Все, кого мы убили. Книга 1

Все, кого мы убили. Книга 1
Олег Алифанов

1830 год. Выпускник Московского Университета Алексей Рытин получает от Общества Древностей предложение отправиться в Святую Землю. В пути его настигает предписание проследовать в имение князя Прозоровского, где при осушении болот были обнаружены некоторые древности. Следуя вопреки голосу разума движениям души, он оказывается втянутым в расследование ужасного преступления длиною в века – историю, перепутавшую древний миф, научную конкуренцию, грабителей курганов, тайное общество и сердечную страсть к дочери князя.

В результате злоключений он становится незаконным обладателем загадочного артефакта – скрижали с древними письменами, как-то связанными с легендой о последней битве, затрагивающей три части света. Алексей угодил в центр чьей-то старинной борьбы, он догадывается, что путь его и находки не случайны; будучи ученым, он отвергает всякую мистическую сущность событий, но как человек верующий, не может не чувствовать, что события выходят за рамки объяснимых физическими формулами.

Сюжет развивается на фоне «восточного вопроса» и исторических реалий периода 1830 – 1835 гг.

Олег Алифанов

Все, кого мы убили. Книга 1

Историко-приключенческий роман с элементами конспирологии и мистики

Ныне, когда сочтены уже дни мои, помолившись усердно Иоанну Дамаскину, чьим пером неизменно вдохновляюсь и которому не дерзаю подражать в скромных трудах своих, решил я доверить бумаге историю, сделавшую меня таким, каким стал я тому сорок лет и остаюсь по сию пору.

По малолетству счастливо избежав событий междуцарствия (ибо в силу вспыльчивого характера моего, не будь я юн, то непременно случилось бы мне стоять на Сенатской площади), спустя без малого четыре года, с отличием окончил я Московский Университет, где наряду с прочими науками слушал курс археологии и истории изящных искусств блистательного профессора Снегирёва. Всё время учёбы снедавшая меня страсть к путешествиям перемежалась с любовью к архивным изысканиям, так что немало дней провёл я в дороге, объезжая монастыри с Калайдовичем и Строевым, едва не сходя с ума от радости открытия дел давно забытых соборов и слушая вдохновенные речи о Холопьем городке и значении камня тмутараканского.

Поступив служить в канцелярию Дворцового Ведомства в чине коллежского асессора, вскоре получил я лестное предложение от Общества Истории и Древностей Российских при любезном моём Университете отбыть в экспедицию по Святой Земле и окрестностям её. Надо ли описывать восторг молодого человека, грезившего деятельностью в отдалённых краях, о которых зачитывался он ещё недавно!

Всего более воспламеняла меня мысль, что стану я одним из первых в числе гражданских лиц, кои посетят беспрепятственно благословенные земли сии, сношения с которыми оказались прерваны на долгие девять лет, и находившиеся попущением Божиим под властью беспокойного южного соседа нашего.

К слову сказать, лишь упомянутая мною чрезмерная нервозность являлась единственной причиной, по которой избрал я статское, а не военное поприще – то самое, которое помогло моим решительным сверстникам гораздо ранее осуществить мечты к перемене мест как по морю, с контр-адмиралом Гейденом, так и кавалерийским манёвром, с прославленным баловнем судьбы Паскевичем.

Не стану утруждать никого подробными описаниями моего непримечательного прошлого и истории своей семьи, ибо рассказ мой и без того не краток. Скажу лишь, что матушка моя, женщина набожная и благочестивая, ни минуты не сомневалась в благополучном исходе упомянутого предприятия и, складывая в дорогу вещи, радовалась моему поручению более меня самого, попутно решительно отвергая все осторожничанья братьев и сестёр, собравшихся в урочный час в нашем уютном домике на Остоженке.

Так или иначе, дав скорое согласие и будучи вызван в Санкт-Петербург с целью принятия депеши от Его Величества для Иерусалимского в Константинополе патриарха, я справил паспорт на свободный проезд в Османскую Империю у Военного генерал-губернатора Петра Кирилловича Эссена, и присоединился к паломникам. Среди них более всех сдружился я с неким Стефаном, бывшим со мною на высочайшей аудиенции и получившим записку для вручения графу Воронцову в Одессе, куда и пролегала сухопутная часть пути нашего.

Простившись надолго с близкими и покинув столицу апреля 28 числа 1830, караван наш, всего до двадцати человек преимущественно частных лиц разного звания, неспешно тронулся к желанной цели в дорогу, на которой, признаюсь, было для меня не менее интересного, чем за морем.

И разве мог предположить я тогда, что самые тяжкие искушения ждут меня вовсе не на чужбине, а в родной стороне моей.

Уже в Новороссийских пределах, когда стояли мы в ожидании лошадей у соляных ключей на речке Каменке, догнало меня предписание от Общества с наставлением оставить миссию и проследовать в имение князя Прозоровского, что уводило в сторону от маршрута на добрую сотню вёрст. В бумаге говорилось, что в результате земляных работ обнаружены там некие древности, и князь, сам коллекционер и известный попечитель музеев в Николаеве и Одессе, просит нынче же летом прислать комиссию для исследования оных ценностей. В мои же поручения входил краткий осмотр упомянутых предметов для рекомендации, кого и в каком количестве назначить в экспедицию, с каким инструментарием, и целесообразно ли это делать силами Общества или адресовать послание Румянцевскому кружку в С-Петербург. Старый слуга мой даже перестал по обыкновению кряхтеть и жаловаться на свою долю, и собрал вещи мои в полчаса, боясь, как бы я не передумал двигаться скорости ради единолично.

Словом, оставив своих спутников в загадочном недоумении и вытребовав для себя лошадей и повозку с возничим (для чего вместо подорожной пришлось применить пакет с императорской печатью) тем же вечером ночевал я уже в двадцати вёрстах от прежнего места, в краю, некогда именовавшемся Новой Сербией, на постоялом дворе, содержавшемся четой арнаутов, в виду руин старой паланки, наполовину растащенной для укрепления этого самого двора.

На ужин, который я, наслаждаясь тихими сумерками, просил накрыть во дворе вымазанного белой глиной дома, подали водку, кофе, и целую запечённую стерлядку с гарниром из гречки и окружённую фунтом стерляжьей же икры. Перебирая глазами нехитрую крестьянскую утварь, расставленную под навесом трактира (называемого здесь уже на греческий манер таверной) я размышлял о диком ещё недавно обширном крае, вверенном Богом попечению и усердию государей наших в тяжкое время волнений и войн.

Уснул я в чисто прибранной спаленке мезонина, куда выходила обложенная жёлтыми изразцами печная труба, в мечтах о цимлянском вине, на широкое угощение которым весьма рассчитывал, зная о пристрастиях князя Прозоровского, и попутно раздумывая, успею ли нагнать поклонников в Одессе, или же придётся присоединиться к ним в Константинополе, на волнующих берегах шумного Босфора.

1. Прохор

От сих путь предстоял на сдаточных, вёрстах в пяти предстояло нам съехать с почтового тракта. Наутро другой уж возница, именем Прохор, закладывал в порядком разбитую бричку с круглыми рессорами новую пару чалых лошадок. От того не желалось ему выказывать мне лишних почестей, что были мы оба молоды и почти что ровесники, или вообще, являясь потомком однодворцев, чувствовал он в этом родном для него краю лихую удаль, но ни тени робости не виднелось в его широком лице, смешавшем в себе множество степных и южных кровей. Да и я предпочёл простоту общительности сословным различиям, не желая, чтобы чины и звания мои, высокие для мест сих, стали препятствием к удовлетворению краеведческого любопытства. Немало рассказов о всяком местечке, что размеренно миновали мы, услышал я от него в пути, многое узнал о дрязгах незнакомых мне доселе жителей; мне нравилась его простая нелицеприятная речь, в коей и словоерсы-то были употребляемы не из подобострастия, а лишь для форсу.

Я спросил, знает ли он дорогу в имение Прозоровских.

– Я тут, почитай, вёрст на двести кругом всех знаю-с, – сообщил он скорее из снисхождения, чем хвастовства, – земли у него с избытком. Только туда вашу милость не повезу.

За какие заслуги вдруг решил наградить он меня таким странным титулом, я спрашивать не стал.

– Что так? – малый понравился мне, и я желал бы путешествовать с ним до конца, и даже обратно, потому как от вчерашнего моего кучера с трудом добился я пары-другой слов. – Разве невыгодно? Прогон там долгий.

– Не полагается, – ответил он после заминки. – В Знаменском должен я смениться, а после обратно, или куда пошлют-с. У нас ведь только кони отдыхают, а ямщику или кнут в руки – или кнутом по вые.

Он показательно засмеялся своей несколько преувеличенной шутке.

– Я скажу смотрителю, так он, пожалуй, согласится, – обнадёжил я Прохора, а более себя самого.

Да не тут-то было.

– Смотрителя там уж нет, а только староста. Дорога – не столбовая. Разве так-с, – произнёс он после раздумий, несколько поникнув, и обернулся, – два целковых набавишь?

– Не слишком, молодец? – нахмурился я, более от самого возражения, нежели от запрошенной мзды.

– К князю разве кто захочет ехать? – спокойно сказал он. – Другой и вовсе – бросит за версту, так барин и запылится по дороге.

– Отчего же его боятся? Нравом крут?

– Что сразу: крут-с! Не его, чего нам его бояться, Хлебниковы – люди не подневольные.

– Тогда – что?

Он помялся и покрутил головой, словно оценивая, достоин ли я его речей.

– Земли у него дурные. Говорят, людей едят-с.

– Пески зыбучие, что ли?

– Пески ли, подзол – я не нюхал. А заживо – жарят. Проще говоря, нечисто там.

– А за два рубля уже и почище? – усмехнулся я.

– Коли серебром, то всё ладно-с. Нечистая сила, она серебра-то боится, – оживившись, расхохотался он во всю ширь своего скуластого лица, и я вслед за ним. – И видали там разное, да не все назад пришли. – Голос его изменился, там почудились мне резкие нотки. – А иные, кто и вернулся, рот на замке держали… Пока не помёрли. Оба брата Астахова, ко?вали, мы с одного конца, нанялись к князю на лето. Раз-другой сходило им, хоть и много чепухи сказывали. На Покров, по первому инею, нашли их. В село с работ вертались. Да не помёрзли: спалил их огонь. Даром, что кузнецы. А денежки – две красненьких – целёхоньки. Да и князь вскоре – того-с.

– Умом, что ли, тронулся? – грозно спросил я, желая пресечь совсем уж нелепые сплетни, которыми по обыкновению простецы окружают своих господ, но не возымел действия на ямщика.

– Может и тронулся, да только совсем – того… кончился-с, – объяснил он и, цыкнув зубом, очертил со свистом саженным кнутом круг поверх голов лошадей и наших.

– Да о каком ты князе толкуешь, что он – того-с? – с негодованием передразнил я.

– О старом, коему нынешний – племянник. Лет двадцать минуло.

– И ты сам не видел, а только поминаешь дедовы сказки! Негусто, – поддел я, вздохом изобразив разочарование.

– Так это только начало, – обиделся кучер. – Погоди, ещё не то расскажу.

– Стало быть, получишь сверху рубль на оберег! – обещал я, отходя. – Но не боле. А ты что ж, в эти небылицы веришь?

– От моей веры тут ни убавить, ни прибавить. А нечисть, она… кому небылица, а кому и кобылица.