Обет без молчания

– У него я его и купил.

– За сколько?

– Тысячу евро.

– Тратишь огромные деньги на ерунду, а золото тебя не волнует? Чудак ты! – И, допив кофе, Фредди встал со стула. – Пойду воздухом подышу.

Это он так Кира выпроваживал, но тот и сам уже собирался уходить. Толку от старика ноль, а негатив от него прет такой, что кожа зудит.

Они вышли из подвала. Хан с наслаждением вдохнул прохладный воздух. В квартире Хайнца было очень душно, жарко и воняло табаком. Кофе пах тоже, и весьма приятно, но его аромат не перебивал остальные, в том числе старости. Люди в возрасте источают его, не все, но многие. Может, потому, что не часто моются, им тяжело, стирают одежду, забывают прополоскать рот после еды? Фридрих выглядел не очень опрятно, но в доме у него было чисто, хоть и не свежо.

Старик Хайнц присел на старый стул возле лестницы, ведущей в его подвал. Явно поставил для себя, потому что лавок поблизости не было. Трубку он не докурил и, попыхивая ею, стал смотреть на небо.

– Дождь скоро будет, – сказал он. – А ты без зонта.

Это значило: вали скорее, надоел.

– Ауфидерзейн, – попрощался с Фридрихом Кир.

Тот только пыхнул в него дымом.

Кир развернулся, чтобы уйти, как услышал кашель. Старику стало плохо? В таком возрасте каждый день может стать последним. А Фредди еще курит и пьет крепчайший кофе. Но, обернувшись, Хан понял, что тот всего лишь подавился дымом. И произошло это потому, что Фредди увидел старика, что шел в его направлении. Маленький, худой, похожий на лесовичка из сказок Александра Роу, только без бороды.

– А я надеялся, что ты сдох, – прокаркал Фредди, прокашлявшись, но еще не восстановив дыхание.

– Только после тебя! – ответил «лесовичок».

– Не дождешься. Я еще на твою могилу плюну.

Потускневшие глаза стариков зажглись и стали метать молнии. Эти двое люто друг друга ненавидели, и это было очевидно.

– А ты чего встал? – перекинулся на Кира Фредди. – Тут тебе не представление. Иди отсюда!

Пришлось ретироваться.

Отойдя от дома метров на пятнадцать, Хан обернулся и увидел, как старики спускаются в подвал, о чем-то ожесточенно споря.

* * *

Сидя в ресторане своего отеля за ужином, Кирилл все думал о Фридрихе Хайнце. Общение с ним не принесло удовольствия, но помогло получить информацию, пусть и субъективную. Теперь Хан знал о брате своего деда, антифашисте. В то, что он прятал евреев у себя в доме, желая за их счет обогатиться, он не верил. Желчный старик Хайнц оговорит и святого. Все у него плохие, в том числе собственный сын.

Но у Людовика был еще брат, и о нем Кирилл не расспросил, не выразил желания посмотреть семейные фото. Наверняка какие-то сохранились. По доброте душевной Фредди, конечно, ничего не сделает. Но если ему предложить денег, вполне возможно приложит небольшое усилие.

Хан быстро доел зауэркраут[1 - Традиционная квашеная капуста.], а рульку до конца не осилил, слишком была жирна. Под пивко она бы пошла неплохо, но ему завтра вставать рано, чтобы ехать в аэропорт, а он уже кружку выпил. На сегодня хватит!

Из ресторана он вышел в восемь и сразу направился к остановке. Теперь он знал, на какой автобус сесть, чтобы добраться до района, в котором жили его предки. Кир решил съездить туда еще раз, и, если старик Фредди не спит, поговорить с ним. Не откроет – не страшно. Возьмет такси и вернется в отель и в десять уже отправится на боковую.

Он доехал до Альтен-штрассе без приключений за сорок минут. Еще двадцать потребовалось на то, чтобы дойти до Краузе, тринадцать. В центре Берлина кипела жизнь, а тут было очень тихо, спокойно и малолюдно. Киру всего пара человек встретилась по пути. Все вернулись с работы и засели по домам. Это было свойственно обитателям спальных районов европейских городов. Они если гуляли вечерами, то только в праздники, церковные или национальные. А семейные отмечали на заднем дворе, жаря барбекю, или в маленьких заведениях на своей же улице.

Кир подходил к нужному дому, когда увидел человека, третьего за эти двадцать минут. Первые двое выгуливали собак, а этот стремительно шел. На нем был дождевик с капюшоном, огромный и серебристый – просто плащ-палатка из полиэтилена. Такой выручит, если льет как из ведра, а погода была всего лишь влажной. Да, иногда крапало, но Кир даже зонт ни разу не раскрыл, хоть и взял его с собой.

«Космический охотник» пронесся мимо Хана. Их разделяло три метра минимум, поэтому он не смог разглядеть ни лица, ни фигуры. Это и неудивительно, ведь все скрывал дождевик. Но Кир уловил запах. Его донес порыв ветра. От прохожего пахло кофе и табаком…

Тем кофе и табаком, что пил и курил Фредди Хайнц!

Значит, человек в плащ-палатке из непрозрачного серебристого полиэтилена только что вышел из его подвала. Получается, старик еще не спит.

Хан подошел к лестнице, ведущей вниз, приостановился и обернулся. Ему показалось, что то же самое сделал странный прохожий. Но было уже далеко и довольно темно, поэтому Кирилл мог ошибаться. Он спустился, постучал в дверь. Ему не открыли, но Хан решил проявить настойчивость. Старик явно не спит. Тут, на пятачке у двери, пахнет табаком и кофе, а еще прогорающими дровами, значит, из квартиры недавно выходили. И кто, ему понятно. Космический охотник! А дождевик он напялил, потому что с навеса капало, и тот решил, что дождь.

Кирилл стукнул посильнее, кулаком. Дверь поехала. Она оказалась незапертой.

Переступив через порог, Хан громко позвал Хайнца.

Тот не ответил, но из гостиной раздался треск. Кир сделал несколько шагов вперед, остановился у проема. В камине ярко вспыхнуло одно из поленьев. Оно и треснуло, а свет пламени озарил комнату, и Кир увидел старика Хайнца. Он лежал на диване под пледом. И смотрел на…

Хана?

Ему так показалось. А потом он понял, что Фредди никого не видит. Глаза его пусты.

Старик мертв.

Кирилл стал пятиться. Тут полено снова треснуло, над ним взметнулись искры. Красные блики упали на лицо покойника, и Киру почудилось, что его глаза загораются.

Кирилл Ханов не боялся покойников, но этот навел на него ужас.

А еще жара в помещении стала невыносимой, появились какие-то посторонние запахи. Просто гари, скорее всего, но Кир будто уловил запах серы.

«Я будто в аду!» – мысленно возопил он и бросился вон.

Глава 4

Элизабет, или, как все ее называли, Бетти, не переставала удивляться тому, что нравится мужчинам. Рост – метр с кепкой. Фигура хоть и неплохая, но немодельная. Ножки, ручки короткие, пухленькие. Нос вздернут, глаза узковаты, рот широковат. А золотисто-русые волосы пусть и густы, но лежат так, как им вздумается. На фотографиях Бетти получалась плохо, и, кто видел ее сначала на них, считал дурнушкой. Но стоило человеку познакомиться с ней лично, как все менялось. Ею очаровывались мгновенно. Бетти всего лишь улыбалась и уже становилась привлекательнее. А все из-за ямочек на розовых щечках. Но не только они Бетти красили. Еще глаза, пусть небольшие, но миндалевидные и изумрудно-зеленые, играющие от смешинок. Элизабет была хохотушкой, и они часто горели, на щечках играли ямочки, рот растягивался до ушей, и были видны пусть неидеальные по форме, но крепкие белые зубы, а непослушная челка падала на лоб, предавая девушке залихватский вид. У Бетти в детстве было прозвище Гаечка. Так звали очаровательную бурундучиху из диснеевского мультсериала «Чип и Дейл спешат на помощь». Все его смотрели, а мальчикам особенно нравилась Гаечка.

Бетти родилась и выросла в Берлине. По окончании школы уехала в Лондон, чтобы получить образование. Ее мама была чистокровной немкой, а отец наполовину англичанином. В Рочестере обитала его многочисленная родня, и Бетти сначала жила у тетки. Но, устав мотаться каждый день на поезде на учебу, нашла подработку и сняла комнату в квартире рядом с колледжем. Вместе с ней в ней обитали еще три человека, два таких же студента и один начинающий актер, он же официант Парис. Наполовину грек, на четверть турок, на оставшуюся часть ирландец. Более гремучей смеси кровей и не придумаешь! Парис уродился писаным красавцем с необузданным нравом. Правильные черты лица, смоляные кудри, пронзительные голубые глаза, унаследованные от ирландского деда, завораживали всех, в том числе кастинг-директоров и продюсеров. Париса часто звали на съемки, но дальше эпизодов дело не шло. Режиссеры терпеть не могли таких, как он, никому не известных, но с гонором. Его бы и в официантах не держали, если бы рестораном, где он работал, не владел дядя.

С Парисом Бетти познала прелести первой взрослой любви. Их отношения продлились почти год и закончились по ее инициативе. Элизабет, обладающая легким, приятным нравом, все это время умудрялась гасить конфликты. Не все, это было невозможно, но многие. Она умиротворяла своего бойфренда, и ей даже иногда казалось, что он меняется, становится спокойнее, рассудительнее, взрослее, наконец. Но, как Парис ни старался, у него не получалось. Причем между собой они редко ругались, то есть к ней у него претензий не было. Бывало, ревновал, но Бетти давала к этому мало поводов. Но с остальным миром Парис готов был воевать, как истинный потомок янычар. Последней каплей стал скандал, который он закатил на семейном ужине в Рочестере. Бойфренду показалось, что английские родственники Бетти смотрят на него свысока. Парис сначала дал своему внутреннему ирландцу хорошенько выпить и поймать кураж, затем включил грека и напомнил о том, что, если бы не его древние предки, не знали бы британские снобы, что такое философия, геометрия, демократия и олимпиада.

Бетти увела Париса в комнату, с трудом уложила, а поутру сказала ему: «Между нами все кончено». И столько было решимости в ее голосе и взгляде, что парень не стал спорить.

Они жили под одной крышей еще месяц, и у каждого были мысли о том, чтобы возобновить отношения, но оба их гнали. Пару раз не сдержались: один – поцеловались жарко, второй – занялись сексом на балконе, роняя горшки с геранью и лейки. Хорошо, что вскоре Парису предложили роль – настоящую, со словами. Нашелся режиссер, не английский, а индийский, которому понадобился актер с необузданным нравом. Парис улетел в Болливуд и сделал там головокружительную карьеру.

Но и Бетти в Лондоне не осталась. По окончании учебы она вернулась в Берлин, и не только потому, что скучала по родному городу. Еще она бежала от любовных воспоминаний, которые были связаны со столицей Соединенного Королевства. Едва отойдя от разрыва с Парисом, Бетти начала встречаться с Дэвидом, чистокровным бритишем. Он был старше на девять лет, имел престижную работу и собственную квартиру. Вел себя как истинный джентльмен и так же выглядел: костюм, прическа, стильные, но не бросающиеся в глаза, аксессуары. Дэвид тоже был высоким светлоглазым брюнетом, как и Парис, но они друг от друга кардинально отличались. У одного темные пряди были аккуратно уложены, у другого похожи на буйные заросли. В глазах бывшего – бушующий океан, у настоящего – спокойные воды тихой морской гавани. Оба носили одежду одного размера, но тела выглядели по-разному, и Бетти привлекало это: похожая непохожесть избранников. Ей одинаково нравились океан и море, но первый уносил ее, болтал, кидал на камни, а второй успокаивал, убаюкивал, нежил. Хотелось, чтобы Дэвид внес в ее жизнь то умиротворение, которого так не хватало.

И первое время между ним и Бетти царила полная гармония. Они встречались два-три раза в неделю, ходили в приличные места: в рестораны, на выставки, на скачки. После занимались неспешным, но весьма изобретательным сексом. Бетти оставалась у Дэвида до утра, восхищаясь порядком в доме и тем, что ее избранник не храпит, не пускает газы, не закидывает на нее ноги, не бродит по дому абсолютно голым, почесывая волосатую задницу. Впрочем, на его заднице волосы не росли, а те, что пробивались на груди, Дэвид удалял воском.

Проблемы начались, когда они стали жить вместе. И не потому, что Бетти нарушала уставленный порядок в доме или транжирила деньги (из-за этого у Дэвида не ладилось с предыдущими пассиями). Она сама была аккуратисткой и экономщицей: идеальная, почти казарменная чистота, все вещи на своих местах, а траты только разумные. Дэвиду категорически не нравились друзья Бетти. Он считал их шалопаями, намекал, что они тянут девушку вниз. Да, многие из них достались ей «в наследство» от Париса. Танцовщики, актеры, бармены, они любили потусить, могли в любой момент куда-то сорваться, но Бетти редко с ними виделась. А когда встречалась, отдыхала душой, но в отрыв не уходила. Тех же, с кем она училась и когда-то жила, никак нельзя было назвать раздолбаями. Все не только получали образование, но и работали, а что иногда совершали безумные выходки, так это по молодости. Когда еще чудить, как не в двадцать?

– Я в их возрасте таким не был, – возражал Дэвид, и его слова подтверждали люди из близкого окружения. – И ты совсем другая. В их стае ты белая ворона, и я не понимаю, зачем ты к ней прибилась.