Стройбат

– в свинарник спать переместились. Свиньи-то свиньи, зато покоя больше.

Костя помылся, установил на подоконнике карманное зеркальце, внимательно поглядел на себя, приподнялся на цыпочках – посмотреть, каков он в нижней части. Ничего. Поджарый, длинноногий, ни тебе шерсти особой, ни прыщей… Нормальный ход. Еще бы уши…

Он уже заканчивал бритье, когда вдруг сообразил, что дембельское его пэша с лавсаном и сапоги дембельские, яловые, в каптерке.

Костя с треском отодрал оконную створку, потом вторую, наружную, замазанную белилами, и высунулся в холод: может, кто своих рядом? Bезуха!

– возле клуба на перекладине корячился Бабай.

– Бабай! Кил мында! – заорал Костя и свистнул, чтоб тот лучше услышал.

Бабай услышал, свалился с турника, покрутил башкой, соображая, откуда крик, и наддал к бане.

Бабай чудом оказался в армии – скрыл, что у него ночное недержание. Взяли в конвойные войска, куда весь Восток берут, но сразу же выкинули, как унюхали. В госпитале Бабай взмолился, чтоб не комиссовали – дома засмеют: не мужик. Так Бабай и оказался в стройбате. Не здесь, в нормальном. А в прошлом году, как очищали стройбаты, вытурили его. В Город, куда всю шваль скучили.

Теперь Бабай целыми ночами сидел возле тумбочки под переходящим знаменем и пустым огнетушителем. На тумбочке под треснувшим стеклом лежала шпаргалка, что он обязан докладывать при посещении роты офицерами. Днем Бабай немного спал, а остальное время старался накачать силу. На турнике он докручивался до крови носа и тогда ложился на спину в песок, а сейчас, весной, – на лавку рядом с турником.

– Чего тебе? – с готовностью затарахтел Бабай, грязными ручонками подтягиваясь к высокому подоконнику.

– Принеси каптерки пэша, сапоги, носки и плавки. В чемодане моем. У Толика спросишь. Повтори. Что такое пэша?

Бабай задумался, но повторил правильно:

– Полушерстяное.

Не успел Бабай умчаться, мимо бани процокала полненькими кривыми ножками Люсенька. Люсенька не скрывала, что пошла работать в армию в поисках жениха. У нее уже был один – позапрошлого дембеля, и от него даже остался у Люсеньки сынок. Жених уехал в Дагестан, а Люсенька по-прежнему работала в библиотеке. Быков хотел былопогнать ее за блуд с личным составом, а потом сжалился. Быков вообще мужик клевый. Всех жалеет. И солдатье, и вот Люсеньку. И Бабая. А здоровенный – штангу тягает! По воскресеньям его ребята на реке видят с этюдником, рисует чего-то. На войне был, потому и мужик классный. Все офицера, кто воевал, нормальные мужики, незалупистые.

С Люсенькой в настоящее время занимался Женька Богданов, собирался, вернее, обещал жениться. Это было на руку Косте: Люсенька всегда держала для него «Неделю», «За рубежом» и журнал «Радио». Более того, на дембель обещала списать для Кости все журналы «Радио» за последние десять лет. Бабай обернулся мигом.

– Ничего не забыл? – спросил Костя, принимая амуницию. Строго спросил, но Бабай не только ничего не забыл, но и притащил Костину шапку, меховую, офицерскую – для увольнительных, – и дембельский ненадеванный бушлат.

– Костя, Костя! – залопотал Бабай. – Деньги сегодня дадут, сегодня дадут! Зарплату. Не ходи к бабам, завтра иди к бабам!.. Ты уйдешь – мне деньги отберут старики. Я тебе отдам, ладно? Тебе отдам, ты мне потом тоже отдашь. Ладно, хорошо, ладно?

– Ладно! – кивнул Костя и закрыл окно.

Бабай, как постоянный дневальный, получал шестьдесят рублей. После вычета харчей, обмундировки и так далее на руки ему выдавалось пятнадцать, еще пятнадцать ложились на лицевой счет. Год назад Бабай упросил Костю отбирать у него получку – тогда другие старики не будут зариться. Костя согласился. Не за так, конечно, – троячок ему Бабай отстегивал каждой зарплаты.

Костя довел себя до кондиции. Причесался, максимально напустив волосы на уши, надушился любимыми своими духами «Быть может», польскими, с полынным запахом. Спасибо, мать посылает. Надо, кстати, написать ей, с тоской подумал Костя. Нудит: в институт, в институт… Какой тут институт… Костя достал нагрудного кармана крохотную щеточку для сапог, завернутую в лоскут бархата отрезанный от клубной гардины, навел глянец на сапоги, нутри кулаком оправил меховую шапку с недовытравленным на засаленном донце именем бывшего владельца и легкой журавлиной походкой, благоухая, вышел бани.

Карманы его дембельской гимнастерки слегка оттопыривались.

В карманах у Кости находились конверты, шариковая ручка, бумага для писем и маленький, но толстенький дневничок в клеенчатой обложке, куда Костя записывал события дней и по обкурке – стихи. Были там еще арабская зубная паста «Колинос», которую Костя применял специально для свиданий, упомянутые уже щетка для сапог, духи, а также зубная гэдээровская щетка. Упаси Бог в роте увидят – тот же Коля Белошицкий заныкает, и выявится его щеточка в виде наборного браслета для часов. Коля может даже и сознаться в пьяном виде. Понурит голову, отягощенную большим переломанным носом. «Ну, прости, – скажет и разведет в стороны свои длинные жилистые руки. – А браслетик по люксу вышел. Хочешь, возьми. Простишь?» Ну кто ж после таких слов не потечет? Потому-то Колю никто в жни и пальцем не тронул – рука не подымалась. А что нос перебит, так это еще до армии, на зоне, по недоразумению и в темноте.

2

– Слышь, земеля! – Валерка Бурмистров орал прямо с крыльца КПП. – Ну, ты, в натуре, вчера хорош был, я те дам!..

Костя остановился перевести дух, вытер рукавом липкий похмельный пот, скривил улыбку:

– Да-а?..

– Будь здоров! – Валерка заржал. Тебя мой молодой на себе до роты… Дрозд!

На крыльцо выскочил здоровенный, стриженный налысо молодой.

– Вот этот, – сказал Валерка.

– Ага. – Костя кивнул, благодаря не молодого, а Валерку, поскольку молодыми распоряжался он. – Ничего такого, Валер?.. А?

– Нормальный ход. Тебя Рехт, дружок твой, заловил, хотел на губу. Еле отбил… Москвичей не любит, только так!

– Спасибо В… – пробормотал Костя, берясь за тачку.

– Земель! Погоди…

Молодой с интересом наблюдал за ними.

– Кыш! – прошипел Валерка, и молодой исчез. – Вчера обстриг их налысо, обросли, как деды. Тебя как зовут, забываю?

– Константин, – как можно спокойнее ответил Костя.

– Слышь, земеля, трояк не займешь? Молодым осетрины прислали с Оби. Я считаю, им вредно. А?

– Вредно, – небрежно, по-дедовски кивнул Костя.

– Короче, трояк займи, рассыпухи берем, и вечерком приходи. Телек позырим. «Братья Карамазовы».

Костя с трудом понимал Валерку. Деньги нужны. Денег нет.

– Денег-то, В…

– Ну, здрасте, приехали! – Валерка хлопнул себя руками по ляжкам. – Как бухать – есть, как земелю выручить – от винта! Хреновый ты земеля! Я таких в гробу видал!..

Надо бы объяснить, что денег у него с тех пор, как залетел с кренделями глазированными, вообще нет, только Бабаев трояк, который он вчера тоже упустил, потому что деньги у Бабая отобрали другие, пока они с Богданом киряли у Тани-вонючей.

Но как сказать, если язык чуть шевелится, обожженный вчерашним слабо разведенным спиртом? Найдет. Найдет он Валерке трояк. Не ясно где, но найдет. И больше достанет: сколько скажет Валерка, столько он ему и достанет. Потому что даже подумать страшно, как бы он мог служить без земляка на КПП. Вон вчера Валеркин молодой на себе его волок, а ведь всех бухих Валерка сперва сам отоваривает на КПП, а потом сдает на губу.

– Подожди-ка… – Костя потер рукавицей лоб. – Ты здесь будешь?

– А куда я, на хрен, денусь? – обиженно пожал плечами Валерка.

Костя, с трудом соображая, где взять денег, покатил тачку прочь. Другие-то старики с Валеркой вообще не здороваются, за падло считают. Им что, Валерка их сам побаивается. У Миши Попова в Городе серьезные друзья по наркоте, с ним все учтивы. У Женьки через комендатуру все зашоколадено. А у него, у Кости?.. Нету у него отмазки! Конечно, когда он с Мишей или с Богданом, никто не залупнется. А когда один?..

«О чем, козел, думаю? – усмехнулся про себя Костя. – Какая отмазка, зачем отмазка?! Послезавтра в Москве гудеть буду!»

– Слышь, земеля! Тогда уж пятерик бери для ровного счета, – по инерции обиженно крикнул Валерка. – Слышь?

– Слышу, – отозвался Костя.