Спасатель

Из кормовых кают пассажиров уже вывели и переправили на берег. Им повезло больше других. Они отделались только психологическим потрясением, когда среди ночи, проснувшись от страшного скрежета, выскакивали на палубу и видели, как на их глазах передняя часть надстройки сминается в гармошку. Они знали, что там – люди… Нам нужно было попытаться помочь тем, кто выскочить не успел. Если им еще можно было помочь.

Тот, кто впервые попадает на спасательные работы, особенно волонтеры из полка ГО, всегда совершает одну самую распространенную ошибку. Едва увидев, например, торчащую из завала руку или ногу, он «упирается» в нее, как баран, и не может от нее отвлечься, пока не освободит человека, чья конечность попалась ему на глаза. Как правило, это уже труп. Но на операцию по его извлечению из завала потрачено драгоценное время. Опытный спасатель, увидев ту же руку, попытается прежде всего установить, жив ли еще человек. Если у него нет сомнений, что человек мертв, он оставляет его и идет дальше – искать живых. До тех, кто мертв, дойдет очередь позже…

Я сразу поняла специфику работы на теплоходе. Самая большая сложность заключалась в том, что это было слишком «гулкое» сооружение. Стук металла об обшивку разносился по всему корпусу, и определить, где именно находится источник звука, было очень трудно. Шум моторов катеров и лодок, скопившихся вокруг судна в ожидании раненых, крики спасателей и речников, далеко разносящиеся по воде, плеск волжской воды по обшивке создавали звуковой фон, сквозь который очень сложно было уловить стон раненого или крик с просьбой о помощи.

Работали мы в паре с Игорьком.

Кавээн с Грегом все никак не могли выяснить, нужно ли спасателям портить отношения с ФСБ или стоит придерживаться принципа разумной целесообразности, который в фольклорном варианте призывает к сдержанности – если, мол, дерьмо не трогать, то и запаха его не почувствуешь… В оценках оба наших спорщика сходились, но у каждого было свое представление о манере общения с параллельной МЧС силовой структурой.

Я, кстати, не испытываю столь ярко выраженной неприязни к эфэсбэшникам, у меня не слишком много было поводов для нее. Самый тесный контакт с ФСБ у меня был в Кайдабаде и Гиндукуше, когда мне несколько дней пришлось провести с майором ФСБ Поляковым, правда, тогда он для меня был волонтером французских спасателей Полем. О том, что он эфэсбэшник, я узнала только в Москве. Но контакт с ним не произвел на меня неприятного впечатления…

Ведь в Москве наш с ним контакт продолжился в откровенно интимной обстановке…

Как бы там ни было, нас с Игорьком не слишком волновали взаимоотношения ФСБ и МЧС, мы были целиком заняты своей работой… Я с трудом произношу слово «работа», когда вспоминаю эту груду смятого, искореженного металла, сочащегося кровью. Сейчас, пока еще есть шанс спасти хоть одного человека, я не была психологом, кандидатом наук. Я была спасателем. Это дело я знала лучше любого волонтера.

Мы с Игорьком вооружены были электропилами по металлу и пробивались по остаткам третьей палубы навстречу идущим с носа спасателям из самарской группы. Диск пилы со скрежетом и визгом впивался в металлические стойки, вспарывал внутренние переборки, кромсал уцелевшие деревянные панели, если они попадались на пути. Пойти по палубному коридору и заглянуть в оба ряда кают было невозможно. Прежде всего потому, что не существовало самого коридора. Сила сжатия двигала железо, из которого был сделан теплоход, во внутреннее пустое пространство. Коридор просто исчез. Проще было вскрывать одну за другой стенки кают и таким образом переходить в следующую в поисках оставшихся в живых. Пока есть надежда, что кто-то еще жив.

Ближние к корме каюты оказались пусты с обоих бортов. В следующей, еще не слишком помятой, нашли лежащий на полу труп женщины. Ей просто не повезло. В момент удара она, скорее всего, упала с верхней койки и ударилась головой об острый выступ в креплении стола. Глаза ее были открыты, но в них не видно было ни страха, ни даже боли, лишь бессмысленное сонное выражение не успевшего проснуться человека. Она умерла, так и не поняв, что произошло. Ее соседи по трехместной каюте, судя по всему, выскочили на палубу. Мы с Игорьком даже не обсуждали вопрос, что нам делать дальше, а сразу же попробовали открыть следующую каюту, оставив мертвую женщину заботам «чистильщиков». Их работа в том и заключается, чтобы зачищать объект, полностью вынося с него мертвые тела…

Дверь следующей каюты была настолько деформирована, что дверью ее назвать было можно, только обладая богатым воображением. Она торчала рваным куском железа, открывая какую-то темную дыру в помещение, из которого самостоятельно никто бы не сумел выбраться – разве что корабельная крыса… Не знаю, впрочем, живут ли они на современных теплоходах…

– Вскрываем! – сказал Игорек, хотя это и так ясно было, и мы с ним принялись срезать своими пилами искореженную дверь.

Короткая, но пронзительная сирена дала сигнал к минуте тишины. Каждые десять минут раздавалась эта сирена, по которой все спасатели прекращали свои работы и начинали напряженно прислушиваться – не раздастся ли сквозь отдаленный шум моторов и плеск воды крик о помощи и стон раненого человека…

Замерли и мы с Игорьком, стараясь даже не двигаться. Он смотрел в пол, закрыв глаза и пытаясь настроиться на максимально обостренное восприятие звуков… Я, застыв так же, как и он, смотрела на Игорька, прислушивалась, но слышала лишь его дыхание…

Минута уже заканчивалась, когда я вдруг поняла, что Игорек стоит, задержав дыхание, чтобы оно ему не мешало слушать… Значит… Я мгновенно сориентировалась и поняла, что дыхание, теперь показавшееся мне слишком хриплым и прерывистым, доносится из каюты, дверь с которой мы только что срезали и отбросили в сторону…

Одной рукой я указала Игорьку на каюту, другую подняла, призывая его прислушаться…

С окончанием минуты тишины вновь взревели и завизжали инструменты спасателей, вновь послышались матерные словечки, которые входят у многих спасателей в набор необходимых для работы принадлежностей… Редко я встречала спасателей, которые не матерятся.

– Слышал? – спросила я Игорька – Дышит!

– Осторожней, не задень его! – крикнул он мне, тоже принимаясь вскрывать перегородку, чтобы попасть в помещение каюты.

Мы срезали один кусок металла, за ним пришлось убирать второй, третий… Когда Игорь отогнул железо, нашим глазам открылось исковерканное, не могу найти другого слова, тело человека. Верхняя часть его туловища была зажата между стенками каюты. Он, видно, не успел встать с койки, и это, скорее всего, спасло ему жизнь, иначе он был бы раздавлен каким-то металлическим бруском, вдвинувшимся в его каюту и накрывшим его сверху козырьком. А вот ноги сломались у него посередине между коленями и стопами и под прямым углом ушли в какую-то дыру в металлической обшивке.

Мужчина вряд ли приходил в сознание после полученных повреждений. Дыхание его стало слышнее, но стонов не было… Сколько крови он потерял – неизвестно. Можно ли спасти его жизнь – тоже. Но это уже не наша забота, нам нужно как можно скорее освободить его из металла. Причем сделать это достаточно осторожно, чтобы не нанести ему смертельную травму…

Мы с Игорьком коротко посовещались и приняли единственно возможное решение – вырезать его из каюты вместе с зажимающими его металлическими поверхностями. Постараться при этом не изменять положение его тела. Вновь завизжали диски наших пил.

Едва я прорезала лист железа справа от раненого, как на руки мне полилась темная, густая жидкость. Вращающийся диск пилы разбрызгал ее по моим рукам и даже по лицу. Я выключила инструмент и провела рукой по лицу. Рука была в крови.

– Что это, Игорь? – спросила я.

– Это его сосед, – буркнул в ответ Игорек. – Работай, не отвлекайся…

Каюта, похоже, была двухместной. Соседу не повезло. Он попал в «мясорубку». Я вскрыла железо, за которым находился его сосед, в нескольких местах и кровь струйками потекла вниз, нам под ноги. В одном месте она даже била под давлением, красно-черным фонтанчиком… Что там могло уцелеть?

Раздавленный сосед найденного нами раненого располагался несколько выше его. Когда я срезала наконец закрывавший его лист железа, на раненого начали падать куски тела, разрезанного металлом на части. Я никогда не представляла себе раньше, что смогу держать в руках человеческое мясо. Не оторванную или отрезанную руку, а просто кусок мяса с обрывками кожи и торчащими из сочащейся кровью мякоти костями… Но я смогла брать эти куски, вытаскивать их на относительно свободное место и складывать просто в кучу. Смогла, потому что нужно было помочь человеку, который еще жив. Он был залит кровью своего соседа, и тело его сделалось скользким.

Наконец мы с Игорем отрезали металлический лист, в который оказался как бы завернутым этот человек, и, вызвав помощь, медленно, без рывков и резких движений перенесли на площадку, куда доставала стрела крана спасательного катера. Его зацепили тросами и прямо с железом вместе перенесли на один из дежуривших возле теплохода санитарных катеров, который, тотчас же набирая скорость, пошел к ближнему берегу…

– Куда его? – спросила я врача, который помогал нам после того, как осмотрел вытащенного нами человека и оказал ему, какую возможно, первую помощь. Вколол что-то, перетянул ноги жгутами. Врач оценил его состояние и довольно уверенно сказал, что выживет…

– Тут, как нарочно, на каждом берегу по станции «Скорой помощи» совсем недавно открыли… – ответил он на мой вопрос. – Сначала туда. Потом – не знаю. Слишком много пострадавших… Больницы переполнены уже… Здесь рядом, на Центральной набережной, неделю назад пристройку к стационару открыли в институте травматологии. Так ее через два часа после аварии уже до отказа забили, в коридорах лежат – голыми костями наружу светят… А жмуриков столько, что и не считает пока никто…

Мы сидели на корме после того, как нас с Игорьком окатили водой из шланга, чтобы смыть кровь. Курили. Перекур – не перекур, а дрожь в руках успокоить нужно было. Ведь каждая следующая наша находка обещала быть не менее жуткой…

– Пассажиров поезда много утонуло, – рассказывал врач, хотя мы с Игорьком и не спрашивали его об этом. – Стекла в вагонах толстые, рукой не разобьешь. А пробраться по коридору до двери – это рыбой нужно быть… Полузадохшихся всплыло много…

– Полузадохнувшихся… – сказал Игорек.

– Что? – спросил врач. – Ну да, конечно… Извините… Половину из них, наверное, откачают… А когда начали поступать раненые отсюда, с теплохода, – это вообще тихий ужас. Вы же сами видели – фарш, хоть сейчас на сковородку и котлеты жарь…

Наш щупленький, в общем-то, Игорек тяжело поднялся, подошел к упитанному полноватому врачу, взял того за отвороты халата и рывком поднял на ноги. Тот неуклюже встал, недоумевающе глядя на Игоря, и испуганно откинул назад плечи и голову.

– Если ты, гнида, сейчас же отсюда не уберешься, я из тебя самого фарш сделаю… – голос Игорька дрожал, и я не сомневалась, что стоит врачу открыть рот, как он окажется за бортом. – Они живыми людьми были, пока какая-то погань их в эту мясорубку не сунула.

Растерявшийся врач молча хлопал глазами и только таращился на разъяренного Игорька.

– Брось, Игорек, – сказала я. – Он же просто боится смерти. Поэтому ему доставляет удовольствие говорить о чужой. Тогда он ощущает, что еще жив. Он же от страха за свою жизнь прогнил насквозь. И смердит…

– Отставить бить врача! – скомандовал Игорю невесть откуда взявшийся Григорий Абрамович. – Отпустить врача! Взять себя в руки!

Металл в голосе Грега было настолько для меня удивительно слышать, что я забыла о том, что сама только что испытывала к этому цинику в халате самую настоящую ненависть. Наш начальник, оказывается, занимал свою должность вовсе не по недоразумению, как мне иногда казалось. Но я плохо его знала – он умел быть жестким.

– А вы давайте отсюда! – повернулся он к врачу, который суетливо и все еще испуганно одергивал свой халат после того, как Игорек его отпустил. – И побыстрее, если искупаться не хотите…

Врач все понял и исчез, как и не было его…

– Что за базар, Игорь? – уже мягче, но с упреком сказал Грег. – Не можешь контролировать себя? На берег! Немедленно!

– Григорий Абрамович! Все! – оправдывался Игорек. – Забыли об этом!..

Но через секунду сам же не выдержал и воскликнул:

– Ему же, гаду, что человек, что лягушка – все равно! «Фарш»! Говнюк он, а не врач!

– Врачи, особенно те, кто видел много крови, часто становятся циниками, – сказал Григорий Абрамович. – Я циников не люблю… И в моей группе их не будет. Да их, собственно, и нет…

Наш командир неожиданно улыбнулся.

– Честно говоря, я бы помог тебе выкинуть его за борт… Но… Работать нужно, а не выяснять отношения со всем белым светом… А то одному ФСБ не нравится, другому врача растерзать на части хочется… А психолог наш что скажет?

– Работа очень тяжелая, Григорий Абрамович… – попыталась я сформулировать причину вспышки Игоря. – Жуткая…