Логово смысла и вымысла. Переписка через океан

Еще раз напоминаю – жду Ваш почтовый адрес, чтобы послать книгу.

Ваш С.Р.

Уважаемый Сергей Николаевич!

Теперь я затянул с ответом и, прежде всего, хочу предложить – давайте не считать себя обязанными друг перед другом в этом отношении. Напишется сразу по получению письма, хорошо, а нет, значит, напишется позже, не будем из этого делать проблемы.

Книгу Вашу буду терпеливо ждать и прошу еще раз сообщить Ваш адрес, чтобы послать Вам мой роман.

Письмо Ваше снова вызвало у меня ассоциации с прошлым – вероятно, это возрастное. Пушкин, едва перевалило за тридцать, стал вздыхать, что лета к суровой прозе клонят, ну, а когда перевалило за 70, то клонит к мемуарам.

Вы, безусловно, правы, что в нашей жизни очень многое зависело от конкретных людей «на местах», ибо перестраховывались по?разному: кто больше, кто меньше, кто от большого ума, кто по глупости, кто от излишней осведомленности, а кто на всякий пожарный. А еще вкусовщина, отсутствие чутья к художественному слову, наконец, мелкая зависть – ведь сколько сидело по редакциям несостоявшихся письменников, озлобленных неудачников, элементарно завидовавших чьемуто успеху!

Сейчас, вглядываясь в те годы, я понимаю, как мне фантастически повезло, что я попал в серию ЖЗЛ, которой тогда руководил Юрий Николаевич Коротков. Это был поразительный человек, причем он сам рос духовно и нравственно на моих глазах, и я, будучи еще очень молодым, неустоявшимся человеком, формировался под этим влиянием. А с чего начался этот процесс, и откуда все это у него пошло, для меня так и осталось загадкой. Он ведь был провинциалом с очень скромным формальным образованием – аж Воронежский пединститут! Да и в том институте, он, как можно было понять с его слов, не столько учился, сколько занимался комсомольской работой, и, будучи энергичным парнем, сразу попал в райком, потом в горком комсомола, оттуда в ЦК (так он попал в Москву). Представляете, каким надо было быть правоверным и ортодоксальным, чтобы в короткий срок, без связей, проделать такую карьеру! В ЦК комсомола, правда, у него не заладилось. Его взяли референтом к кому?то из высшего начальства, вернее спич?райтером, но эти самые спичи у него не шибко получались, и тогда его спихнули в «Молодую гвардию», и так как диплом у него был исторического факультета, то поставили завом ЖЗЛ. Тут он нашел себя – не иначе, как на небе был разложен этот пасьянс. Только что прошел 20?й съезд[49 - ХХ съезд КПСС, на котором Хрущев выступил с развенчанием «культа личности» Сталина, состоялся в 1956 году.], в публике появился обостренный интерес к исторической правде, стали более доступными архивы, цензура стала мягче, так что все сошлось в один узел волшебным образом.

Сейчас мало кто помнит, что с ЖЗЛ началось возвращение Булгакова. Его «Мольер» именно для ЖЗЛ был написан, но сам Алексей Максимович [Горький] его зарубил, почуяв в подтексте излишнее вольнодумство. А Коротков, зная, конечно, всю предысторию, поставил запретную книгу почти запретного автора в план, пробил и издал! И потом, уже на моей памяти, когда Коротков задумал и осуществил издание альманаха «Прометей», он в один из первых номеров хотел поставить «Понтия Пилата» из «Мастера и Маргариты». Помню до сих пор, с каким упоением мы всей редакцией читали рукопись. Но ситуация тогда еще не созрела, еще несколько лет должно было пройти, прежде чем Симонов сумел пробить роман в «Москве»[50 - Роман Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита» был впервые опубликован в журнале «Москва» в 1966 г., при содействии и с предисловием Константина Симонова.].

Коротков все время раскрепощался и в этом отношении порой опережал самых именитых и заслуженных авторов, которым, казалось бы, вообще бояться было нечего. Помню, шло у нас переиздание книги Корнея Ивановича Чуковского «Современники». Недавно, кстати, ее снова переиздали в ЖЗЛ, я ее купил и с наслаждением перечитал. Так вот, ее запустили в производство, никаких проблем не ожидалось, и вдруг корректуру затребовал [Ю.Н.] Верченко (тогда он был нашим директором), прочитал, вызвал Короткова и говорит: «А ведь постановления ЦК партии о журналах ”Звезда” и “Ленинград” никто не отменял. Очерки об Ахматовой и Зощенко надо снять»[51 - Постановление оргбюро ЦК ВКП(б) «О журналах „Звезда“ и „Ленинград“» от 14 августа 1946 года. В постановлении изничтожались произведения Анны Ахматовой и Михаила Зощенко как антинародные, антипатриотические и т. п. Ахматова и Зощенко были исключены из Союза Писателей, их перестали издавать, недавние друзья боялись с ними здороваться. Десять лет спустя, после развенчания «культа личности», о скулодробительном решении партии как бы забыли, произведения Ахматовой и Зощенко снова широко издавались. Однако официально постановление 1946 года было отменено только в 1988 г.]. Наш Юрий своим ушам не поверил. Книга?то уже выходила с этими очерками, никаких нареканий не было, и вдруг – гром среди ясного неба. Все попытки что?то объяснить оказались тщетными. Тогда Юрий пустил в ход последний козырь: как же мы можем снять, ведь это все?таки Чуковский, он ни за что не согласится. «А вы поговорите с ним, попробуйте убедить». Юрий позвонил Корнею, ни в чем, конечно, убеждать его не стал, а просто объяснил ситуацию. Затем снова пошел к Верченко и говорит: «Я говорил с Корнеем Ивановичем, он ни в какую не соглашается. Текст апробирован, никакой критики не было – словом, не хочет снимать. На его стороне авторское право, так что делать нечего, надо издавать в том виде, как есть». «Коли так, – отвечает Верченко, – попросите Корнея Ивановича зайти ко мне».

Коротков снова позвонил Корнею, объяснил, что хочет отстоять книгу в полном объеме, нужно проявить твердость. Корней приехал в редакцию, Коротков проводил его в приемную директора, сам остался ждать. И вот буквально через пять минут К.И. выходит и говорит, что согласился снять оба очерка. Юрий наш, как в дерьмо опущенный. А потом еще на собрании всего коллектива книжных редакций Верченко ему добавил: «Нам, товарищи, лучше надо работать с авторами. Вот, например, книга всеми уважаемого Корнея Ивановича Чуковского выходит в ЖЗЛ. Юрий Николаевич Коротков не сумел убедить автора в необходимости снять очерки об Ахматовой и Зощенко. А пришел Корней Иванович ко мне, я ему объяснил, что решения ЦК партии не отменены, мы обязаны ими руководствоваться, и он согласился. Мы все уважаем Корнея Ивановича, но ведь он человек беспартийный, а мы с Вами обязаны проводить партийную линию».

Думаю, что тут был еще и личный подтекст: он мстил Короткову за Копелева[52 - Лев Зиновьевич Копелев (1912–1997) – известный писатель и диссидент, германист. Сидел в «шараге» вместе с А.И. Солженицыным. Прототип Рубина в романе А.И. Солженицына «В круге первом». Первая повесть Солженицына «Один день Ивана Денисовича» была напечатана в «Новом мире» с подачи Льва Копелева: именно он принес в редакцию рукопись никому не известного школьного учителя из Рязани. За протесты против преследования писателей Андрея Синявского и Юлия Даниэля Копелев попал в черные списки, после чего не мог печататься под своим именем. Альманах «Прометей», № 7, который я готовил к печати в качестве редактора?составителя (1969), открывается статьей Л. Жуковского «Прометей – друг человечества». Л. Жуковский – псевдоним Копелева. В последующие годы подвергался еще большим преследованиям. В 1980 году Копелеву «разрешили» поехать в Западную Германию, после чего лишили советского гражданства, он вынужден был стать «невозвращенцем». Книга Льва Копелева «Бертольд Брехт» вышла в серии ЖЗЛ в 1966 г.]. Это было несколько раньше, Верченко только пришел к нам из ЦК комсомола, еще не вполне разобрался что почем, а у нас шла книга Копелева о Брехте. И в это время Копелев попал в черные списки как «подписанец» протестов против судилища над Синявским и Даниэлем. А книга уже была набрана, прошла сверку. Верченко вызвал Короткова, потребовал объяснений, а тот ему говорит: «Кто же мог знать, что Копелев так проштрафится! Автору выписано одобрение, затраты на набор и иллюстрации тоже немалые. Если мы книгу не выпустим, нам с тобой впаяют по выговору за непроизводительные затраты, а если выпустим, то получим по выговору за то, что издали запрещенного автора. Так давай лучше выпустим, книга?то хорошая, и план будет выполнен. А то, вдобавок ко всему сорвем план».

Уразумев, что куда не кинь, все клин, Верченко согласился книгу выпустить. Не сшурупил, что в таких случаях затраты списывают без малейшего писка. Ему, видно, нагорело за этот прокол, и вот он нанес ответный удар.

Не говорю уже про историю с «Чаадаевым» А. Лебедева. Книгу редактировала Галина Померанцева, самый опытный у нас редактор, на ней была вся русская литература. Книга была острая, вся наполнена аллюзиями. Аллюзий хватало и в других наших книгах, но они обычно были упрятаны за специфическими реалиями описываемой эпохи, придраться было трудно. Лебедев же подчеркивал не специфическое, а общее, не скупился на публицистические обобщения, почти прямо перекидывая мостик из николаевской эпохи в нашу лучезарную действительность. Галина пыталась все это смягчать, но автор упирался, уступал очень мало, и когда она заново прочла книгу в корректуре, то наметила еще несколько кусков к удалению – по ее разумению, самый минимум. Но Лебедев снова уперся, и она сказала, что в таком виде книгу в печать не подпишет, так как не хочет потерять работу. После этого Коротков ее обматюгал и сам подписал корректуру, взяв все на себя[53 - Книга А. Лебедева «Чаадаев» вышла в 1965 г.]. С гонений на эту книгу и начался его закат.

Сколько мне ни приходилось иметь дело и тогда, и после с редакциями, а такого человека, как Коротков, мне не попадалось. Когда в «Знании» шла моя книжка об академике Парине[54 - Семен Резник. Лицом к человеку: Подступы к биографии академика В.В. Парина, М. «Знание», 1981 г.], то в рукописи была глава об его аресте и отсидке во Владимирской тюрьме. Редакторшей была очень милая женщина, у меня с ней были теплые доверительные отношения, это была вторая моя книга у нее. Но когда она прочитала рукопись, она искренне и глубоко на меня обиделась: «Семен, зачем вы это принесли, вы же знаете, что это не пройдет». И такая искренняя была обида, что я почувствовал себя так, словно совершил какую?то ужасную бестактность. Я безропотно снял эту главу. Она, между прочим, до сих пор остается неопубликованной, ибо, когда я уезжал из страны и пришел к Париным прощаться, его вдова Нина Дмитриевна (потрясающая женщина!) попросила меня заграницей ничего о Парине не публиковать. Она пробивала какие?то очередные дела, связанный с увековечением его памяти (стипендию его имени или еще чтото), и опасалась, что такая публикация может этому помешать. Я, конечно, ей это обещал.

Всего самого доброго

Ваш С.Р.

_______________

Сергей Есин – Семену Резнику

5 марта 2011 г.

Письмо получил, прочел, получил море удовольствия. Есть соображения, пересечения. Чуть попозже обязательно подробно отвечу. Как же интересно жить и размышлять! С.Н.

_______________

Семен Резник – Сергею Есину

6 марта 2011 г.

Уважаемый Сергей Николаевич!

Во вторник утром мы с женой уезжаем к сыну (и внукам!) на две недели, предотъездные сборы и проч., но мне очень хочется хотя бы бегло ответить на Ваше интересное письмо[55 - Имеется в виду письмо С.Е. Есина от 4 марта.]. Там (это в штате Колорадо, сын там работает в университете) у меня будет доступ к электронной почте, получать все буду регулярно, но писать – вряд ли смогу.

То, что Вы ведете Ваш дневник столько лет, да еще отважно публикуете его – это огромное культурное дело. Я сейчас очень жалею, что никогда не вел дневников – отчасти из лени, а отчасти меня – будете смеяться – Паустовский попутал. Сильно я им увлекался в юности. Как раз издавалось его собрание сочинений, и я читал с упоением. И вот у него где?то вычитал, что писатель не должен вести дневников: все важное и так осядет в сознании, а что не осядет, то неважно. Я этому как?то легко поверил, и теперь жалею, особенно когда перелистываю старые письма (мало что из них мне удалось вывезти) и нахожу там много интересного и забытого. Но письма – это фрагменты; с систематическими записями в дневнике сравниться не могут.