Вино с печалью пополам. Статьи о русской поэзии

И встанет заново бодра!
О! как любезно встрепенётся
Тогда вся наша немчура:
Вся сволочь званых и незваных,
Дрянных, прилипчивых гостей,
И просветителей поганых,
И просвещённых палачей!
Весь этот гнёт ума чужого
И этот подлый, гнусный цех,
Союзник беглого портного, —
Все прочь и прочь! Долой их всех!
Очнётся, встанет Русь и с бою
Своё заветное возьмёт!

Не только Белинский выступил против Языкова и Пушкина в «Обзоре русской литературы в 1844 г.», но и Некрасов, со смешной местами, но в целом вяловатой и затянутой пародией «Послание к другу (из-за границы)», опубликованной в «Литературной газете» 1 февраля 1845 г. Как многое похоже на ту ситуацию и теперь! Звонко щёлкают пёрьями «поэты и гражданины».

«К ненашим» – мощное и значительное высказывание русского национального гения. Примечательно, что адресовано оно известным умам России, с которыми нас учили отождествлять русскую «прогрессивную» литературную мысль. Странная сложилась традиция: кто Россию критикует, если не сказать поносит, тот непременно считается прогрессивным, а у кого за неё душа болит, – тот ретроград, лапотник, сермяжник, и никоим образом не Виссарион Григорьевич, а совсем напротив – Лиодор Ипполитович Картофелин.

«…Вы все – не русский вы народ!» – сказал Языков. И кому же? Грановскому, Чаадаеву, А. Тургеневу, Белинскому. Саморазоблачительно «узнал» себя в этой реплике и Герцен, британский, с позволения сказать, «колокол», нехорошо назвавший сочинение Языкова «доносом в стихах». Передёрнул. В новые и новейшие времена так поступают некоторые «ненаши», десятилетиями служащие «Голосу Америки» или би-би-си. Герцен отбыл на берега Альбиона и оттуда учительствовал Отечеству.

Умрёт, известное дело, в «Парижике», в 1870-м. Тогда как молодые Пушкин, Лермонтов и Языков полягут на Родине, причём гораздо раньше – на рубежах 1840-х, плюс-минус несколько лет.

Герцен всё же под занавес дней своих рискнул самопримириться в «Былом и думах» (опубликовано в 1868 г.), то есть спустя двадцатилетие с момента кончины Языкова, в виду своей приближавшейся смерти, пытаясь умягчить себя и общественность, сказал о сути спора между «славянами», как он назвал славянофилов, и западниками («нами»): «Они всю любовь, всю нежность перенесли на угнетенную мать. У нас, воспитанных вне дома, эта связь ослабла. Мы были на руках французской гувернантки, поздно узнали, что мать наша не она, а загнанная крестьянка, и то мы сами догадались по сходству в чертах да по тому, что её песни были нам роднее водевилей; мы сильно полюбили её, но жизнь её была слишком тесна… Такова была наша семейная разладица лет пятнадцать тому назад… Считаться нам странно, патентов на пониманье нет; время, история, опыт сблизили нас не потому, чтоб они нас перетянули к себе или мы их, а потому, что и они и мы ближе к истинному воззрению теперь, чем были тогда, когда беспощадно терзали друг друга в журнальных статьях, хотя и тогда я не помню, чтобы мы сомневались в их горячей любви к России или они – в нашей».

Н. М. Языков тихо скончался вечером 26 декабря (по ст. т.) 1846 г.

С. П. Шевырёв расскажет: «На одре смертном он пел и читал стихи. Ему грезилось любимое занятие жизни. Когда кончились страдания жизни, и предстало лицо Языкова во всём величавом спокойствии смерти, тогда обозначились настоящие черты, которые искажала болезнь. Выпрямилось высокое чело… Мысль, что эти уста, в которых создался полнозвучный его стих, смежились на веки безмолвием, тяжело-грустна была не только для ближних его, но и для всех, кто любил русское слово, поэзию и дорожит славою Отечества».

Отпевание поэта состоялось в Благовещенском храме на ул. Тверской. 30 декабря друзья и близкие похоронили поэта в Даниловом монастыре. Рядом с ним через шесть лет упокоится и его друг, тёзка – Николай Гоголь. Прах обоих русских гениев потом перенесут на Новодевичье кладбище.

А есть ли у нас, сограждане, где-нибудь памятник поэту Языкову? Его не могло быть, как видим, ни в XIX, ни в XX в. Но вот вопрос: может ли он быть поставлен в XXI-м?

    2013

«Чуть приметна тропинка росистая…»

К юбилеям поэтов Кольцова и Никитина

Дни рождения всероссийски любимых поэтов-воронежцев – соседствуют: 3 октября по нов. ст. родился Иван Саввич Никитин (1824–1861), а 15 октября – Алексей Васильевич Кольцов (1809–1842).

Они располагаются рядом не только во времени и географии, но и в наших сердцах, в русских антологиях поэзии, песен, романсов. Стихи И. Никитина, А. Кольцова, как и Н. Некрасова, А. Пушкина, М. Лермонтова, живут как предание, входят в кровь и плоть русского человека.

Молодой публицист И. Ушакова, уроженка посёлка Оленино Тверской области, в частной переписке вспоминает: «Мой дедушка говорил по утрам моему маленькому сыну кольцовское: “Что ты спишь, мужичок? Ведь весна на дворе…” И в том, что дед его так журил, была и отеческая забота и нежность к чадам, и напоминание о том, что труд красит человека, облагораживает, вдохновляет, и доверие природе, которая в ответ не может не благоволить нам. И была ещё в этих словах какая-то былинная сладкая грусть, что ведь это вечное: и мужичок, и весна. А всего-то две строчки, написанные почти двести лет назад!».

Эта преемственная реплика для нас важна и показательна, поскольку принадлежит человеку нового поколения. Вот, словно в нерасторжимой связке, слова упомянутой выше молодой писательницы и о Никитине: «Первая моя книга – и сейчас любимая. Мне четыре года. Помню тепло от печи, свет от пяти окон в просторной бабушкиной горнице. В кухне зашумели разговоры. Это приехал мамин крёстный, прошёл в калитку, скользнув под яблоневую ветвь, поднялся на крыльцо, и вот в моих руках – его дорогой подарок, “стихи”. Открываю наугад новенькую книгу и вижу рисунок: в калитку входит господин в чёрном цилиндре. Опираясь на трость, он оглядывает заросли сада перед домом и, наверное, слушает пение птиц. Я долго глядела на этого господина и на заросший сад – в тонкой брошюре Ивана Никитина, изданной в 1982 г. Это была иллюстрация к стихотворению “Первый гром прогремел”».

Напомним, что стихотворение заканчивается такими строками:

Стал уютней, светлей уголок мой теперь:
Этой кроткой семьи новоселье,
Может быть, после смут, и борьбы, и потерь
Предвещает мне мир и веселье!

Написано словно для нас, сегодняшних, живущих в грозовые времена. А какие времена в России – не грозовые?

И. С. Никитин напишет из Воронежа в письме Н. И. Второву в 1859 г.: «Где это золотое время, когда, бывало, при закате солнца мы бродим с Вами по полям, говорим о том, что облагораживает душу; между тем в синеве звучит над нами весёлая песня жаворонка, тучки горят в огне, поле застилается туманом, рожь засыпает и запах созревающего колоса разливается в свежем вечернем воздухе… Невозвратное время! Теперь уже не с кем побродить мне по полям».

Иван Никитин – поэт провинциального простонародья, сочинивший песню, которую знала вся Россия, и русское сердце до сих пор отзывается ей: «Ехал из ярмарки ухарь-купец…». Он был и патриотом, и вольнодумцем. В Воронеже в круг Никитина вошёл молодой учитель Алексей Суворин (в нынешнем году отмечали 180 лет со дня его рождения), уроженец села Коршево Бобровского уезда Воронежской губернии, тогда вольнодумец и чуть ли не либерал (а кто не вольнодумец в молодости!), а потом – столп русского консерватизма. Он привязался к этим «бородатым воронежским острословам, хмельным спорам, журнальным новинкам и потрёпанным книгам».

Нам сегодня также пора вспомнить, что русского человека гнал трудиться не «план пятилетки», а призывала сама природа, рождавшая в нём песню, которую и вынесли из народных глубин Кольцов и Никитин, «подслушали» Глинка, Чайковский, Рахманинов. На стихи А. Кольцова, вобравшие в себя дыхание русской природы и русского характера, общенародную мудрость, написаны произведения Римского-Корсакова, Мусоргского, Даргомыжского, много писал Балакирев (помните «Обойми, поцелуй…»?). Популярным романсом стали стихи Кольцова «Разлука» (1840), впоследствии положенные на музыку Гурилёвым.

Московский композитор Владимир Беляев, многие годы проживший в Воронеже, с 2003 г. профессор кафедры оркестрового дирижирования Российской академии музыки им. Гнесиных и Московского государственного института музыки им. Шнитке, написал в 1986 г. музыку к балету «Алексей Кольцов».

Наш современник А. Печерский, пораженный величием и благостью строк Никитина, сразу решил, что созданная им православная народная газета будет называться «Русь Державная». И она выходит, уже почти два десятка лет, – с иконой Богородицы «Державная» в логотипе на первой полосе.

А как Кубанский казачий хор исполняет эту песню!

Это ты, моя
Русь державная,
Моя родина
Православная!

Широко ты, Русь,
По лицу земли
В красе царственной
Развернулася!

У Никитина, как и у его старшего товарища Кольцова, поэзия народно-песенна: «Старый мельник» или «У кого нет думы». А вот «Гнездо ласточки»: «Одна певунья-ласточка, Под крышей обжилась, Свила-слепила гнёздышко, Детьми обзавелась…» У Никитина – живо понятие «любить», равносильное «жалеть»; так он и о жаворонках пишет, и о «сохе-матушке», и «зреет рожь – тебе заботушка», и «хлеб поспел – тебе кручинушка». Эти слова ласкают русское сердце и в наш железный век. Так бабушки наши говорили. Поэзия была их дом.

Человек на земле, даже на барщине – всё же «живей» и свободнее человека, мигрировавшего на тесную городскую кухню, будь он инженер или учитель. Человек на земле способен объять Вселенную, и она для него – центр мира, он благословляет власть Божию, власть природы, власть отца Отечества, а человек, оторванный от земли, читай традиций, исторической памяти, национальной культуры, иерархии во всём строе мироздания, не способен принять власть даже самую расположенную к нему, ибо центр мира для него – его личность, как правило, угнетённая.

Русские поэты писали о тоске по той воле, которая влекла русского странника до Сибири и Крыма, до Каспия и Беломорья. Не лишь о бедности своей плакал мужик, а тяготился земным миром и жаждал Небесных благ.

Критик Белинский скажет о Кольцове: «Он носил в себе все элементы русского духа, в особенности – страшную силу в страдании и в наслаждении, способность бешено предаваться и печали, и веселию, и вместо того, чтобы падать под бременем самого отчаяния, способность находить в нём какое-то буйное, удалое, размашистое упоение».

И чтоб с горем в пиру
Быть весёлым лицом;
На погибель идти —
Песни петь соловьём!

Но и Белинский не всё сразу понял: в 1835 г. сказав о Кольцове, де, «он владеет талантом не большим, но истинным, даром творчества не глубоким и не сильным, но неподдельным и ненатянутым», после смерти поэта, в 1846 г., всё ж назвал его «гениальным талантом». И стал в краткой жизни Кольцова другом ему.

* * *

Алексей Кольцов родился в семье прасола, учился в уездном училище, но не кончил и двух классов: отец заставил его помогать в своих торговых делах. Разъезжая в степи с гуртами скота, ночуя под открытым небом, Кольцов с шестнадцати лет начал сочинять стихи. Перенеся несчастную любовь к крепостной прислуге, горничной Дуняше, девушке редкой красоты и чуткости, проданной его отцом донскому помещику в отдалённую казацкую станицу, юный поэт слёг в горячке и едва не умер.

На заре туманной юности
Всей душой любил я милую:
Был у ней в глазах небесный свет,
На лице горел любви огонь.