Тут и ударили мы в мост со всей нашей дури…

Помощник капитана опять замолчал…

– Вы после этого еще видели капитана живым? – спросила я.

– Я после этого видел, как человека дверью каюты пополам разрезает, как мозги вытекают из его раздавленной на моих глазах головы… Видел, как одна из стен начинает двигаться навстречу корме, все и всех сметает на своем пути, прижимается к противоположной стене и начинает двигать ее. А люди, которые между ними оказались, – в лепешку… И кровь течет из этой железной гармошки…

– Капитан мертв, как вы думаете? – спросила я Васильева, чтобы вернуть его к теме нашей беседы…

– Я же говорю – не видел его больше… – раздраженно буркнул он. – Но я думаю, что он выжил… Я бы задал ему пару интересующих меня вопросов… Поэтому и в больницу ехать не хочу…

Резкий скрипучий голос со знакомыми высокомерными интонациями раздался за моей спиной слишком неожиданно и заставил меня вздрогнуть.

– Вопросы ему мы сами зададим. Если, конечно, его найдут живым, – какой-то намек послышался мне в словах полковника Краевского, но я так и не смогла разобраться, на что он намекал. – С каких это пор экстремальные психологи подменяют собой следственные органы? Это нарушение субординации. Я буду вынужден доложить об этом вашему руководству…

– Этот человек нуждался в помощи! – ответила я, чувствуя себя абсолютно правой. – Я выполняю свои прямые обязанности.

– Этот человек нуждается во встрече с государственной комиссией, которая определит степень его вины в том, что произошло с кораблем, в командование которым он входил и нес ответственность за пассажиров…

Краевский отбарабанил все это без малейшей запинки. Канцелярский стиль речи, наверное, очень соответствует состоянию души людей, прячущихся за систему, в которой они работают. А когда прикрылся силой своей структуры, можно и самому немножко вылезти, душу свою потешить… Вернее, жалкую, трусливую душонку! Непременно сейчас скажет какую-нибудь мерзость…

Краевский поднял жестом погасшего сразу Васильева с его металлического сиденья, наручником пристегнул его правую руку к своей левой и, уже повернувшись, чтобы уйти, бросил мне через плечо:

– А свои прямые обязанности женщины, если они, конечно, женщины, выполняют в постели… Разве психологам об этом неизвестно?

Хам! Что еще сказать? Другого я, может быть, и пожалела бы еще за такое отношение к женщинам. В конце концов – это не вина его, а беда – что-то вроде болезни… Но он отнял у меня моего собеседника, который что-то еще хотел мне рассказать, я это чувствовала… Он должен был поделиться со мной выводами, сделанными после всего случившегося… Но это хамло влезло своим солдафонским сапогом в наш едва установившийся контакт с Васильевым и все разрушило… Сейчас Васильева начнут нагружать чувством личной вины за происшедшее, он эту вину готов принять, я это видела. В результате он замкнется и никому теперь не скажет то важное, что не успел рассказать мне. Сам будет мучиться, в одиночку…

Я чуть не выматерилась. И тут же поймала себя на мысли, что Васильев в разговоре со мной не употребил ни одного матерного слова. Неужели на него действовало, что я женщина? Мне не раз приходилось разговаривать с людьми в стрессовых ситуациях, подобных сегодняшней, и мат в таком разговоре присутствует практически всегда… Не знаю, право, почему… Есть у меня, конечно, гипотеза, объясняющая это резким повышением либидо во время стресса, другими словами, увеличением в критической ситуации сексуального потенциала человека, что связано с древнейшими процессами формирования самой психики человеческого вида… Когда право расходовать свою сексуальную энергию доставалось самцам после острой и опасной борьбы, связанной со смертельным риском… Древний психический процесс закрепился в генетической памяти и у современного человека срабатывает в обратном направлении. А простейшая реализация полового акта – замена его словесным эквивалентом… Вот и матерятся люди в момент опасности и непосредственно после нее. И не только мужчины, женщины, кстати, тоже…

Впрочем, это всего лишь гипотеза, прямого отношения к делу не имеющая. Я вспомнила о ней только потому, что помощник капитана теплохода «Сергей Есенин» Виктор Васильев в эту гипотезу не укладывался… Скорее всего у него был другой, более прямой, более актуальный путь расходования стрессовой психической энергии… Например, адресная агрессия… Вполне возможно, что это каким-то образом связано с капитаном Самойловым…

Стоп! Васильев сказал, что капитан нырнул в люк, ведущий на вторую палубу… Насколько мне известно, капитан теплохода еще не обнаружен. Мне интуиция подсказывала, что он скорее всего жив. Не зря же Васильев был в этом уверен…

Судя по его рассказу, капитан был личностью не слишком сильной, не слишком смелой… Впрочем, у меня недостаточно информации, чтобы делать подобные выводы… Вот если бы с ним самим поговорить. За минуту разговора с человеком можно узнать о нем столько, сколько не вычитаешь за час из его личного дела…

– Григорий Абрамович! – бросилась я к нашему командиру. – Нам нужно спуститься в трюм…

Не только Грег, они все трое уставились на меня удивленно.

– Зачем? – спросил наконец наш майор, искренне недоумевая. – Там будет работать новая смена… Нам отдыхать пора…

– Я не устала, Григорий Абрамович! – я, конечно, врала, но сама искренне верила в то, что говорю. – Разрешите мне тогда одной спуститься…