Песнь тунгуса

– Почему не отвечали, почему не отвечали?

– Как не отвечали?! – гаркнул Аверьянов с возмущением, и тут уже в зимовье все окончательно проснулись. – Я вас всю ночь вызывал!

– Ночью не было связи, не было связи, – просто ответил Центральный.

Крепыш милиционер с глазами-пуговками и округлым подбородком, почерневшим от щетины, громко зевнул, потягиваясь, слез с нар, обулся и направился к выходу.

– Сообщите им о трупе, – сказал Круглов и высморкался в мятый платок.

Аверьянов покосился на него.

– Центральный, я всю ночь вас вызывал, у меня сообщение… сообщение. У нас чепэ. ЧеПэ! Чрезвычайное… чрезвычайный… Несчастный случай. Мальчакитов убит. Как поняли, прием? Центральный, я Хиус.

Рация раздраженно хрипела, шелестела, посвистывала, шум эфира стал каким-то яростным, Центральный ничего не отвечал.

– Центральный, я Хиус, как слышите?

И снова все слушали напряженный хрипящий эфир.

Но вместо ответа Центрального со стуком распахнулась тяжелая дверь из широких плах. В проеме стоял милиционер. Глаза-пуговки на его бледном лице пронзительно чернели.

– Это… мужики, – как-то странно, замедленно произнес он, – а его там нет.

Круглов оглушительно чихнул.

Рация ржаво заскрежетала, пытаясь что-то произнести.

– Черт! – выругался Круглов, утираясь платком. – Семенов, что ты имеешь в виду?

Семенов кивнул на улицу и спокойно повторил:

– Его там нету.

Спокойный тон и замедленные движения не вязались с бледным лицом и лихорадочно черными глазами.

Аверьянов оставил «Карат» и, не обуваясь, в одних носках пошел на улицу.

– Хиус, Хиус! Я Центральный, что случилось? Что происходит? Прием. Как поняли, прием?! Прием… – дальше последовал мат.

Но никто не отвечал Центральному, все спешили на улицу следом за Аверьяновым, милиционером Семеновым. Утро после ясной звездной ночи было пасмурное. Туман скрывал гольцы хребта и ближайшие таежные сопки до середины. Все толпились вокруг кедровых, срубленных в темноте и на скорую руку связанных веревкой носилок. Разрезанный надвое мешок валялся рядом. Мальчакитова на носилках не было. Сейчас всем его маленькое отощавшее в бегах тело вдруг представилось не таким уж и маленьким: как оно могло исчезнуть? Тело в напитавшемся кровью ватнике, в изодранных штанах, в потрескавшихся и сбитых ботинках. С головой, обмотанной тряпкой. Кажется, это были запасные чистые портянки лесничего.

Слышно было тяжелое дыхание следователя Круглова. По его рябоватому лицу проходили словно бы волны тумана. Он вглядывался в кедровые жерди, играя желваками. Сросшиеся брови смуглого длинного Андрейченко напряженной черной птицей парили над стеклянными и слегка безумными глазами. Невысокий крепыш Семенов в болоньевой синей куртке оглядывал лица собравшихся, словно спрашивая: ну, что я говорил, увидели сами? Второй милиционер в синей олимпийке с белой молнией, застегнутой до подбородка, от холода напружинивал тренированные плечи и еще глубже засовывал кулаки в карманы брюк. Из открытой двери доносился хрипящий голос Центрального: «Хиус! Хиус!»

Аверьянов посмотрел вверх, словно оттуда и шли позывные.

– Как это так могло?.. – проговорил второй лесник.

– Олег, ответь им, – велел Аверьянов.

И Шустов, очнувшись, пошел в зимовье, сел перед «Каратом».

– Я Хиус, Хиус…

Эфир вмиг замолчал, ни хрипа, ни свиста и шороха, только внимающая тишина. Стараясь говорить предельно ясно и внятно, Шустов объяснил ситуацию. Центральный, выслушав, твердо приказал ждать распоряжений и не отключаться.

Когда Шустов вышел из зимовья, он увидел всех в том же положении. Круглов взглянул на него. Шустов сказал, что Центральный даст распоряжение.

И на всех это подействовало, как «отомри» детской игры. Все разом задвигались, заговорили. Круглов цепко осматривался.

– Далеко он уйти не мог! – выпалил Андрейченко.

Щеки его слегка зарделись. В глазах появились огоньки.

– Не мог! – повторил он убежденно и двинулся было к зимовью.

– Стой! – скомандовал Круглов. – Надо сейчас же прочесать местность.

– Ну а я чё, соответствующе? – спросил с воодушевлением Андрейченко.

И он шагнул в зимовье и вскоре вышел, натягивая брезентовый плащ и вешая на плечо ружье, торопливо на ходу закуривая. Шустов, оказавшийся на его пути, смотрел напряженно.

– Чё-о? – спросил Андрейченко с вызовом и недоумением. – Не стой остолопом, а давай за мной.

– Да, прошерстить кедровник, – сказал Аверьянов.

– А туда? – спросил Семенов в синей куртке, указывая на Покосы и сопки, наполовину скрытые туманом, за пустыми обширными полянами.

– Вряд ли, – ответил Аверьянов.

– Конечно, в кедровник, – согласился Круглов, бросая взгляд на носилки, словно там уже мог вновь очутиться труп эвенка.

– Ты сперва обуйся, Борис! – воскликнул второй лесник с коротким смешком.

Аверьянов посмотрел вниз. Носки его уже напитались весенней влагой. Вернувшись в зимовье, он начал искать запасные портянки, но сообразил, что их нет, сам вчера перевязывал дурную башку эвенка Мальчакитова. «Как же он встал? – бормотал он, натягивая сапоги на ноги в мокрых носках. – Как поднялся?» Оглянулся на вошедшего Круглова. Тот пришел за выцветшей брезентовой штормовкой.

– Вы же пульс проверяли?

Круглов взглянул на него, молча взял куртку и, надевая ее, вышел. Аверьянов взял со стола пачку папирос, спички и поспешил за ним, но приостановился, вспомнив о «Карате». Вообще связь по «Карату» была неустойчивой в долине. Для хорошей связи надо было забираться на сопку. Но если путь преграждала сопка повыше, то и это было бесполезно. Поэтому обычно «Карат» в полевые не брали. К чему лишняя тяжесть? Выдавали эту рацию только лесопожарным сторожам на вышку. С горы Бедного Света, как ее окрестил Шустов, встретивший там в зимовьюшке прошлой осенью первый ночной снег, был виден поселок в долине, и связь получалась устойчивой. Поколебавшись, Аверьянов все-таки взял «Карат» в кожаном чехле, повесил его на плечо.

Лесники, лесничие и милицейские со следователем, все семеро рассыпались по молодому кедровнику, подступавшему к зимовью и Покосам со стороны небольшой гряды. Шустов иногда видел среди красновато-сизых стволов и зеленых пушистых веток фигуры и лица. Сам он шел справа от Андрейченко. С другой стороны шагал метрах в пятнадцати Семенов. Под ногами расстилались серые причудливые мхи.

Вскоре Шустов заметил в дымке среди стволов словно бы повисшие в воздухе кровавые крупные капли. Он даже запнулся и следующий шаг сделал с трудом, оглянувшись на фигуру лесничего в стороне. Еще через несколько шагов он сообразил, что это розовые цветы на голых ветках. Куст багульника он обходил все же с некоторой опаской, что ли… Рододендрон, – вот как он называется… Шустов оглянулся и поймал взгляд Андрейченко в плаще и с ружьем. Ему стало не по себе почему-то.

В другом месте Шустов заметил сгорбившуюся фигуру… коричневую… Это был трухлявый пень.

В самом деле, где Тунгус?

Земля начала повышаться. Они поднимались на невысокую гряду. Среди кедров серели камни, валуны. С противным криком полетела кедровка. Туман не рассеивался. Накрапывал дождь.