Кража по высшему разряду

Хозяйка и гостья прошли в дальнюю комнату. Она тоже походила на маленький зал музея средней руки. На комоде и тумбах стояли небольшие бронзовые фигурки и парные подсвечники. А картины на стенах были не старше девятнадцатого века.

Инна уселась в углу, удобно угнездившись в глубоком, уютном антикварном кресле с новенькой обивкой «под старину», включила диктофон и собралась вздремнуть под нудное бормотание хозяйки…

Сколько подобных воспоминаний она выслушала за годы работы в разных редакциях, сочиняя ради «презренного металла» всевозможные заказухи! Как часто посередине длинного монолога усилием воли заставляла себя очнуться, чтобы вставить привычные фразы: «С этого места, пожалуйста, поподробнее», или «Ну надо же! Кто бы мог подумать!», или «Потрясающе! Я об этом никогда в жизни не слышала». Главное, надо было дать собеседнику почувствовать уникальную значимость его рассказа, позволить ему раскрыться, чтобы тот наконец поведал миру очередную банальность, но хотя бы на сей раз снабженную интересными деталями.

Инна вспомнила, как один самодовольный мемуарист-рассказчик принимал ее в загородном доме, арендованном одной фирмой по ведомству «нефтянки» для ВИП-персон. Комната, где чиновник давал интервью, больше смахивала на будуар или, точнее, на номер в доме свиданий. Ампирные обои в бордово-золотистых тонах, кругом – парча, золотые кисти на шторах и обивке, инкрустированная вычурная мебель. Сам рассказчик вольготно возлежал на оттоманке наподобие турецкого паши, а сама Инна скромно пристроилась с диктофоном на уголке пуфика. Большую часть странной комнаты занимала двуспальная кровать-аэродром в нише под балдахином. Поначалу Инна поглядывала на нее с опаской, но вскоре поняла: ей здесь абсолютно ничего не грозит. И слава богу! Мемуаристу с его огромными деньжищами не проблема уложить в эту суперкойку любую топ-модель. А она, замордованная жизнью продажная журналюга, к счастью, никакого интереса в плане секс-досуга для него не представляет.

«Вот повезло! – обрадовалась тогда Инна. – Этому типу гораздо важнее записать каждую секунду своей скучнейшей жизни, чем банально переспать со мной. Он наивно мечтает, что из-под моего борзого пера скоро появится книга, которая сделает его жизнь, в общем-то серенькую и малоинтересную, важной и значительной в глазах партнеров по бизнесу, в кругу знакомых и родственников. Придаст ему, так сказать, иной масштаб и вес. Но этого не случится, будь я хоть Лев Толстой. Напрасные хлопоты, батюшка! Харизма – это как мужская сила. Или она есть, или ее нет. Как Богу угодно».

Кого только в ее бурной творческой биографии не встречалось! У другой богатой мемуаристки, хозяйки двухэтажных элитных апартаментов на Арбате, Инну изводила мелкая настырная, слюнявая, правда, довольно симпатичная собачонка, так и норовившая облизать ее писательскую физиономию. А вот чашки чаю там было не дождаться, сколько она ни намекала горничной на трудный и долгий рабочий день…

Инна очнулась, вспомнила, где находится, и пристально взглянула на старушку. Главное, чтобы заказчица не уличила ее в том, что она дремлет. Бойкая журналистка, живущая в ней, заскучала, свернулась калачиком и приготовилась соснуть часок-другой. Нет, так нельзя! Интерес к уникальной личности заказчика прежде всего! Чего изволите, графиня? Хотите, изображу вас холодной интеллектуалкой? Ради бога. Хотите предстать перед читателями хлебосольной хозяйкой. Пожалуйста! Простой, душевной русской женщиной? Как скажете! Желание заказчика – закон для сервильного писателя. То бишь, говоря по-русски, скромного труженика сферы обслуживания. Хотя как тут не задремать: пожалуй, ничего на свете нет скучнее чужих подробных воспоминаний! Особенно если они касаются людей и событий, которые к тебе лично не имеют никакого отношения.

Что ж, придется покорно слушать очередную семейную сагу. Инна положила локоть на столик рядом с креслом, создав устойчивую опору, чтобы голова невзначай не упала на грудь, когда она задремлет…

Внезапно сквозь полудрему она услышала:

– А диктофон, Инночка, вы, пожалуйста, выключите.

Инна взглянула на старушку с немым вопросом, и тут дама, словно продолжая прежнюю фразу, буднично объявила:

– Разумеется, Никиту отравили!

«Ни фига себе, скучные мемуары! Мы, между прочим, так не договаривались, бабушка! Я на мокруху не подписывалась!» – пронеслось у Инны в голове.

Бойкая репортерша, спрятанная до поры до времени в ее душе, потянулась, распрямилась и, как показалось Инне, стала вслушиваться в разговор с недюжинным интересом.

Инна запаниковала:

«Пусть амбициозные публицисты, шустрые газетные репортеры и нахрапистые молодцы или девицы, успешно совмещающие первую и вторую древнейшие профессии, так глупо рискуют. Правда, отважным криминальным и политическим журналистам тоже (вспомним бедных Пола Хлебникова и Анну Политковскую) не всегда везет! Но я-то работаю в другом, совершенно безопасном жанре. Ну, Серега, ну, художник офисный, ты мне в Москве и за это ответишь! Вот какой сюрприз ты приготовил „Инке, настоящему другу“, коварный интриган! Специально ведь, мерзавец, умолчал про „особые обстоятельства“! Чтобы я раньше времени не вытащила ноги из дурно пахнущего вещества, которое этот бездельник обозвал гордым словом „наш проект“ и в котором мои бедные ножки уже по колено увязли».

Прокрутив в голове этот гневный монолог, Инна окончательно проснулась и тупо уставилась на пожилую леди, не сводившую с нее испытующего стального взгляда. Интересно, как теперь на все это реагировать? И не опасно ли в свете новых сообщений пить с ней чай с тортом? Старинные портреты, верная прислуга – все это возвращает в эпоху великих отравлений и секретных ядов! Герцог Борджиа, королева Маргарита Наваррская… Немного цианистого калия – может, в этом доме его всем подкладывают для забавы? Или испытывают на гостях, как на лабораторных крысах? Чтобы подтвердить или опровергнуть догадку о смерти сына…

– Дорогуша, пройдемте в соседнюю комнату, там домработница накрыла чайный столик, – сказала дама, словно прочитав ее мысли. – Между прочим, торт для нас покупал…

И она назвала фамилию помощника депутата, не слезавшего в последние дни с экранов телевизора. Его босса, депутата питерского городского собрания предыдущего созыва, застрелили несколько лет назад в собственном подъезде. О причине заказного убийства в городе ходили разные слухи, но большинство СМИ сходились на том, что слугу народа убили из-за огромной суммы наличными, которую он вез в обычном портфеле из Москвы… Судя по роскошной обстановке в доме, Никита Покровский тоже недавно возил с собой немалые денежки. Впрочем, возможно, это были кредитные карты. Разница невелика.

У Инны по спине побежали мурашки, и она зябко поежилась, хотя в квартире было тепло.

М-да, ну и денек! – Инна с усмешкой вспомнила астрологический прогноз из журнала «Гороскоп»: «Близнецы, декабрь для вас удивительно счастливый месяц. Успехи в творчестве и любви ожидают всех, рожденных в начале и середине июня».

«Ни фига себе, если это счастье, тогда что же считать проблемами?» – растерянно спросила себя она. «Тени отца Гамлета» выходят в Питере на свет божий одна за другой. И что, теперь поселиться здесь на пару месяцев и заняться журналистским расследованием? Забросив работу и всю остальную московскую жизнь?

«Да! Да!» – казалось, заорала нахальная репортерша, прятавшаяся на дне ее души. Но Инна довольно грубо приструнила ее. Кому сейчас интересна судьба давно усопшего мелкого олигарха? Отработанный материал… Оппозиционные газеты статью о Покровском точно не возьмут. Равно как и издательства. Им всем с живыми бы олигархами разобраться…

Хозяйка квартиры между тем менялась прямо на глазах, словно героиня какого-нибудь фантастического ужастика эпохи новых технологий. Похоже, питерские магнетические силы, витающие над городом, второй раз за последние дни пришли в движение. И в собеседнице Инны проявилась ее глубоко спрятанная сущность.

Перед Инной сидела уже не радушная седенькая старушка, а энергичная дама средних лет, с живыми серыми глазами и волевым ртом. Она кипела жаждой мести и, похоже, хранила в душе такие «петербургские тайны», что роман Крестовского в сравнении с ними выглядел невинной детской сказочкой.

«Интересно, чем занимался ее сынок, что за несколько лет сколотил такие деньжищи? – подумала Инна. – Одна эта квартира на Мойке с прислугой чего стоит! М-да, журналистской или даже издательской деятельностью на такую роскошь точно не заработаешь. Наркотики? Торговля оружием? Порнобизнес? Сеть подпольных публичных домов? О таких вещах молчат или уносят с собой в могилу, как Никита Покровский…

А его мамаша и сегодня не бедствует. Кто-то за ней очень пристально присматривает», – продолжала размышлять Инна и, словно в доказательство своих мыслей, услышала от пожилой дамы слова, от которых мурашки вновь побежали по спине:

– Помню, однажды мы праздновали день рождения Никиты в кабинете начальника тюрьмы… – Старушка заговорила об этом самым будничным тоном, словно речь шла о корпоративе в ближайшем кафе. – И представьте себе, этот интеллигентный и порядочный человек честно предупредил меня, чтобы мы с сыном были осторожней. Слишком многие были заинтересованы в скоропостижном исчезновении моего Никитушки.

– А почему вы думаете, что его отравили? – решилась наконец спросить Инна. Она еще не до конца пришла в себя после сенсационного сообщения и после некоторых колебаний наконец все-таки отхлебнула чаю из тонкой старинной чашечки.

– Потому что, едва Никиту оправдали и выпустили на свободу, они подослали к моему доверчивому мальчику этого прохиндея, этого мерзавца-травника. А я ничего не могла сделать. Он словно загипнотизировал Никиту. Отравитель называл себя народным лекарем и пичкал Никки подозрительными снадобьями. Втерся к мальчику в доверие, словно колдун. Понятно, что сын после нескольких лет, проведенных на нарах, чувствовал себя отвратительно. И выполнял все назначения отравителя. А итог был страшным. Врагу не пожелаю.

Вскоре после освобождения из тюрьмы у Никиты случился обширный инфаркт со смертельным исходом. Такие яды науке и спецслужбам давно известны, и мой бедный Никки стал их очередной жертвой…

«Боже, что за бред сумасшедшей? Средневековый отравитель… – Инна чувствовала, что начинает терять терпение. – Ну, прямо оперный злодей, аптекарь Бомелий из „Царской невесты“!»

Сон улетел, так и не успев окутать Инну северным тяжелым покрывалом. Гостье почудилось, что вещи в комнате задвигались и зашелестели, а один из предков графини, до того степенно взиравший с портрета и, казалось, внимательно прислушивавшийся к беседе, даже слегка кивнул в подтверждение сомнительной версии хозяйки.

– А разве у пятидесятилетних, руководящих серьезным делом и много работающих мужчин не бывает инфарктов? Тем более что им обычно некогда следить за здоровьем, – робко спросила журналистка.

– Бывают. Только не в нашем случае, – отрезала хозяйка. – Мой Никки был еще молодой, спортивный и жизнерадостный мужчина. Недавно вновь женился и очень хотел жить. Такие люди не умирают ни с того ни с сего.

Так-так… Вздорные фантазии старухи недоказуемы. Это ясно, как то, что Никита Покровский был отнюдь не ангелом. Любой издатель, кому Инна перескажет этот разговор, сочтет старуху сумасшедшей, а значит, с рукописью потом хлопот не оберешься. Кто из издателей захочет связываться с криминальной мемуаристкой? И вообще Инна Морозова работает в другом жанре.

– Никки следил за своим здоровьем, как космонавт, – спокойно, словно читала лекцию на кафедре, продолжала хозяйка. – Он задумал демократический прорыв в сфере новых технологий. Эта без преувеличения техническая революция ликвидировала бы лишние звенья в технологической цепочке, многие бы тогда лишились солидного заработка и своих мест, вот сына и убрали. Словом, Никитушка заступил на территорию чужих кланов. А главное, отказался сдать своего босса. В Петербурге, моя дорогая, все очень тесно переплетено, это вам не ваша огромная Москва, где денег и возможностей немерено. Мы здесь все варимся в одной кастрюльке. Когда один петербуржец задумывает новый проект, у другого изо рта тут же уплывает жирный кусок.

«М-да, весьма лакомый кусочек был в руках у сына старухи, если кто-то, как уверяет Полина Андреевна, решился заказать его убийство, – подумала Инна. – Убрать Никиту Покровского, не последнего в городе человека, – это вам не бомжа на Васильевском паленой водкой опоить и в залив сбросить», – продолжала размышлять она, кивая Полине Андреевне невпопад. Журналистке не терпелось хорошенько обдумать все вновь открывшиеся жутковатые обстоятельства. И принять к завтрашнему дню поистине гамлетовское решение: писать или не писать?

Наскоро попив чаю с роскошным тортом, украшенным свежей малиной и взбитыми сливками, гостья простилась с Пиковой дамой, пообещав непременно явиться пред ее стальные очи завтра.

На обратном пути Инна вспомнила про Изольду, которая давно ждала ее в кафе на Васильевском острове, и припустила к метро – на станцию «Невский проспект». По дороге она достала мобильник. Тот, по счастью, был пока в зоне действия. Инна прислонилась к стенке и послала московской подруге очередную эсэмэску:

«Мусик, я в отчаянии. Здесь одни маньяки, графини и отравители».

Телефон запищал через пять минут:

«Одевайся теплее, а то в Питере метель», – советовала подруга. Как всегда, Машка писала только по делу. Инна как-то сразу успокоилась. Тонкая ниточка, связывавшая ее с Москвой, вновь завязалась. Инна знала: Машка подскажет выход из любой ситуации, даже самой безнадежной. И, улыбнувшись своим мыслям, Инна едва не проехала нужную станцию.

ИЗОЛЬДУ ПРИВОЗЯТ НА ТАЧАНКЕ

В роду Изольды всегда рождались красавицы. Быть ослепительно красивыми для женщин этой семьи казалось таким же естественным, как для других иметь, к примеру, два уха, поэтому никто из близких давно не обращал на их притягательную и изысканную внешность особого внимания. А незнакомые внезапно и надолго застывали в изумлении. Между прочим, мужчины в этой семье могли быть какими угодно: и низенькими, и корявыми, и невзрачными, на облике их дочерей все эти недостатки почему-то не сказывались. Ген красоты передавался из поколения в поколение по женской линии вопреки явной ненаучности этого факта.

Бабушка Ольга, приехавшая в Питер из Минска в конце двадцатых, поражала жителей Северной столицы тонкой талией, огромными серыми глазами и золотистыми волосами, уложенными волнами по тогдашней моде. А еще особым, наверное, польским шиком, с которым она повязывала косынки и закалывала брошки. Ольга имела редкую для женщин той эпохи специальность врача-психиатра, занималась в ординатуре под руководством профессора Шмидта, любимого ученика самого академика Павлова, и главным результатом этой учебы стало появление на свет ее дочери Изольды. Впоследствии Ольга не раз рассказывала (особенно она любила это делать в больших компаниях, откуда содержание всех разговоров плавно перетекало в Большой дом), что привезла Изольду из роддома на тачанке. Но как ни странно, этот политически безупречный факт биографии никак не сказался на благородной внешности и аристократических манерах дочери. Может быть, необычное имя не способствовало тому, чтобы слиться с пролетарской местностью? По правде, Ольга и дала его Изольде потому, что в душе мечтала: ее девочка предназначена не для этого серенького мирка, не для питерского коммунального быта с его общими кухнями, керогазами и убогими клеенками на кухонных столах, а для иной жизни, где житейское почти не играет роли, а главное – сила духа и интеллект, ну и, разумеется, красота, раз уж она столь обязательна для женщин их семьи…

Изольда резала в тарелке блинчики, вспоминала о матери и негромко рассказывала о жизни на чужбине. Ее руки, когда-то молочно-белые, с точеными пальцами, выдавали возраст увеличенными суставами и темно-коричневыми пятнами на тыльной стороне кисти. Однако улыбка осталась прежней, пленительно-нездешней, из старого французского кино. Инна слушала ее чудный, совсем не изменившийся голос и поеживалась под плащом. Боже, ну почему она всегда попадает в этот сырой и туманный город в самое мерзкое время года, в ноябре или в декабре! Когда световой день длится всего несколько часов, да и то эту мокрую, противную морось вряд ли назовешь днем… Она заметила, что Изольду тоже слегка знобит, и заказала им по рюмке коньяка. Выпили, не чокаясь, помянули Ольгу и ее двоюродную сестру Варю, бабушку Инны. Варя и была той самой женой красного командира, одолжившего в полку тачанку ради появления на свет новой гражданки рабоче-крестьянского государства.

О, если бы Ольга только знала – тогда, незадолго до страшной войны, – как буквально, каким жестоким и неожиданным образом вскоре воплотятся в жизнь ее мечты о мире чистой духовности! В блокадном Ленинграде быт напрочь исчезнет, потеряет значение, а сила духа, наоборот, станет главной материальной ценностью, дающей силы выжить порой вопреки голоду и болезням.

Началась война, и Ольга, отправив дочь и мать в эвакуацию, осталась служить врачом в Ленинграде. Врачам-психиатрам сразу выпало столько работы, что лишь каким-то немыслимым, неженским усилием воли хрупкая, почти бестелесная Ольга заставляла себя не падать в обмороки от усталости и держаться, подавая пример мужчинам. Нервы молодых пилотов, совершавших первые боевые вылеты, частенько не выдерживали, у здоровых и крепких парней случались истерики, и доктор Ольга Михайловна Гурко помогала им не сойти с ума, вернуться в строй, выжить. Ольга еще больше похудела, почти высохла, талия стала по-девичьи тонкой, а в уголках рта появились жесткие складки и первые седые пряди на лбу.

– Знаешь, мать почти не рассказывала ни мне, ни дочерям о войне, – однажды призналась Изольда. – Не любила ее вспоминать, как все блокадники. Понимала, что и мысли ее, и поступки того времени будут непонятны в иной системе координат и, может быть, даже покажутся нам полным безумием – то есть тем, с чем она всегда профессионально боролась.