Сопротивление бесполезно!

– Во! Этого мужика в парике я где-то видел!

– Еще бы! – хмыкнул Коровин. – Это ж Гете.

– Точно, – согласился Гриценко и прочел вслух надпись под портретом: «Гете Иоганн Вольфганг (1749–1832), немецкий писатель. „Коринфская невеста (поэма о @@@@@@@)“ (1797)». Опять эти чертовы буковки! Шо они значат, Коровин?

– Придет время, и ты узнаешь. Кстати, с тем, как ты говоришь, «мужиком», ты тоже должен быть знаком.

– Это с каким же? С бородой што ли?.. A-а, ну да. Это ж он «Золотой ключик» написал?

– Нет, он Козьму Пруткова придумал, дурак, – поправил Коровин, но Гриценко не услышал, углубившись в чтение:

– «Толстой Алексей Константинович (1817–1875), русский поэт, прозаик, драматург. Повесть „&&&&&“ (1841)». О, а здесь уже другие буковки!

Пройдя еще немного, Гриценко так и обмер. За его спиной, зло прищурившись, тихонько посмеивался Коровин.

– Какой портрет… – наконец произнес Серега.

– Нравится?

– Ты шо?! От него ж смертью несет, как из мусорного бачка дерьмом!

– Разве? По-моему, весьма представительный господин. Вон как изысканно одет! Возможно, даже царский вельможа. Точно! Гляди, что написано, – и Коровин, приблизившись к портрету, прочел: – «Влад Тепеш-ZZZZZZZ (1428/31-1476), князь Валахский».

Гриценко не ответил, не обратив внимания, какой скороговоркой Коровин произнес второе имя князя. Ошарашенный, Серега разглядывал портрет незнакомца. Из-под шапочки, украшенной громадной восьмиконечной золотой звездой и щедрой россыпью белого жемчуга, на Гриценко глядели холодные, неестественно выпученные глаза. Пышные черные усы, маленький жесткий рот, оттопыренная нижняя губа и ужас, совершенно непреодолимый ужас, излучаемый всем обликом князя Валахского… Ужас вдруг проник в сердце Гриценко и парализовал его волю.

– Прямо чудовище какое-то. Но я ж не знаю его! – воскликнул Серега.

– Влада Тепеша?! Не смеши! Его нельзя не знать! – Коровин топнул ногой, будто точку поставил в их разговоре.

Отвернулся в сердцах… пряча злую усмешку. И тотчас, словно подгадав, перед Гриценко громоотводом выросла черноокая Шабар, прижимая к груди пластиковый поднос. По-прежнему улыбаясь Сереге, она взглядом предложила вина, налитого в два прозрачных бокала.

Вино было классным. Темно-рубиновое, щедро переливавшееся в электрическом свете, отбрасывавшее тонкие чистые лучики, словно искусно обработанные грани принадлежали не хрустальному бокалу, а самому вину. Терпкое, с кусочками виноградной мякоти, сладко вяжущей язык… Гриценко оценил его. Осушил бокал, поставил на обычный общепитовский поднос с обгрызенными краями (так не вяжущийся с роскошным бокалом), вытер рукавом рот, взялся за второй бокал… Но остановил голос Коровина за спиной: