Невеста для царя. Смотры невест в контексте политической культуры Московии XVI–XVII веков

Более детальный анализ двух списков кандидаток в царские невесты дает нам подсказки по поводу роли родства в смотрах невест. Несколько семей представляли более одной кандидатки. Так, в списке Алексея Михайловича было две сестры Гагарины, две Леонтьевы, две Еропкины, две сестры Уваровы, две сестры Бунины, две пары сестер Толстых, две сестры Колемины и три сестры Хотетовские. В список Федора Алексеевича также включены, помимо упомянутых двух сестер Куракиных, две двоюродные сестры Звенигородские и две двоюродные сестры Измайловы. Три семьи упомянуты в обоих списках: Полтевы и Вердеревские представляли каждые по претендентке в 1669–1670 и 1680 годах, и дочь Викулы Федоровича Извольского указана в обоих списках[262 - Используемые генеалогические источники: Власьев Г. А. Потомство Рюрика: материалы для составления родословий. СПб., 1906–1907. Т. 1. Ч. 1–3; РРК; Русская родословная книга; Савелов Л. М. Родословные записи; Руммель В. В., Голубцов В. В. Родословный сборник русских дворянских фамилий: В 2 т. СПб., 1886–1887.].

Многие из семей, упомянутых в списках, были связаны друг с другом посредством женитьб. Мавра Васильевна Колычева (сестра Марфы, претендентки на смотре невест в 1669–1670 годах) вышла замуж за Семена Звенигородского, а у его брата Алексея дочь принимала участие в смотре 1680 года. Родственник Мавры Иван Иванович Колычев был женат на Ксении Хотетовской, три племянницы которой – Настасья, Ульяна и Анисья – претендовали на звание царской невесты в смотре 1669–1670 годов. Семен Звенигородский второй раз женился около 1649 года. Его женой стала Акулина Аверкиевна Болтина, их общая дочь участвовала в смотре 1680 года, а его сестра Аграфена – в смотре 1669–1670 годов. Итак, семь кандидаток на этих двух смотрах были связаны родством, объединившим четыре рода: Хотетовских, Колычевых, Звенигородских и Болтиных. Колычевы были ключевым звеном. Являясь в списке единственной семьей, чей представитель достиг думного чина в годы, предшествовавшие смотрам, они при этом определенно не были больше семьей высшего круга. Тем не менее у них имелись связи с важными боярскими родами. Иван Иванович Колычев, муж Ксении Хотетовской, был сыном Ивана Колычева и Ксении Черкасской; через эту женитьбу на Черкасской Колычевы были связаны с Шереметевыми и даже с Романовыми (см. схему 3)[263 - О Хотетовских см.: Власьев Г. А. Потомство Рюрика. Т. 1. Ч. 1. С. 255; РРК. Ч. 2. С. 191. О Болтиных см.: Там же. Ч. 4. С. 303; Савелов Л. М. Родословные записи. Т. 1. С. 199. О Колычевых см.: РРК. Ч. 4. С. 136–141. О Звенигородских см.: Там же. Ч. 1. С. 71. О Шереметевых см.: Там же. Ч. 3. С. 499. О Черкасских см.: Там же. Ч. 2. С. 37.]. В списках обозначены и другие семьи, которые объединяло родство. Кандидатки от Сатиных и Кореневых на смотре 1669–1670 годов были связаны через брак своих родственников[264 - Василий Тимофеевич Сатин (брат Феодосии Тимофеевны Сатиной, претендентки в 1669–1670 годах) женился на Анне Романовне Кореневой около 1660 года. Ее родственница Анна Андреевна также участвовала в смотре невест в 1669–1670 годах. См.: Власьев Г. А. Потомство Рюрика. Т. 1. Ч. 1. С. 403; РРК. Ч. 4. С. 35–36.]. Претендентки Полева и Измайлова на смотре 1680 года были родственницами Салтыковых и Бутурлиных соответственно[265 - О Полевых см.: РРК. Ч. 1. С. 278. Об Измайловых см.: Там же. С. 174. О Салтыковых см.: Щербачев О. В. О родстве Салтыковых с Михаилом Федоровичем Романовым. С. 62–67; РРК. Ч. 2. С. 71. О Бутурлиных см.: Там же. С. 158.]. В 1671 году царь Алексей Михайлович сделал выбор в пользу Натальи Нарышкиной, которая была связана родством с двумя кандидатками Леонтьевыми из семьи Натальиной матери и с Артамоном Сергеевичем Матвеевым, царским фаворитом[266 - О Нарышкиных и Матвеевых см.: Русская родословная книга. Т. 1. С. 239–240; Crummey R. O. Aristocrats and Servitors. P. 101–102. Пол Бушкович вопреки традиционному мнению утверждает, что Артамон Матвеев, вероятно, не оказывал большого влияния на выбор царем Алексеем Натальи Нарышкиной в 1670 году. См.: Bushkovitch P. Peter the Great: The Struggle for Power. Cambridge, 2001. P. 57–63, 112–113, 123–124, 143, 156–157; Idem. Aristocratic Faction and the Opposition to Peter the Great: The 1690s // Forschungen zur osteurop?ischen Geschichte. Berlin, 1995. Bd. 50. S. 89–90. Ср. с: Hughes L. Sofia: Regent of Russia, 1657–1704. New Haven, 1990. P. 20, 36–37, 50–51, 96, 223; Eadem. Russia in the Age of Peter the Great. New Haven, 1998. P. 393; Седов П. В. Закат Московского царства: царский двор конца XVII века. СПб., 2007. С. 114–115 (прим. 9). См. также в настоящей кн. главу 5.].

Показанное на схеме 3 переплетение родственных связей между семьями, представленными в двух списках потенциальных невест, позволяет предположить, каким образом выбор царя сказывался на придворной политике. Если бы царь Алексей в 1669–1670 годах выбрал одну из трех девушек Хотетовских или кандидатку Болтину, невеста привела бы за собой толпу родственников, наверняка с манерами выскочек. Но настоящими победителями были бы Колычевы, имевшие родственные связи со всеми четырьмя кандидатками. Легко представить, как судьба Колычевых, почти позабытых на целое столетие, круто изменилась бы после женитьбы царя на одной из этих девушек и как ранее существовавшие связи Колычевых с Черкасскими и Шереметевыми, до той поры не обеспечивавшие Колычевым высокого статуса и больших чинов при дворе, могли внезапно стать жизненно важными связями с внутренним придворным кругом.

Весьма вероятно, что некоторых кандидаток поместили в списки исключительно из?за их родственных связей с другими кланами, а также, в иных случаях, благодаря отсутствию связей с некоторыми семьями (как в примере с Щенятевыми и Плещеевыми в 1526 году). Родственные связи претенденток объясняют наличие в списках нескольких девушек из одной семьи. Очевидно, как только находилась семья с правильными связями, все подходящие девушки из нее помещались в список для смотра невест. Заметное увеличение числа претенденток из высокопоставленных семей в списке царя Федора по сравнению со списком царя Алексея десятилетием ранее, возможно, связано с «инфляцией почетных званий» – ростом числа бояр и других думных чинов, обнаруженным именно перед 1670?ми и 1680?ми годами Робертом Крамми[267 - Crummey R. O. Aristocrats and Servitors. P. 8.]. Это также может указывать на постепенное устаревание смотра невест к концу XVII века, когда двор начал считать многие формальности смотра плохо подходящими для новой придворной политики и стал постепенно устранять их[268 - Об этих обычаях см.: Flier M. S. Court Ceremony in an Age of Reform: Patriarch Nikon and the Palm Sunday Ritual // Religion and Culture in Early Modern Russia and Ukraine / Ed. by S. H. Baron, N. Sh. Kollmann. Dekalb, 1997. P. 73–95; Idem. Breaking the Code; Crummey R. O. Court Spectacles in Seventeenth-Century Russia: Illusion and Reality // Essays in Honor of A. A. Zimin. P. 130–158; Martin R. E. Ritual and Religion in the Foreign Marriages; Idem. Choreographing the «Tsar’s Happy Occasion»; Седов П. В. Закат Московского царства. С. 397–556.]. Старые правила смотра невест нарушались, в том числе, вероятно, и наиболее важное из них – исключение знатнейших родов из участия в смотре.

Наконец, нельзя не обратить внимание на то, как социальное происхождение победительниц (Нарышкиной и Грушецкой) совпадало с происхождением других участниц этих смотров. Все претендентки – и победившие, и проигравшие – принадлежали к сходной, довольно узкой социальной платформе: семьи служилых людей среднего уровня. Из 27 невест (или потенциальных невест), выбранных российскими династиями в XVI и XVII веках, только три были дочерьми бояр (Ульяна Палецкая, Елена Шереметева и Мария Долгорукова) и только четыре других принадлежали к небоярским ветвям высокопоставленных боярских кланов (Соломония Сабурова, Анастасия Юрьева, Евдокия Сабурова и Прасковья Салтыкова). Остальные были из семей, чья слава пришла позже – в результате их родства с царской фамилией (см. табл. 2.2).

Неудивительно, что в списках потенциальных невест царит такое социальное единообразие. Дочери крестьян и священников не были представлены на смотрах невест потому, что, как мы видели, их туда и не приглашали. Смотры невест совсем не походили на открытые конкурсы, где девушки любого происхождения могли бы соревноваться в Тереме на равных условиях. Невесты выхватывались из определенного элитного слоя и переносились в центр двора посредством магнетического притяжения, каким обладали смотр невест и последующая свадьба, – подобно тому, как гравитация Солнца притягивает новые кометы из пояса Койпера внутрь Солнечной системы. Итак, русские цари женились не из?за вспыхнувшей вдруг большой любви к девушке, которая всякий раз просто случайно оказывалась из семьи среднего звена или из служилой элиты, а потому, что все было спланировано именно таким образом и им надлежало так делать.

Выбирали ли русские цари себе невесту самолично? Все сказанное выше свидетельствует об обратном. Члены высокородных семей руководили региональными смотрами невест, они и их жены постепенно сужали список претенденток – обычно прежде, чем царственный жених видел хотя бы одну из них. Центральное место при сборе сведений о невестах отводилось их происхождению и родственным связям. Наконец, выбор, предоставлявшийся царю на смотре невест, ограничивался рамками небольшого слоя семей среднего уровня. Все это указывает на то, что решение было коллективным. Возвращаясь к предварительным смотрам невест, проводившимся для Ивана IV, и к составу региональных отборочных комиссий, мы обнаруживаем, что все придворные, оправленные из Москвы в провинциальные города, были молодыми представителями боярских родов, многие из них позже сами стали боярами (см. вновь табл. 2.1)[269 - Четверо из этих 12, названных в источнике (РГАДА. Ф. 135. Отд. IV. Рубр. II. Д. 2. Л. 6–7, 8; см. табл. 2.1 в настоящей кн.), впоследствии стали боярами: князь Федор Андреевич Куракин (в мае 1548 года; см.: Kollmann N. Sh. Kinship and Politics. P. 226), князь Петр Андреевич Куракин/Булгаков (между 1555/1556 и мартом 1559 года; см.: Ibid.), Владимир Васильевич Морозов (между 1559 и 1561/1562 годами; см.: Ibid. P. 220) и окольничий Иван Дмитриевич Шеин (около 1551/1552 года; см.: Ibid. P. 221). Окольничий Иван Иванович Беззубцев исчезает из источников в 1547 году, не успев достигнуть боярского чина (Kleimola A. M. Patterns of Duma Recruitment. P. 251; Зимин А. А. Формирование боярской аристократии. С. 188 и прим. 218 на с. 210). Пятеро других (князь Семен Федорович Алабышев, Борис Иванович Салтыков, князья Борис и Дмитрий Дмитриевичи Щепины и князь Петр Семенович Янов-Ростовский) не возвысились, но имели родственников, которым это удалось. См.: Зимин А. А. Состав Боярской думы; Kleimola A. M. Reliance on the Tried and True: Ivan IV and Appointments to the Boyar Duma. 1565–1584 // Forschungen zur osteurop?ischen Geschichte. 1992. Bd. 46. S. 51–63; Eadem. Kto Kogo: Patterns of Duma Recruitment, 1547–1564 // Ibid. 1986. Bd. 38. S. 205–220. У двух князей (Ивана и Федора Мезецких) была прекрасная служебная карьера, но думных чинов они не достигли (о князьях Мезецких см.: Kollmann N. Sh. Kinship and Politics. P. 75).]. Эти молодые придворные работали вместе с боярами и окольничими, находившимися на своих постах в городах. Первый и второй этапы смотра невест – первоначальный осмотр кандидаток, оценка их физических достоинств и сокращение числа претенденток до небольшой группы финалисток – были полностью в руках боярских кланов. Учитывая, насколько их власть и статус зависели от женитьбы государя, трудно представить, как могло быть иначе.

Таблица 2.2. Происхождение жен, чьи мужья принадлежали к русским царским родам

Меняя идентичность невесты

В следующий раз после смотра невест будущая молодая упоминается в источниках, когда принимает участие в целом наборе ритуалов, направленном на изменение ее идентичности: дочь служилого человека среднего звена должна была преобразиться в великую княгиню или царицу. Описание этих ритуалов распределено по источникам XVI и XVII веков неравномерно, а потому как именно эти ритуалы выглядели (процессии, благословение священника, речи), по большей части скрыто от наших глаз. Но некоторые проблески и намеки в источниках позволяют уверенно воссоздать хотя бы цель ритуалов – изменение идентичности невесты.

Первый набор этих трансформирующих ритуалов состоял из награждения невесты титулом царевны и официального препровождения ее в Терем. Применительно к свадьбам XVI века дарование этого титула встречается лишь в одном описании (свадьбы царевича Ивана Ивановича и Евдокии Сабуровой в 1571 году), но вполне вероятно, что такой ритуал соблюдался и при других женитьбах[270 - В свадебном чине для царевича Ивана Ивановича и Евдокии Сабуровой невесту называют царевной или царевной-княжной. См.: БАН. 16.15.15. Л. 161 об. – 163, 164 об. и далее.]. И новый титул, и торжественный вход в Терем упоминаются в описании второй женитьбы царя Михаила Федоровича, в описаниях обеих свадеб царя Алексея Михайловича и первой женитьбы царя Федора Алексеевича[271 - Официальный вход будущей невесты и награждение ее титулом царевны засвидетельствованы и в свадебных церемониях XVII века. О царе Михаиле Федоровиче и Евдокии Стрешневой (1626): РГАДА. Ф. 135. Отд. IV. Рубр. II. Д. 16. Л. 5 об.; ДРВ. Ч. 13. С. 145. О царе Алексее Михайловиче и Марии Милославской (1648): РГАДА. Ф. 135. Отд. IV. Рубр. II. Д. 24. Л. 7; ДРВ. Ч. 13. С. 181; Котошихин Г. К. О России в царствование Алексея Михайловича. С. 20; Uroff B. P. Grigorii Karpovich Kotoshikhin, On Russia in the Reign of Alexis Mikhailovich. Ph. D. diss., University of Illinois, 1970. P. 37, 320–321 (n. 42). О царе Алексее Михайловиче и Наталье Нарышкиной (1671): РГАДА. Ф. 135. Отд. IV. Рубр. II. Д. 28. Л. 26; Д. 29. Л. 12 об.; Д. 30. Л. 12 об. – 13. О царе Федоре Алексеевиче и Агафье Грушецкой (1680): РГАДА. Ф. 135. Отд. IV. Рубр. II. Д. 32. Л. 5 об. О Марии Хлоповой, первой невесте царя Михаила Федоровича (без пяти минут невесте), которую называли царицей, см.: Собрание государственных грамот и договоров, хранящихся в государственной коллегии иностранных дел [далее – СГГД]: В 5 ч. М., 1813–1894. Ч. 3. № 63 (15 сентября 1623). С. 257–266 (особенно 261); Забелин И. Е. Домашний быт русских цариц. С. 221. Не найдено упоминаний о соблюдении этих ритуалов во время первого бракосочетания Михаила Федоровича, но, может быть, потому, что не сохранился свадебный чин – документ, где обычно подробно описывались эти обычаи. Евфимию Всеволожскую (первую кандидатку в невесты царя Алексея Михайловича), должно быть, наградили титулом царевны перед «дисквалификацией»: РГАДА. Ф. 135. Отд. IV. Рубр. II. Д. 21. Л. 5 об., 78; Забелин И. Е. Домашний быт русских цариц. С. 247.]. Церемониал (чин) свадьбы Алексея Михайловича и Марии Милославской содержит схематичное описание события, но все же показывает, что оба ритуала существовали одновременно: «В пятницу, напередь его государской радости за два дни, по его государеву указу введена государыня Марья Ильинична в царицыны хоромы и нарекли ее государынею царевною»[272 - РГАДА. Ф. 135. Отд. IV. Рубр. II. Д. 24. Л. 7.].

Вероятно, дарование символического титула царевны началось после 1526 года. Во фрагменте оригинального церемониала свадьбы великого князя Василия III и княгини Елены Глинской невеста последовательно именуется княжной – титул, данный ей по рождению, – именуется вплоть до венчания, после которого ее называют великой княгиней – титул, данный ей как супруге Василия III[273 - Там же. Д. 2. Л. 1, 2, 3 об. (княжна) и 3, 4, 4 об., 5 (великая княгиня). Листы в этом тексте расположены не по порядку. Они должны были бы располагаться так: 2, 3, 4, 5 (пропущенный лист), 1. См.: Martin R. E. Muscovite Royal Weddings. P. 98–102.]. В описании первой женитьбы Ивана IV – на Анастасии Юрьевой в 1547 году – не упомянуты ни новый титул невесты, ни торжественный вход в Терем. В трех сохранившихся черновиках свадебных разрядов невеста именуется великой княгиней (а Иван IV, что любопытно, не царем, а великим князем)[274 - РГАДА. Ф. 135. Отд. IV. Рубр. II. Д. 5. Л. 18–42, 43–54; Бычкова М. Е. Состав класса феодалов. С. 139–143.]. Женитьбы второстепенных членов царской семьи – Андрея Старицкого (в 1533?м), Юрия Васильевича (в 1547?м) и Владимира Старицкого (в 1549 и 1555 годах) – также не оставили упоминания этого ритуала, хотя, возможно, причина в том, что женился не царь, а значит, имитация равного брака была не столь важна. Итак, традиция награждать невесту титулом царевны могла сложиться только в период, когда она впервые четко обозначилась, – в 1571 году, с женитьбой царевича Ивана Ивановича (см. табл. 2.3).

Что касается датировки ритуала официального входа в Терем, то и здесь мы можем только гадать. Подтвержденные случаи проведения этого ритуала датируются XVII веком, хотя его происхождение вполне может относиться к XVI веку. Церемониал царских свадеб в Московии требовал, чтобы невеста и ее сопровождающие находились в Кремле еще до начала свадебного торжества. Согласно известным эпизодам свадеб XVI и XVII веков, невеста уже находилась в Тереме и там ждала приглашения в Золотую или Грановитую (в зависимости от свадьбы) палату, где должен был состояться пир. Каким образом невеста и ее семья входили в зал – через официальный ритуал входа или иначе, – из сохранившихся источников неясно, но сложно представить, чтобы этот вход не сопровождался специальной церемонией.

Таблица 2.3. Смена идентичности невесты

Другой ритуал, развивавшийся одновременно с традициями нового титулования и официального входа в Терем, – принятие невестой нового, царского имени. После смерти 13 ноября 1571 года (спустя всего две недели после свадьбы) третьей жены Ивана IV, Марфы Собакиной, царь просил церковных иерархов разрешить ему четвертый брак, аргументируя это тем, что дьявол, «ненавидяй добра враг, воздвиже ближних многих людей враждовати на царицу Марфу, еще в девицах сущу, точию имя царское возложено на нее, и такоей отраву злую учиниша»[275 - ДРВ. Ч. 13. С. 105; Забелин И. Е. Домашний быт русских цариц. С. 218–219; Карамзин Н. М. История. Т. 9. Прим. 379.]. Мы знаем только одно ее имя – Марфа. Поэтому либо «Марфа» было ее царским именем, а имя, данное ей при рождении, нам неизвестно, либо (но все это лишь догадки) она взяла себе царским именем то, которое дали ей при рождении, взяла, возможно, с другим святым покровителем, что должно было знаменовать реальное и значимое отличие ее новой идентичности от добрачной.

Иные случаи перемены имени известны лучше. Вторая жена царевича Ивана Ивановича, Пелагея Петрова-Соловая, стала после своей свадьбы в 1575 году Феодосией. Вторая невеста царя Василия Шуйского, Екатерина Буйносова-Ростовская, стала в 1608 году Марией. А первая избранница царя Михаила Федоровича, Мария Хлопова, взяла в 1616 году имя Настасья (Анастасия)[276 - О Пелагее/Феодосии Петровой-Соловой см.: Материалы по истории СССР / Отв. сост. Л. Н. Пушкарев. М., 1955. Т. 2: Документы по истории XV–XVII вв. С. 165, прим. 98 (Пискаревский летописец / Под ред. О. А. Яковлевой). О Екатерине/Марии Буйносовой-Ростовской см.: Разрядные записи за Смутное время (7113–7121 гг.) / Под ред. С. А. Белокурова. М., 1907. С. 249. О Марии/Настасье Хлоповой см.: ПСРЛ. Т. 5. С. 65 (особенно Прибавления к Псковской 2?й летописи; Акты исторические, собранные и изданные Археографической комиссией [далее – АИ]: В 5 т. СПб., 1841–1842. Т. 3. № 91 (30 декабря 1620 года). С. 89–90; СГГД. Ч. 3. № 63 (С. 261). Забелин считал, что новые имена могли быть средством для дополнительной связи новых родственников с династией. Он пишет о Хлоповой: «…нарекли ее царицею, а имя ей дали Настасья, очень вероятно – в память царской бабки Анастасьи Романовны, первой супруги Грозного» (Забелин И. Е. Домашний быт русских цариц. С. 221). В одном популярном источнике говорится, что первая жена Петра I в свое время, возможно, тоже сменила имя – с Прасковьи на Евдокию. См.: Гребельский П. Х., Мирвис А. Б. Дом Романовых. Биографические сведения о членах царствовавшего дома, их предках и родственниках. СПб., 1992. С. 123. Фуа де ла Невилль называл Лопухину «Марфия» или «Марфа». См.: Невилль, Фуа. де ла. Записки о Московии. С. 154.]. Когда позже Пелагея/Феодосия Петрова-Соловая и Екатерина/Мария Буйносова-Ростовская были пострижены в монахини, им опять были даны новые имена. Наречение новым именем – неотъемлемая часть посвящения в монашество, новое имя символизировало и новую идентичность (в нашем случае означая очередную трансформацию – теперь из царицы в монахиню). Обычно иноческое имя начиналось на ту же букву, что и данное при крещении. Примечательно, что обе царские невесты в иночестве получили имена на ту же букву, что и данные им при крещении, а не при наречении царским именем: Пелагея/Феодосия стала Прасковьей, Екатерина/Мария – Еленой. Эти женщины дважды за свою жизнь меняли идентичность – превращаясь из дочери придворного в царицу, из царицы в инокиню. И о каждой такой смене сигнализировало новое имя (а значит, и новый святой покровитель и день именин).

В трех известных нам случаях изменение идентичности затронуло даже отцов невест: Рафа Всеволожского, отца первой невесты Алексея Михайловича, Евфимии; Александра Салтыкова, отца жены Ивана V, Прасковьи; Иллариона Лопухина, отца Евдокии, первой жены Петра I. Все они получили имя Федор при выборе их дочерей на смотрах невест[277 - Всеволожского называли и Рафом, и Федором. О нем как о Рафе см.: РГАДА. Ф. 135. Отд. IV. Рубр. II. Д. 21. Л. 1; Д. 22. Л. 66; АИ. Т. 4. Д. 59. С. 165–166; СГГД. Ч. 3. № 155. О нем же как о Федоре: [Фербер.] Письма одного шведа из Москвы. С. 152; Забелин И. Е. Домашний быт русских цариц. С. 245–249. Об Александре Салтыкове см.: РГАДА. Ф. 180. Оп. 1. Д. 3. Л. 37; Семевский М. И. Царица Прасковья. 1664–1723. Очерк из русской истории XVIII в. СПб., 1883. С. 11 (Семевский полагал, что это имя было выбрано в честь недавно умершего царя Федора III). Об Илларионе Лопухине см.: Русский биографический словарь [далее – РБС]: В 25 т. / Изд. под наблюдением А. А. Половцова. СПб., 1896–1918. Т. 10. С. 692.]. Тем не менее это касалось не столько идентичности отцов, сколько идентичности дочерей. Настоящей целью при смене имени отца, скорее всего, было изменить отчество невесты и тем самым символически отдалить ее от собственного рода даже сильнее, чем это делали новый титул и новое место жительства. Забелин указал на то, что, когда невесту облекали титулом царевны и вводили в Терем, ее отношения с родственниками изменялись навсегда: «С этой минуты личность государевой невесты приобретала полное царственное значение и совсем выделялась из среды подданных и из среды своего родства, так что даже и отец ее не смел уже называть ее своею дочерью, а родственники не смели именовать ее себе родною»[278 - Забелин И. Е. Домашний быт русских цариц. С. 216 (а также 221, 243, 245).]. Если это так, то имя Федор было выбрано удачно, поскольку его значение – «Божий дар» с греческого – легко могло наделить родовым происхождением царевну с отчеством Федоровна[279 - Федор, как и Анастасия, – имя династии Романовых. Основатель рода (Федор Кошка) и отец первого царя Романова (Федор Никитич/патриарх Филарет) оба носили это имя. Новое отчество давалось иностранным невестам российских правителей и в XVIII, и в XIX веках: вторая жена Павла I, жены Николая I, Александра III, Николая II стали Федоровнами, а Екатерина I, Екатерина II Великая, первая жена Павла I и жена Александра I – Алексеевнами. Жена Александра II взяла отчество Александровна. Император Петр III, сын Карла Фридриха Гольштейн-Готторпского, был назван Петром Федоровичем. См.: Wortman R. S. Scenarios of Power: Myth and Ceremony in Russian Monarchy. Vol. 1. P. 57–58.].

Судя по сохранившимся источникам, выбор победительницы на смотре невест, ее официальный вход в Терем, дарование ей нового титула и иногда нового имени – все это происходило чрезвычайно быстро, буквально в течение нескольких дней до свадьбы. Не больше месяца отделяло выбор невесты князем Андреем Старицким в январе 1533 года от его свадьбы 2 февраля. Согласно источникам, региональные смотры невест для первой женитьбы Ивана IV начались в декабре 1546 года, окончательный выбор был сделан в конце января 1547 года. Свадьба состоялась 3 февраля. Поиски невесты для брата Ивана IV, Юрия Васильевича, имели место в октябре 1547 года, а свадьбу сыграли 3 ноября. Двоюродный брат Ивана IV Владимир Старицкий выбрал невесту 24 мая 1549 года, а свадьба была через неделю – 31 мая.

Головокружительная скорость, с которой только что избранная невеста превращалась в законную супругу, отличала и женитьбы XVII века. Вторая невеста Михаила Романова, Евдокия Стрешнева, оказалась в Тереме за три дня до свадьбы. Тот же трехдневный интервал мы обнаруживаем и в документах о несостоявшейся женитьбе царя Алексея Михайловича на Евфимии Всеволожской в 1647 году[280 - РГАДА. Ф. 135. Отд. IV. Рубр. II. Д. 21. Л. 5, 78.]. С этого момента и далее интервал сокращался. Черновые записи о женитьбе царя Алексея на Марии Милославской в 1648 году сообщают, что изначально планировалось поместить невесту в Терем за три дня до свадьбы, но в более поздних черновиках говорится о ее входе в Терем за два дня до знаменательного события[281 - Ранние черновики см.: РГАДА. Ф. 135. Отд. IV. Рубр. II. Д. 21. Л. 78; Д. 23. Л. 46. Более поздние версии см.: Там же. Д. 24. Л. 7; Д. 23. Л. 78; ДРВ. Ч. 13. С. 181.]. Наталья Нарышкина, вторая жена царя Алексея, и Агафья Грушецкая, первая супруга царя Федора, были введены в Терем и награждены титулом царевен всего за день до свадьбы[282 - О Нарышкиной см.: РГАДА. Ф. 135. Отд. IV. Рубр. II. Д. 30. Л. 12 об. – 13. О Грушецкой: Там же. Д. 21. Л. 1.]. Это лишь предположение, но сокращение времени от смотра до свадьбы, вероятно, было реакцией на заговоры, которые стали в XVII веке обычным делом (см. главу 5). Чем меньше времени невеста находилась в Тереме, тем в меньшей досягаемости была для заговорщиков. Но, независимо от протяженности интервала, цель ритуалов вокруг идентичности невесты ясна – все они должны были изменить ее идентичность, превратив кандидатку-парвеню в царевну.

Нам остается обозначить место смотра невест в широком политическом контексте. Что наш анализ документации, относящейся к смотрам невест, говорит о природе политической системы Московии и пределах монархической власти? Как ритуал смотра невест отражал неартикулируемые правила «политических игр» при московском дворе?

Вопреки точке зрения Забелина, смотры невест не подтверждают неограниченную и «всероссийскую» природу монархической власти, а, напротив, лучше, чем многие иные события, обнажают «фасад самодержавия». По всей видимости, «трюк» с выбором невесты основывался на тщательном подборе списка кандидаток, из которых царь выбирал невесту. Если бояре и придворные, ответственные за процесс, выполняли свою «домашнюю работу» (а сохранившиеся данные об обстоятельных беседах и генеалогических разысканиях говорят о том, что обычно они ее выполняли), то, царь, вероятно, мог свободно выбирать из списка девушек, исходя из своих предпочтений. Любой выбор из этого хорошо продуманного списка заранее удовлетворял большинство представителей боярской аристократии.

То, что царь выбирал невесту из тщательно отобранных специально для него кандидаток, а не из всех подходящих девушек государства; что у претенденток были сходное происхождение и сходный социальный уровень; что при составлении списка невест родство играло не менее значимую роль, чем здоровье и приятная внешность, – все это требует скорректировать точку зрения на монархическую власть в Московии. Как обозначил это Честер Даннинг, «бояре и князья, наравне с церковью, превозносили великого князя Московского как государя и самодержца, но реальная политическая система, которую они создали, во всяком случае в своем истоке, была гораздо более коллегиальной и олигархической, чем они это признавали перед иностранцами и даже перед российскими подданными вне высокого придворного круга»[283 - Dunning Ch. S. L. Russia’s First Civil War: The Time of Troubles and the Founding of the Romanov Dynasty. University Park, 2001. P. 33.]. Данный тезис, безусловно, подтверждается исследованиями канцелярской документации, посвященной смотрам невест. Монархическая власть в Московии должна рассматриваться в контексте существования боярской олигархии, игравшей первостепенную роль в отборе царских невест. И происходило это не через посягательство на прерогативы самодержца и не через оспаривание монархической власти, а скорее в результате консенсуса и сотрудничества в рамках единого политического порядка, где большинство игроков уже приходились друг другу родней. Таким образом, Забелин был в некотором смысле прав, по крайней мере наполовину: смотр невест был способом транслировать образ самодержавного всероссийского царя – хотя этот образ и мало соответствовал тому, что в действительности происходило во время смотров невест и какова была настоящая природа монархической власти в России.

Остается еще много вопросов о том, как проходили и менялись на протяжении XVI и XVII столетий смотры невест. Но сохранившиеся источники показывают, что весь этот спектакль был продолжением более масштабной, основанной на родстве политической системы в Московии. Расчеты родства занимали центральное место при подборе невесты для царя – были главной заботой советников-бояр при царственном женихе (после начального подтверждения хорошего здоровья кандидаток). Нравственность и христианское благочестие не имели значения, насколько это явствует из канцелярских бумаг, – возможно, потому, что личностные особенности оказывались второстепенными при первостепенной задаче найти жену, способную родить много наследников и не нарушить баланс между кланами при дворе. Смотр невест представлял собой холодный расчет, где предпочтения жениха отходили на второй план по сравнению с политическими целями его советников и благом династии. А следовательно, выбор невесты для царя был делом высокой политики, смертельной игрой, которая в большой степени определяла, кто будет вращаться на близких к царю орбитах, а не только кто будет делить с ним постель. По меткому выражению Эдварда Кинана, «в процессе помолвки наследника или царской дочери из Кремля доносился глухой стук падающих тел»[284 - Keenan E. L. Muscovite Political Folkways. P. 144.]. Самое время перейти к той брачной политике, что производила этот «глухой стук».

Глава 3

«ЕСЛИ ЖЕНИШЬСЯ ВТОРИЧНО, ТО БУДЕШЬ ИМЕТЬ ЗЛОЕ ЧАДО»

Смотры невест и политическая культура Московии

Аще и тако сотвориши, первую от себе отвержеши и второй совокупишися, заради того чтобы тебе было чадородие, блюдися и, паки реку, блюдися! Аще ти и воздаст человеколюбец бог чадорожениа да речеши в себе: «Сей ми наследник, державы царствиа нашего государь». Но не тако. За прелюбодеяние бо воздается царем чада порушение царьствию их. <…> И наполнится твое царство страсти и печали, и будут в та лета убиваниа, и муки величествию Сарападасийских родов, и юнош нещадение, и ово на кола, а иным усечение главное и затоцы без милости, и мнози гради огнем попрани будут[285 - Зимин А. А. Выпись о втором браке Василия III // Труды отдела древнерусской литературы [далее – ТОДРЛ] / АН СССР, Институт русской литературы (Пушкинский Дом). Л., 1976. Т. 30. С. 144 (л. 95 – 95 об.). В «Выписи» содержатся странные слова и фразы, оставшиеся нерасшифрованными. См.: Шмидт С. О. О времени составления «Выписи» о втором браке Василия III // Новое о прошлом нашей страны. М., 1967. С. 114. См. также: Выпись из государевы грамоты, что прислана к великому князю, Василию Ивановичу, о сочтании втораго брака и о разлучении перваго брака чадородия ради. Творение Паисеино, старца Ферапонтова монастыря / [Под ред. О. М. Бодянского] // ЧОИДР. 1847. № 8. Раздел IV («Смесь»). С. 1–8.].

Считается, что патриарх Иерусалимский Марк написал эти слова – наполовину пророчество, наполовину проклятие, – узнав о намерении Василия III после двадцати лет брака отослать в монастырь Соломонию, свою бездетную жену, победительницу первого смотра невест, и жениться вторично в надежде родить наследника. По версии, приведенной Н. М. Карамзиным, это пророчество звучит более кратко: «Если женишься вторично, то будешь иметь злое чадо»[286 - Карамзин Н. М. История. Т. 7. Прим. 277.].

Это резкое порицание решения Василия III жениться повторно, взятое из «Выписи» о его втором браке, – лишь одно из многих подобных обвинений, выдвигавшихся патриархами и игуменами по всему Православному Востоку и включенных в ее текст[287 - Отрывок из этой «Выписи», как считается, принадлежит патриарху Марку III, который был патриархом очень краткое время в 1503 году – задолго до женитьбы Василия III на Соломонии.]. Это «злое деяние», как предостерегала церковь, вернется, чтобы преследовать великого князя и всю Московию. Наступит чуть ли не апокалипсис, поскольку преступления в постели великого князя приобретают космическое значение. Фактически же эти ужасные предсказания осуществит, говорилось в пророчестве, тот самый ребенок, который родится в этом противозаконном браке.

«Выпись» привлекала внимание многих известных медиевистов, как историков, так и лингвистов, но даже сейчас остаются серьезные расхождения в ее датировке. Если все согласны, что начальный текст был составлен много позже описываемых событий (по словам А. А. Зимина, «в этом памятнике содержится причудливая смесь достоверных фактов и совершенно ошибочных данных»[288 - Зимин А. А. Выпись о втором браке Василия III. С. 135.]), то варианты точной датировки текста сильно разнятся: первые годы правления Ивана IV (М. Н. Тихомиров и С. О. Шмидт), вторая половина его правления (С. А. Белокуров, Е. Е. Голубинский, Н. А. Казакова), конец XVI – начало XVII века (тот же Зимин и М. Д. Каган)[289 - О датировании «Выписи» о втором браке Василия III см.: Тихомиров М. Н. Исторические связи России со славянскими странами и Византией. М., 1969. С. 82; Он же. Страница из жизни Ивана Пересветова // Тихомиров М. Н. Российское государство XV–XVII веков. М., 1973. С. 73; Он же. К вопросу о Выписи о втором браке Василия III // Сб. ст. в честь акад. А. И. Соболевского. Л., 1928. С. 91–94; Шмидт С. О. О времени составления «Выписи» о втором браке Василия III; Он же. К изучению «Истории» князя Курбского (О поучении попа Сильвестра) // Славяне и Русь: Сб. ст. к 60-летию акад. Б. А. Рыбакова. М., 1968. С. 366–374; Белокуров С. А. О библиотеке московских государей в XVI столетии. М., 1899. Приложения. С. L–LXV; Голубинский Е. Е. История русской церкви: В 2 т. М., 1880–1911. Т. 2. Ч. 1. С. 732–733; Казакова Н. А. Вассиан Патрикеев и его сочинения. М.; Л., 1960. С. 68–71; Она же. Очерки по истории русской общественной мысли: первая треть XVI века. Л., 1970. С. 117–118, 182; Она же. Вопрос о причинах осуждения Максима Грека // Византийский временник. М., 1968. Т. XXVIII. С. 113; Зимин А. А. Выпись о втором браке Василия III; Каган М. Д. Повесть о втором браке Василия III // Словарь книжников и книжности Древней Руси / Под ред. Д. С. Лихачева. Л., 1989. Вып. 2. Ч. 2. С. 232. В современном исследовании этого текста анализируется его связь с другими сочинениями, написанными в Псковском Снетогорском (или ином близлежащем) монастыре игуменом Корнилием или под его руководством, и предлагается датировать протограф периодом между 1565 и 1570 годами. См.: Солодкин Я. Г. К датировке «Выписи» о втором браке Василия III // Гуманитарные науки в Сибири. 1998. № 2. С. 59–63.]