Кто нашел, берет себе

– Я не говорю, что тебе следовало остановиться на «Бегуне», – ответил Морри. – «Бегун берет разгон» ничуть не хуже, может, даже лучше. Они правдивые. Я про последнюю. Это какая-то ярмарка лжи. Реклама? Я серьезно, реклама?

От следующего движения мистера Желтого у Ротстайна перехватило горло, а живот словно наполнился свинцом. Медленно, почти задумчиво налетчик стянул с головы желтую балаклаву, и перед Ротстайном предстал типичный молодой ирландец из Бостона: рыжие волосы, зеленоватые глаза, белоснежная кожа, которая всегда обгорает на солнце. Плюс эти странные алые губы.

– Дом в пригороде? «Форд»-седан на подъездной дорожке? Жена и двое малолетних детей? Купить можно любого, ты это пытался сказать? Все проглатывают ядовитую наживку?

– В записных книжках…

В записных книжках еще два романа про Джимми Голда, которые замыкают круг, вот что он хотел сказать. В первом Джимми видит пустоту жизни в пригороде и бросает семью, работу, уютный дом в Коннектикуте. Уходит на своих двоих, только с рюкзаком за плечами и в одежде, которая на нем. Становится повзрослевшей версией подростка, исключенного из школы, отвергнутого своей меркантильной семьей и вступившего в армию после одного пьяного уик-энда в Нью-Йорке.

– Что в записных книжках? – спросил Морри. – Давай, гений, выкладывай. Скажи, почему тебе пришлось сбить его с ног и потоптаться на его затылке.

В романе «Бегун уходит на Запад» он вновь становится самим собой, хотелось сказать Ротстайну. Уникальной личностью. Да только мистер Желтый показал лицо, а теперь еще и доставал пистолет из правого наружного кармана клетчатой куртки. Мистер Желтый выглядел опечаленным.

– Ты создал одного из величайших персонажей американской литературы, а потом обосрал его. Человек, который так поступил, не заслуживает жизни.

Злость прорвалась наружу, удивив самого Ротстайна.

– Если ты так думаешь, значит, не понял ни слова из написанного мной, – отчеканил старик.

Морри нацелил пистолет. Ствол, казалось, смотрел на Ротстайна черным глазом.

В ответ старик ткнул в Морри скрюченным артритом пальцем и с удовлетворением увидел, как молодой ирландец моргнул и подался назад.

– И не нужна мне твоя дебильная литературная критика. Я ее наслушался задолго до твоего рождения. Сколько тебе? Двадцать два? Двадцать три? Что ты знаешь о жизни, не говоря уж о литературе?

– Достаточно, чтобы утверждать: купить можно не всех. – Ротстайн удивленно смотрел, как ирландские глаза наполняются слезами. – Не тебе учить меня жизни, особенно после двадцати лет, которые ты прятался от мира, как крыса в норе.

Давний упрек – как ты посмел покинуть вершину славы? – превратил распиравшую Ротстайна злость в слепую ярость (знакомую и Пегги, и Иоланте; эта ярость заставляла его бить посуду и ломать мебель), и он обрадовался. Лучше умереть в ярости, чем сжавшись в комок и моля о пощаде.

– Как ты собираешься превратить мой труд в наличные? Ты об этом подумал? Предполагаю, что да. Предполагаю, ты считаешь, что с тем же успехом мог бы попытаться продать украденную записную книжку Хемингуэя или картину Пикассо. Но твои дружки не такие образованные, как ты, да? Это видно по их речи. Им известно то, что известно тебе? Очевидно, нет. Но ты запудрил им мозги. Поманил большущим пирогом и пообещал, что каждый получит свой кусок. Думаю, ты на это способен. Думаю, в твоем распоряжении целое озеро слов. Но я верю, что озеро это не из глубоких.

– Заткнись. Ты похож на мою мать.

– Ты обыкновенный вор, друг мой. И это глупо, воровать то, что ты никогда не сможешь продать.

– Заткнись, гений, я предупреждаю тебя.

Ротстайн подумал: допустим, он нажмет на спусковой крючок. Больше никаких таблеток. Никаких сожалений о прошлом и череде порушенных взаимоотношений, оставшихся на обочине жизни, как разбитые автомобили. Может, получить пулю в голову не так и плохо. Лучше рака или Альцгеймера, главного кошмара любого, кто зарабатывает на жизнь умственным трудом. Конечно, будут заголовки на первых полосах, их хватало даже до той чертовой статьи в «Тайм»… но если он нажмет на спусковой крючок, мне не придется их читать.

– Ты глуп, – продолжил Ротстайн. Внезапно его охватил экстаз. – Ты считаешь себя умнее тех двоих, но это не так. По крайней мере они понимают, что наличные можно потратить. – Он наклонился вперед, всматриваясь в бледное веснушчатое лицо. – Знаешь, что я тебе скажу, малыш? Именно из-за таких парней, как ты, читать стало считаться зазорным.

– Последнее предупреждение, – процедил Морри.

– Насрать мне на твое предупреждение. И на твою мать. Или пристрели меня, или проваливай из моего дома.

Моррис Беллами пристрелил его.

2009 год

Первая ссора из-за денег в доме Зауберсов – первая, которую подслушали дети, – произошла одним апрельским вечером. Не такая уж серьезная, но самые разрушительные ураганы начинаются с легкого ветерка. Питер и Тина Зауберс находились в гостиной. Питер делал уроки, Тина смотрела диск с мультфильмами про Губку Боба. Этот диск она уже видела не один раз, но с удовольствием смотрела снова и снова. К счастью для всех, потому что в доме Зауберсов канал «Картун нетворк» отсутствовал. Два месяца назад Том Зауберс отказался от подписки на кабельное телевидение.

Том и Линда Зауберс были на кухне, где Том застегивал старый рюкзак, груженный протеиновыми батончиками, пластиковым контейнером с нарезанными овощами, двумя бутылками воды и банкой колы.

– Ты чокнутый, – выговаривала ему Линда. – Нет, я всегда знала, что у тебя плохо с головой, но это уже новый уровень. Если бы ты поставил будильник на пять утра, я бы не возражала. Ты заехал бы за Тоддом, прибыл к Городскому центру к шести и все равно оказался бы первым в очереди.

– Если бы, – ответил Том. – Тодд говорит, что такая же ярмарка вакансий в прошлом месяце проводилась в Брук-парке, так люди начали занимать очередь за сутки. За сутки, Лин!

– Тодд много чего говорит. А ты слушаешь. Помнишь, как Тодд сказал, что Питу и Тине очень понравится «Шоу грузовиков-монстров»…

– Это не «Шоу грузовиков-монстров», и не концерт в парке, и не фейерверк. Это наша жизнь.

Пит оторвался от домашнего задания и на мгновение встретился взглядом с младшей сестрой. Тина красноречиво пожала плечами: Родители – ничего не попишешь. Пит вернулся к алгебре. Еще четыре примера, и он сможет пойти к Хауи. Посмотреть, нет ли у Хауи новых комиксов. У Пита их точно не было. Деньги на его карманные расходы постигла та же участь, что и кабельное телевидение.

Том закружил по кухне. Линда подстроилась под мужа, нежно взяла его за руку.

Она заговорила тихо, отчасти чтобы дети не услышали и не разволновались (Пит уже начал тревожиться, она это знала), но в первую очередь – чтобы снять напряжение. Она знала, что чувствовал Том, и искренне за него переживала. Страх – это плохо, но попасть в унизительное положение еще хуже, а именно это, по мнению Тома, с ним и произошло, поскольку он больше не мог выполнять свою первейшую обязанность: содержать семью. И унизительное положение, пожалуй, не в полной мере отражало ситуацию. Тома донимал стыд. Десять лет он проработал в риелторском агентстве «Лейк-фронт риелти», постоянно входил в число лучших сотрудников, обеспечивавших максимальные продажи, зачастую его фотография висела на доске почета агентства. И деньги, которые зарабатывала Линда, преподававшая в третьем классе, тянули лишь на глазурь на торте Тома. Потом, осенью 2008 года, экономика отправилась под откос, и Зауберсы перешли в разряд семей с одним кормильцем.

Причем Тома не просто сократили с тем, чтобы вернуть назад, как только дела пойдут на поправку. Риелторское агентство «Лейк-фронт риелти» превратилось в пустую бетонную коробку с исписанными граффити стенами и табличкой «ПРОДАЖА ИЛИ АРЕНДА» на входной двери. Братья Риардон, унаследовавшие бизнес своего отца (который пошел по стопам своего), активно инвестировали в акции и потеряли практически все, когда котировки обвалились. Линду не утешало, что лучший друг Тома, Тодд Пейн, оказался в той же лодке. Линда считала Тодда болваном.

– Ты слышал прогноз погоды? Я – да. Похолодает. К утру с озера наползет туман, возможно, пойдет ледяной дождь. Ледяной дождь, Том.

– Хорошо. Я надеюсь, так и будет. Число жаждущих получить работу уменьшится, и наши шансы возрастут. – Он сжал ее руки, но мягко. Никто никого не тряс, никто не кричал. Пока. – Я должен получить работу, Лин, и завтрашняя ярмарка вакансий – мой лучший шанс этой весной. Я уже все ноги истоптал…

– Я знаю…

– И ничего. Полный ноль. Да, несколько вакансий в доках, на строительстве торгового центра рядом с аэропортом, но ты можешь представить меня на этой работе? Для нее мне надо сбросить тридцать фунтов и двадцать годков. Этим летом я смогу подыскать что-нибудь в деловом районе… получу место клерка, если дела пойдут чуть лучше… но работа будет низкооплачиваемая и наверняка временная. Поэтому мы с Тоддом поедем в полночь, простоим в очереди до открытия дверей, и я обещаю, что вернусь с работой, за которую платят реальные деньги.

– И, вероятно, с инфекцией, которую мы все от тебя подхватим. После чего нам придется ужать расходы на продукты, чтобы оплачивать медицинские счета.

Тут он действительно начал злиться на нее.

– Я бы не отказался от поддержки.

– Том, ради Бога. Я пытаюсь…

– Могла бы назвать меня молодцом. «Самое время проявить инициативу, Том. Мы так рады, что ты стараешься ради семьи, Том!» Что-нибудь эдакое. Не думаю, что прошу слишком многого.

– Я лишь говорю…

Но кухонная дверь открылась и закрылась до того, как она закончила фразу. Том вышел на заднее крыльцо, чтобы выкурить сигарету. Когда Пит поднял голову, вновь оторвавшись от алгебры, он увидел печаль и тревогу на лице Тины. Помня, что ей всего восемь, Пит улыбнулся и подмигнул сестре. Она нерешительно улыбнулась в ответ и нырнула обратно в подводное королевство Бикини-Боттом, где отцы не теряют работу и не повышают голоса, а детям исправно дают деньги на карманные расходы. Плохим, конечно, нет, но хорошим точно дают.

Прежде чем уехать, Том отнес дочь в постель и поцеловал, пожелав спокойной ночи. Поцеловал и Миссис Бисли, любимую куклу Тины. На удачу, сказал он.

– Папуля? Все будет хорошо?

– Даже не сомневайся, милая. – Она это запомнила. Уверенность в его голосе. – Все будет очень хорошо. А теперь спи. – И он ушел, шагая как любой нормальный человек. Тина запомнила и это, потому что больше никогда не видела, чтобы он ходил нормально.

На вершине крутого подъема, ведущего от Мальборо-стрит к автомобильной стоянке Городского центра, Том воскликнул: