Дева дождя

– Да… – сейчас никакая экспертиза не признала бы в этом голосе Марину Кострову.

– Марина!!! Ой, Мариночкааа!!! – завыла трубка голосом тёти Нади, Алёшкиной мамы. – Лёшу нашего убилиииии!!!

Тьма, которой наскучило наконец бесплодное ожидание за окнами, торжествующе ворвалась в квартиру, затопила всё, закружила и понесла…

* * *

Холодно… Надо же, как холодно… Почему так холодно, ведь только что было жарко?

– Идёт выравнивание и конденсация, – голос явно чужой, незнакомый. Но говорит по-русски чисто, без акцента. – Сейчас всё пройдёт.

Алексей открыл глаза и обнаружил себя лежащим на камнях «в позе эмбриона». Без малейших признаков одежды и обуви. Ну, ёшкин кот, он же не салага, для таких-то шуточек… сержант уже… нет, что-то с ним не то… что именно?

– Вставай, – произнёс тот же незнакомый, странно шипящий голос. – Ты готов, я вижу.

Сержант медленно сел, потом встал, озираясь. Неподалёку маячил странный тип, здорово напоминающий обликом какого-то монаха-инквизитора, что ли – длинное тёмное одеяние с капюшоном, глубоко надвинутом на глаза.

– Ты кто? – собственный голос Алексея тоже звучал странно, как будто через микрофон.

«Монах» повернул к вопрошающему голову. Лица под капюшоном не было.

– Я тебе уже говорил. Я Конвоир.

В памяти немедленно всплыло – шелестящий бесплотный голос, возникающий где-то внутри головы. «Я пришёл за вами»…

И нарастающий визг мины.

Умные учёные люди утверждают, что человек способен изумляться до определённого предела, при переходе коего срабатывает некий внутренний предохранитель, и наступает спокойствие. Именно в таком состоянии находился сейчас сержант Горчаков. Стоял себе и рассматривал собственную смерть, явившуюся за ним персонально…

– Ты слишком высокого мнения о себе. Я каждый день и каждую ночь отправляю множество таких, как ты.

Алексей кивнул, принимая к сведению. Ну отправляет и отправляет… Куда именно? В ад? В рай? Или в это… как его… чистилище?

– Ты сильно упрощаешь, – очевидно, владелец капюшона улавливал невысказанные слова с той же лёгкостью, что и произнесённые вслух. – Придёт время, ты всё вспомнишь и поймёшь. Если будет позволено.

В пяти шагах от бывшего теперь уже сержанта Горчакова внезапно заискрилось нечто напоминающее рой снежинок, на глазах густея, свиваясь в плотный овальный кокон. Ещё миг, и на камнях обнаружился свернувшийся в позе нерождённого младенца абсолютно голый парень, в котором Алексей узнал Сашко – иначе ефрейтора Советской Армии товарища Берестеня, если выражаться официально.

– Сашко… – Алексей сглотнул. – Ты живой, Сашко…

– Уже нет, – шипящий голос ровен и бесстрастен. – Вставай, ты готов. Я вижу.

Лежащий на камнях зашевелился, поднял голову. На круглом лице отразилось выражение крайнего недоумения.

– Лёша? Ты как… ты почему так… мы где вообще?

– Пока там же, – откликнулся Конвоир, по-прежнему стоявший столбом, не двигаясь с места. – Потерпите. Сейчас будет готов последний.

По склону горки, на которой расположилась позиция «пикета», взбирались бородатые люди с автоматами и винтовками М-16.

В следующее мгновение Алексей оказался на ногах. Метнулся к брустверу, одним движением перемахнул нагромождение камней. И остановился, как вкопанный.

Возле искорёженного «утёса» ещё чуть дымилась неглубокая воронка. Сильно обезображенный труп, в котором всё-таки можно было опознать сержанта Горчакова, отбросило в сторону. Труп Сашко остался почти на месте, однако бок был буквально изорван осколками.

А чуть поодаль лежал Толян, младший сержант Анатолий Жмыхов, родом из славного русского города Рязани. Лежал на спине и дышал часто-часто, судорожным дыханием пытаясь компенсировать нехватку кислорода – поскольку крови в жилах младшего сержанта, судя по растекшейся тёмной луже, оставалось уже совсем немного.

– Толян… Толя, очнись! Толя, «духи»!!!

Рука прошла сквозь плечо раненого насквозь, не встретив ни малейшего сопротивления. Алексей отдёрнул её, испуганно принялся рассматривать собственные пальцы. Вот как… Вот так, значит… Привидение. Он теперь привидение.

Между тем «духи» уже перелезали через бруствер, переговариваясь между собой. Алексей вдруг осознал, что говорят моджахеды на чистом русском языке, и даже без характерного восточного акцента. Вот только слова звучали необычно, будто синхронный перевод, наложенный на приглушённую иностранную речь.

– Эти подохли, – бородач в камуфляжной куртке и чёрных мешковидных штанах рассматривал позицию. – А тот ещё дышит, гляди-ка… Хаким, добей.

Второй «дух», помоложе, подошёл к лежащему без сознания младшему сержанту и дважды выстрелил в голову. Тело Толяна изогнулось, затрепетало и обмякло.

– Сволочь! – раздался вопль Сашко. – И ты сволочь! Пусти меня, ну! Ааа…!

Крик оборвался, словно обрезанный бритвой. Бывший ефрейтор Берестень, а ныне привидение, трепыхался в четверти метра над землёй, словно повешенный на верёвке – какая-то сила надёжно удерживала его над поверхностью, не давая коснуться грунта.

– Оскорбление Конвоира недопустимо, – шипит голос, по-прежнему ровный и лишённый намёка на какие-либо эмоции. – Прощаю один раз. Дальше пеняй на себя. Поползёшь в коконе.

Невидимая верёвка оборвалась, и Сашко рухнул на землю – неожиданно мягко и бесшумно, как будто не камни были под ногами, а три слоя афганского ковра.

И тут же рядом из воздуха соткалось знакомое серебристо-снежное сияние, загустело, образуя кокон. Миг, и на камнях лежит младший сержант Жмыхов – вернее, то, что на него очень сильно похоже.

Между тем «духи», которых все эти сценки из жизни приведений, очевидно, нимало не беспокоили, завершили сбор трофеев и направились вниз, прыгая по камням. Моджахеды явно торопились.

– Им торопиться смысла нет, – звучит всё тот же ровный мёртвый голос. – Уже сегодня до заката они будут готовы. А пока мне достаточно.

Между тем Толян уже вставал, изумлённо крутя головой.

– Идёмте, – Конвоир наконец-то сдвинулся с места. Перемещался он очень необычно – просто плыл над поверхностью, не переступая ногами. – Здесь плотный мир. И очень плотное время. Надо спешить.

* * *

Самолёт недовольно ревел, лениво молотя винтами сырой воздух, пропахший керосиновой гарью – верно, самолёту очень не нравилась работа, которую приходилось выполнять. Вероятно, самолёту хотелось поднимать в небо живых, весело смеющихся парней… но самолёты никто не спрашивает, чего они хотят. Как, впрочем, и тех парней… Откуда-то из глубины всплыло – «чёрный тюльпан»… Почему пилоты не выключают двигатели?

Микроавтобус-вездеход УАЗ, чаще именуемый в народе «буханка», задом подполз к опущенному трапу, и хмурые парни в армейской форме втолкнули в машину оцинкованный гроб. Впрочем, молодость брала своё, и сквозь напускную траурность Марина то и дело ощущала на себе заинтересованные взгляды, бросаемые исподволь. Красивая девка у земели, блин… была… Наверное, не надо было надевать это платье, вновь проплыла холодная, будто чужая мысль… короткое слишком, надела бы джинсы… а другого чёрного платья нет, все длинные, как назло, яркие, праздничные… только тёмно-синее бархатное разве что… в котором один только раз она с Лёшиком сходила в театр… нет, там верх открытый…

Панорама лётного поля с ревущим самолётом сменилась душным лязгающим нутром «буханки». В плечо вцепилась тётя Надя, Алёшкина мама, с мокрым лицом и трясущимися синеватыми губами. Едем, поняла Марина. Куда едем? Зачем едем?

И вновь парни в армейской форме тащат длинный ящик, отливающий серым металлом, пыхтя на лестничных площадках – неудобно разворачивать, ведь лестницы рассчитаны в основном на живых людей… А вот уже парни устанавливают свою страшную ношу на две табуретки, выдвинутые на середину странно пустой комнаты. Почему так пусто? Здесь же не было так пусто, в Алёшкиной квартире… здесь всегда было тепло и уютно… и тётя Надя здорово готовит…

– … В общем, сражались ребята геройски. Кучу душманов этих наколотили… Если бы рацию не разбили им, то продержались бы…

Слова вылетают одно за другим изо рта немолодого, представительного мужичка из местного военкомата. Видно невооружённым глазом, что мужичок пересказывает из третьих рук… зачем, для чего он говорит все эти слова?

– … Так что примите награду за своего сына, дорогая Надежда Алексеевна, и земной поклон вам от лица всей страны.