Переписка князя П.А.Вяземского с А.И.Тургеневым. 1824-1836

Князь Вяземский Тургеневу.

25-го июня. [Петербург].

Сердечное спасибо за милое и длинное письмо твое от 2-го и 3-го июня и 4-го. Жалею, что нет времени отвечать на него обстоятельно. Сейчас сказывают мне, что есть оказия и что через час её уже не будет. Итак, вот ответ sommaire'ный: Киреевский «Денницы» – именно сын Елагиной (ныне), приятельницы Жуковского, но не мюнхенский: тот брат ему. Оба теперь в Европе учатся. Денницын, кажется, пока в Берлине, но будет в Париже и верно тебя отыщет. Статья его зелена слогом, а иногда и мыслями, по эта зелень – цвет надежды, Дурацкие журналы наши поймали несколько подобных выражений: «Душегрейка новейшего уныния», и доселе еще катаются на них.

Напрасно записываешь ты меня в пономари. Я не говорю: должно исключительно держаться Часослова; но напоминаю, что часословное воспитание давало нам Паниных, Румянцевых, Орловых, Храповицких, Фонвизиных; а ныне лафонтеновское дает нам кого бы назвать? Во множестве не знаешь, кого избрать. Представляю тебе весь Петербург на ладони. Бери, кого хочешь. Не забывай, что мы говорит, то-есть, выговаривать не можем, а только заикаться. Меня более другого должно читать междустрочно. В белых пропусках есть или пополнение, или изъяснение, или разгадка. Да в этом случае, замеченном тобою, кажется, ты совершенно не прав. Я все договорил или оговорил. Впрочем, ты сам, отец твой – часословные ученики; это не помешало вам быть европейцами, а только сохранило в вас русское начало. Где же набраться нам русского духа, как не в детских? В обществе нет его, в службе и не бывало. Если не запасешься им от нянюшек, дядюшек, бабушек, то дело конченное, и выдеть Тюфякин или Нессельроде, который, по городским слухам, живой покойник и замещен лондонским Ливеном. Благодари графа St.-Priest за подарок его и за лестное обещание перенести статью мою. Его о Гишпании читал я с большим удовольствием и хочу составить из неё извлечение для «Газеты», которую посылаю тебе. Нет ли lacunes между первым отправлением и нынешним? Этот транспорт не так хорош. Дельвиг ленив и ничего не пишет; Пушкин женится. Жуковский посылает тебе роман Алексея Перовского, другой роман Загоскина, которым он, двор и город восхищаются, а я вовсе нет: по мне – это плоскость, разумеется, в европейском смысле, а не русском, потому что наши плоскости ровнее всякой степи; «Северные Цветы».

Я получил «Hernani», каррикатуры и пародии. Попробуй пересылать ко мне что-нибудь книжного через Матушевича, разумеется, чисто литературного, такого, от чего и Красовский не поморщился бы. В «Деннице», на странице 121-й, найдешь ты стихи девицы, за которые московский Глинка, ценсор, просидел неделю на гауптвахте с ценсурным уставом. В самом деле, он говорил: «Не я взят под караул, а устав» и нес его через улицу в сопровождении полицейского офицера Это стихи на смерть какого~то студента утопившагося, а им дали политическое перетолкование. Прости! Обнимаю тебя от всей души. Жалею, что меня застали врасплох и не дали расписаться.

725.

Тургенев князю Вяземскому.

[Конец года. Париж].

On s'entretient beaucoup ? Paris du dеpart soudain de m-r le comte Pahlen. Quelques journaux disent, que m-r l'ambassadeur de Russie a demandе un congе. D'autres prеtendent, que l'empereur Nicolas est curieux de recueillir de sa bouche des dеtails intimes sur les hommes qui composent le gouvernement fran?ais. Ces deux versions sont aussi peu exactes, l'une que l'autre. M-r le comte Pahlen n'a pas demandе du congе, par la raison qu'il aimerait mieux, si l'on consultait ses go?ts, passer l'hiver ? Paris qu'? St.-Pеters-bourg. Ajoutons, que m-r l'ambassadeur de Russie commit trop peu les hommes et les choses en France, pour donner ? son souverain les renseignements que celui-ci pourrait dеsirer. L'empereur Nicolas a des correspondants a Paris, qui font mieux cette besogne, et qui ne lui laissent rien ? dеsirer.

Le vеritable motif de l'ordre tout-?-fait imprеvu qui rappelle m-r le comte de Pahlen ? St.-Pеtersbourg est d'une autre nature. Il prend sa source dans des antipathies personnelles bien plus que dans la raison politique. L'empereur Nicolas fait profession d'une haute estime pour la France et les fran?ais, mais il affiche en m?me temps une haine puеrile pour la dynastie[4 - Писано рукою Л. Н. Леонтьевой, а далее – рукою Тургенева.], еlue en juillet. S'il mande en ce moment aupr?s de lui son ambassadeur ? Paris, c'est de peur que l'absence de m-r le comte d'Appony n'oblige m-r de Pahlen ? porter la parole au nom du corps diplomatique dans la cеrеmonie du 1-er janvier (но Поццо уже ораторствовал не раз). Voil? un caprice que l'on voudrait bien faire passer pour un еvеnement politique. Mais l'opinion publique ne prendra pas le change. Tout ce qu'elle y verra, c'est le supplice infligе ? ce pauvre m-r de Pahlen qui va parcourir 800 lieux pour еluder la responsabilitе d'un compliment, et qui aura le voyage h faire pour venir reprendre ses fonctions.

1832.

726.

Князь Вяземский Тургеневу.

31-го октября 1832 г. Петербург.

Я получил письмо твое посланное через Москву, и письма с Гагариным. Принадлежности роздал и разослал, кому следует, кроме коробочки Нефедьевой, которую перешлю по оказии. Спасибо за милые письма, которые так и высасывают слюнки на губы, а ты еще хандришь, да умничаеть. Запускай себе несколько аршинов макаронов в горло каждый раз, что дурь будет находить на тебя: лучшего лекарства не знаю для тебя. Право, дуришь, и тебя хоть бить! Ты из несчастных самый счастливый человек на свете; лучше же, нежели из счастливцев быть самым несчастным, а третьего выбора пет. Все люди, умеющие горячо чувствовать, и принадлежат к одному из двух разрядов. Все прочие – животные. А ты еще имеешь способность быть и животным: трескать и храпеть для тебя сладострастие. Перестань Бога гневить! Ты испытан несчастиями, и то в пользу тебе. Провидение помазало чело твое м?ром испытаний, и за то чело твое светлеет между простонародными лбами площадной братии. Хорош бы ты был без этого помазания! Ты оплыл бы, отек бы дурацким счастием и самодовольством, и светлелись бы только на губах твоих говяжий жир и коровье масло. А мы здесь сколько настрадались! Голубушка Смирниха напугала нас ужасно. Роды её были самые бедственные: делали ей несколько операций, промучилась она 45 часов, и, наконец, должны были раздавить в ней голову робенка и вытащить его мертвого. Теперь она спасена, и ей лучше. По крайней мере, жизнь спасена, а с здоровьем Бог знает, что будет. Как скоро можно будет, ее довезут в Берлин; может быть, еще и в конце нынешнего года. Голубушка выдержала все мучения, все истязания с ангельским терпением и с геройским мужеством. Доктора говорят, что никогда не видали они ничего подобного, и что спасена она твердостью своею и присутствием духа. Не могу выразить тебе, каким умилением и благоговением был я исполнен в ней во всю эту эпоху ожиданий, страха и надежды! Удивительно, как во все это предпоследнее время возмужала она умом и укротилась правом.

И со мной совершились преобразования, но, слава Богу, не столь бедственные. Имею честь объявить, что я уже 15 дней как женат и отец семейства. Я рассылал о том известительные билеты по знакомым своим, то-есть, знакомкам, но однако же без черной опушки. Мысленно ищи нас теперь на Неве, у Гагаринской пристани, в доме Баташева, бывшем Масальского, третий дом от Прачешного моста. Покой довольно хороши, поместительны и благопристойны. Как мы жалеем, что здесь нет ни тебя, ни Жуковского, чтобы на первые поры заселить и обживить вечерний чайный стол! Начала здесь довольно туги. Все так друг к другу примерзло, что ничто не раздается и не растворяется, чтобы выустить в ледовитое лоно свое кого и что-нибудь со стороны. Пока сам не начнешь остывать и не заимеешь, то некуда прильнуть. Надобно обсосульничаться, и тогда приминешь к общему обвалу. Впрочем, жена моя и Маша кое-где уже дебютировали и, слава Богу, довольно порядочно.

Другое превращение мое в том заключается, что я назначен исправляющим должность вице-директора Департамента внешней торговли, при Бибикове, который остался на своем месте. Завтра, с первого числа, начну вице-директорствовать. Отслужи молебствие за мое вице-директорство и моли Господа о ниспослании на мою голову благословения внутреннего и внешнего, так чтобы не остался я навсегда внешним по делам и новым обязанностям моим.

Ты всегда присылаешь мне, Бог знает, что за книги. Уж если есть случай, так присылай хорошее и стоющее;

А то, в Италии на солнце пузу грея,
Ты подогретого мне присылаешь Грея.

Добро бы еще, если к этим многоязычным образцам припечатал бы ты и образец Жуковского. Вперед прошу присылать сочных книг, а не то стану отсылать их тебе на твой счет. Смерть досадно: обрадуешься толстому пакету и вытащишь какую-нибудь макулатуру. Прошу теперь присылать мне книги по части коммерции на каком языке бы ни было, только замечательные, но особенно же французские и немецкия. И книги сего рода можешь отдавать нашим консулам или министрам, с означением, именно какие книги для доставления в департамент на мое имя, то-есть, имя исправляющего должность вице-директора. А поелику ты энциклопедический паровик, то прошу составить мне записку о лучших сочинениях сего рода, вышедших в последних годах или и ранее, но мало известных, и о журналах, периодических изданиях, товарных лексиконах, энциклопедиях, выходящих ныне по сей части и частям, к ней непосредственно примыкающим, и прислать мне поскорее; а если сам не сможешь, то посоветуйся в Париже и в Лондоне. Мне хочется составить библиотечку для обихода департамента нашего, для перевода на русский язык нужнейших и лучших книг по сему предмету и для приучения себя грешного. Сделай одолжение, займись этим con amore и вышли поскорее что можно из книг и записку, особенно с поименованием журналов, на которые следовало бы подписаться на будущий год. Италия – земля не слишком благорастворенная для подобных изысканий, но именно во Флоренции есть, кажется, хорошая журнальная библиотека, да и к тому же не даром ведь Шатобриан провозгласил тебя во услышании вселенны homme de toute sorte de savoir. Прошу же теперь расплачиваться за славу свою. А я, хотя и не числюсь по всем сортам de savoir, но трусь также около некоторых сортов.

Буду говорить тебе о Дубенской, которая также больна, но, слава Богу, не так же, как Смирнова. Твои письма давал я читать молодой Толстой, фрейлине великой княгини, с которою ездила она по Италии. Фикельмонтша также просила меня прочесть ей твои, письма. Смотри же, не слишком завирайся и не неси – . Вот тебе письмо от австрийской красавицы. Она извиняется перед тобою, что пишет мало и наскоро, жалуясь на меня, что я торопил ее. Скажи княгине Гагариной, что с удовольствием займусь поручением её и соберу, что могу. Приятно мне было видеть сыновей её, особенно одного, который ее напоминает. Что знаешь о Жуковском? Обойми его, если где встретишь. Карамзины в Дерпте, здоровы; хочется зимою взглянуть на них. Получил ли ты письмо мое, посланное в Мюнхен? Завадовской не видать. Она в трауре по старушке Вяземской, которая села в гроб: положить ее, вероятно, нельзя было. Где графиня Болеслас-Потоцка? Надеюсь, что ты влюбишься в нее, а между тем отдай ей эти стихи, написанные в ответ на цитованные ею из Батюшкова. Видел ли Киселеву или увидишь ли? И ей мой сердечный поклон. Что делает она и навсегда ли она для нас пропала? Скажи ей, что я душевно ее люблю и душевно ей предан и готов бы на старости лет душевно влюбиться в нее, если бы она была на глазах.

Здесь веселия еще не оперились. Вероятно, оперятся не прежде шестинеделия императрицы. Теперь идет музыка. Сегодня едем слушать madame Caradori-Allan. Обещали, было, Паганини на зиму, но что-то не едет. Пришли его. Боюсь упустить все знаменитости. Наполеона, Байрона прогулял; того смотри, что и Паганини свалится. Хорошо, что я успел тебя узнать.

Жена и дети тебе кланяются и кивают сердцем. Прости, мой Паганини, моя Эоловая Арфа, мои самородные гусли! Обнимаю тебя от всей души и желаю тебе благоразумия, то-есть, менее ажитации.

727.

Князь Вяземский Тургеневу.

30-го января 1833 г. [Петербург].

Воля твоя, ты блажишь и ребячишься и еще просишь советов. Что можно тебе присоветовать, когда ты хочешь поступать не по рассудку, а по прихоти! Все это дело было уже бито и перебито. Нового ничего нет; все осталось по старому. О чем же ты хлопочешь? Париж запрещен русским; если и есть исключения, то тебе ли просить исключения? Говорившим о тебе Нессельроду он отвечал: «Я просил, я умолял Тургенева не заводить речи о Париже, оставаться в покое несколько времени, не напоминать о себе». То же скажет он и теперь. Все твои здешние приятели того же мнения и уверены, что всякая попытка о разрешении тебе ехать в Париж останется без успеха на настоящее время и только повредит тебе в будущем. Князя Александра Николаевича я не видал еще; при первом случае переговорю с ним, но, по собственному убеждению и по уверению Булгакова, заранее знаю, что это ни к чему не послужит. Да и никто из принимающих участие в тебе не захочет входить с представлением по этому делу, в уверении, что кроме вреда, то-есть, кроме новых неблагоприятных впечатлений, ничего из того не будет. Оно ясно, как дважды два четыре, и охота тебе chercher midi ? quatorze heures! Ты знаешь, что к тебе не благоволят; знаешь, что общая мера принята, запрещающая русским въезд в Париж; знаешь, что эта мера более политическая, нежели иная и, разумеется, должна иметь в виду людей именно подпавших предубеждениям и неблаговолению правительства. По какому же поводу полагаешь ты, что правительство разрешит тебе, что запрещает другим, когда ты предпочтительно один из тех, pour qui ou inventerait la loi, si elle n'existait pas. По какому поводу? Потому ли, что в Париже брат твой, который в неприязненном положении против правительства? рассуди сам и убедишься в несообразности своих требований. Да и что тебе делать в Париже? Я уверен, что твое тамошнее пребывание по возможности вредит даже и брату твоему, пробуждая внимание на него. Один – он отрезанный ломоть от России, и, без сомнения, мало и помышляют о нем и наконец забудут; при тебе рана его не может затянуться и остается открытая. Наблюдения за тобою падают неминуемо и на него. Предубеждения против него усиливаются предубеждениями против тебя. Ты даешь им присутствием своим тело, образ, жизнь и действие, ибо ты сохраняешь сношения свои с Россиею и, живучи с ним, ты как будто и его tacitement вводишь в эти сношения. Блого, что он там, и оставляют его в покое.

Не заводи о прежнем слова,
И, друг заботливый, больнова
В его дремоте не тревожь!

Один он там в безопасности, ибо дело его кончено: он умер для России и правительства. Сам-друг с тобою он оживает в тебе, ибо ты, хоть и еле жив, но все еще дышешь, и, следовательно, la loi a prise sur vous. При настоящих делах во Франции нельзя ручаться за будущее. Поляков ведь выслали же из Парижа. Без тебя, я уверен, что брата твоего никогда не вышлют и не сделают ему ни малейшей неприятности, ибо, повторяю, дело его кончено. Но при тебе положение его может перемениться, и легко может он пострадать за тебя. Да и что за нетерпение! Погоди, так ли, сяк ли, дела развяжутся, и Франция растворится. Помилуй, Шельда и шире тебя, да и она заперта, и вот более двух лет хлопочут, как бы отпереть ее, да все не удается. Покорись и ты необходимости и поставь себя в число европейских вопросов, которые ожидают развязки от времени и обстоятельств. Конференции наши о тебе, как и все конференции, только что более запутают дело. Окончательно: просить за тебя ни к чему не ведет, а может подвергнуть тебя исключению в будущем, когда всем разрешится Париж; ибо просить не во время и не кстати есть повод не только к отказу, но и к дальнейшим неприятностям. При нынешнем положении дел во Франции, при неверности, зыбкости всего и всех, присутствие твое в Париже, сближение твое с братом, который без тебя мертвец, а при тебе оживает, вредно не только тебе, но может быть опасно и для него. Ехать тебе без позволения и вопреки запрещению, разумеется, зависит от тебя, как и всякое сумасбродство; но предстоит ли такая крайность, что ты должен всем жертвовать и будущим своим, чтобы избавить себя от хандры, которую развлечь можешь иначе; а особливо же можешь угомонить сознанием, что ты поступаешь благоразумно и исполняешь обязанность свою. Одно средство имеешь ты ехать или съездить в Париж: постарайся, чтобы при случае посланник русский отправил тебя с депешами.

Кажется, все высказано, что было на уме, на сердце и на совести, Прости теперь. Я получил твои письма и книжки от князя Голицына. Буду отвечать на все в другой раз. А на этот – спасибо и за финансово-ученое розыскание. Обнимаю тебя. Все мои сердечно тебе кланяются.

Вот что Дмитриев отвечал мне на твое поручение: «Маленькому Гримму можете при случае сказать, что я был е есмь все тот же; по он сам хотел казаться не тем же: заглядывал к нам только из благопристойности. Мы, конечно, не Балланши, не Шатобрианы, но все-таки были бы ему паристее, нежели красивые девушки, в беседе которых он только и находил удовольствие. Прибавлю еще, что я теперь люблю его по прежнему и не перестану желать, чтоб он скорее возвратился и способности свои посвятил на полезную службу отечеству».

728.

Князь Вяземский Тургеневу.

6-го февраля 1833 г. С.-Петербург.

Я вчера был у князя Александра Николаевича: он мне читал письмо твое к нему; сказывал, что говорил о нем, с. кем подобает, и хотел тебе отвечать сам лично. Между тем предваряю, что он не одобряет твоих путешественных планов; что никто их здесь не одобряет, и не иметь тебе разрешения на то. Если в самом деле нужно тебе проехаться – съезди в Англию для устройства своих денежных дел, свидания и переговоров, с кем следует. Сердись иль нет, а все приятелям твоим говорить тебе нечего, как одно: успокойся, не ажитируйся, не пень тоски своей; пускай она отсядет. Разумеется, есть тебе о чем тосковать, но именно потому и не зачем тебе искать новых огорчений. Желать невозможного, желать в свою пользу исключений от общего правила есть напрашиваться на неудачу, следовательно, на неудовольствия. Голицын сказывал мне, что не писал тебе за незнанием, куда писать, ибо ты никогда не давал ему адреса своего. Ос мне говаривал это несколько раз и прежде при наших встречах; и, между прочим, раз прислал ты мне через него какую-то брошюрку без письма, но с надписью и выговором, что по такое-то число не имел еще ты ни одного письма от меня; и он мне на это сказал, что он это принимает косвенным выговором и на себя. Ты напрасно ищешь посылки моей в мюнхенском почтамте; ищи ее в нашей миссия, то-есть, у Потемкина, куда она отдана, по словам здешнего баварского посланника графа Леркенфельда. Кажется, мудрено ей пропасть, а разве где-нибудь она залежалась. Я говорил Гагарину о продаже книги его в Риме попечениями Деликати. Ты через него также должен получить деликатность от меня.

Я сегодня с похорон Гнедича. Гриппа доканала его. Он умер тихо и приготовившись. Жуковского калмык закрыл глаза ему. Он все свое земное совершил: перевел и напечатал Илиаду; не задолго перед сям выдал том своих стихотворений. Вообрази, что Хвостов на погребении раздавал стихи, какую-то торжественную оду ко Христу. Вчера похоронили мы Долгорукову-Гагарину, жену князя Василия. А между тем вот и блинная неделя, и мы с бала на бал катимся, как по маслу. Сегодня бал австрийский для царской фамилии; после завтра маскарада в Уделах. Готовятся кадрили – императрица и двор красавиц: Завадовская, Радзивиллова-Урусова, наша птичка-Дубенская и многие другие. Другая кадриль составляется под предводительством графини Долля. Я тебе напакостил с Дубенской: сказал ей, что в последних письмах нет ни слова о ней. Смирнова должна быть теперь в Берлине. Твои коробочки и прочее послано в Москву к Нефедьевой.

7-го.

Вчера на бале австрийском говорил я пернатке-Дубенской, что в письме, вчера же от тебя полученном, было словцо и о ней, Она благодарит тебя, а потом буду кормить ее твоими скоромными письмами. Теперь у всех у них головы и ноги вертятся, и, как мой испанец в притче ? la Chwostoff,

Все пляшет,
Ногами, головой, руками, брюхом машет.

Говорил я с тобою на бале же и с Долгорукодою, сестрою флорентинской Потоцкой, которая, слава Богу, по крайней мере не вальсирует и не танцует мазурки и к которой между французскими кадрилями можно, следовательно, присоседиться на бале и променять несколько идей и слов. Она также очень мила, не фантастически, как сестра её Потоцкая, по рационально, и вообще разговор с нею на бале очень хороший рацион для голодных ума и сердца, натощак изнемогающих посреди роскошных пиршеств наших. В самом деле, на балах наших точно мучение Танталово: много лакомых прелестей; хочешь прильнуть к ним мыслью, закусить их чувством, не тут то было: вихрь вальса давно умчал их, и остаешься, разинув рот, и только-что закусишь губы.