Крутень

Крутень
Николай Архипов

Балагур и весельчак Лешка за неосторожные высказывания в лагеря. Сломленный пытками НКВД, он бежит на родину и круто расправляется с активистами, написавшими на него донос. Но не он один оказался в списках репрессированных. Мельник Панов с семьей отправляется в Сибирь, где в поселениях процветает беззаконие и произвол. В некоторых местах не обходится без людоедства. Ярый активист Федор влюбляется в дочь лавочника Ольгу. Ее родственники пытаются использовать Федора в своих целях. Но семья Ольги подлежит ликвидации. Отец сжигает поместье и скрывается. Брата Ольги, бывшего сподвижника атамана Юшко, вылавливают и сажают в лагерь. Борьба идет не на жизнь, а на смерть.

Николай Архипов

Крутень

1

На бескрайних просторах Ополья, в самом истоке небольшой речки с нездешним названием Орда раскинулось древнее русское село Неглинка. По преданиям именно на этом месте когда-то остановили монголо-татарскую орду, оставившую после себя бесчисленные курганы с останками неугомонных воинов, так и не покоривших православную Русь. Если перейти речку и подняться на самый высокий холм, то перед путником открывается живописнейший пейзаж Владимирского Ополья с сёлами и небольшими тихими городками. Особенно красиво здесь летом, когда цветут луга, желтеют хлеба и высоко в небе одиноко поёт жаворонок.

В один из таких солнечных дней ранним утром 1814 года по пыльной просёлочной дороге шёл усталый солдат. Шагал он издалека, от самой западной границы. Вот уже полтора года, как отгремела война с Наполеоном, а он все шёл и шёл домой, не зная усталости, отсчитывая бесконечные версты русской земли. Но вот позади, наконец-то остались леса и перед ним, насколько хватала глаз, раскинулась бесконечная равнина. Солдат много лет не был на родине, но помнил каждый поворот, каждый метр родной земли. Он поднялся на последний холм и первое, что увидел, это блестящий на солнце купол новой церкви. Солдат остановился, снял шапку и трижды перекрестился. Он был дома. Внезапно впереди, прямо на дороге возник небольшой пыльный вихрь и стал раскручиваться, быстро набирая силу. Вначале вихрь крутился на одном месте, извиваясь и кланяясь во все стороны, словно здороваясь с прохожими. Но вот он игриво подпрыгнул и побежал по дороге прочь от человека, поднимая в воздух все, что попадалось на его пути.

– Крутень поднялся. К чему бы это? – подумал солдат, с любопытством и тревогой наблюдая за игрой ветра.

Но вихрь, немного покружив по дороге, вдруг стал стихать, чахнуть и через мгновение совсем исчез, не оставив после себя и следа.

– Вот так и жизнь человеческая проходит, – глядя на пустую дорогу, размышлял солдат, – крутится, хлопочет, а потом раз – и нету его, как и не жил на земле. Маета одна и больше ничего.

Он вздохнул, окинул взглядом поля и пошагал в село, слушая и не слыша бесконечную песнь невидимого жаворонка.

А в это время в небольшой избёнке у большой русской печи возилась с пирогами раскрасневшаяся от жара женщина. В синей простенькой кофте и домотканой юбке она то и дело сновала от печи к столу, привычно укладывая пироги на противень и засовывая их в печь, в самый жар. В её глазах, словно бесенята, играли отблески огня, она о чем-то сосредоточенно думала.

– Настёна, Настёна! – в окно избёнки громко забарабанили, – Митрий пришёл, беги скорее, встречай солдата!

Женщина от неожиданности вздрогнула и выронила из рук ухват. Не оглядываясь на окно, она без сил села на скамью, а в окно все продолжали и продолжали стучать. С печи свесилась седая голова старика свекора.

– Настасья, чего случилось? Никак пожар? Чего бабы то орут? – зашамкал старик, пытаясь слезть с печи. Его голые заскорузлые ступни шарили по краю печи, не находя печурок, – помоги слезть, никак не попаду.

А Настасья все сидела и сидела, не слыша просьбу старого отца, не откликаясь на крики с улицы. По лицу её медленно текли слезы. Вот открылась дверь в избу, и она сквозь мутную пелену увидела своего долгожданного мужа.

– Митя! – крикнула Настасья и кинулась к солдату, упав в его объятия, – Митя.

Она, уже не сдерживаясь, зарыдала от счастья, целуя запылённое обветренное лицо Дмитрия.

– Да снимите меня, окаянные! – не выдержав закричал дед, – Митька, сынок, сними меня с печи!

Дмитрий засмеялся и, оторвавшись от жены, обхватил отца и легонько поставил его на пол.

– Здравствуй, папаня, вот я и пришёл, – сказал он и трижды расцеловался с отцом.

Дед, глядя на сына тоже прослезился. Он слышал о войне, о ней многие рассказывали. И те, кто побывал на ней и те, кто ходил с обозами в Москву, видел выжженный французом город. Дед Михайло уже не надеялся, что дождётся когда-нибудь своего младшего сына. Похоронив не так давно жену, он перебрался жить к снохе, которую любил и уважал за её покладистый и добрый характер. У остальных двух сыновей и у самих было по полной избе народа, а быть обузой дед не хотел. Дмитрия на службу забрали почти сразу после свадьбы. Он даже не видел, как вырос его сын Егор, ставший единственным помощником в доме, не хоронил свою мать, не заметил, как состарился отец.

– Собирай, Настасья, на стол, да зови гостей, гулять будем, – распорядился обрадованный дед, – гляди, какой герой к нам пожаловал. Это что за медалька у тебя, сынок?

– Это орден, папаня. Называется Георгий Победоносец, – ответил довольный Дмитрий, сняв сумку и усаживаясь за стол.

– Егорий, – тихо и довольно произнёс старик, – вона что. Молодец, Митрий, не посрамил наш род. Журавлёвы никогда врагу не кланялись. Настасья, да не сиди ты сиднем, беги к Петрухе, скажи, что бы мигом были здесь. Скажешь, брат с войны пришёл.

Настасья улыбнулась, вытерла слезы и побежала по селу собирать родню. Она все ещё не верила, что наконец-то вернулся её долгожданный Митя. Прибежал сын Егор и, остановившись перед солдатом, смущённо и солидно поздоровался с отцом за руку. Дмитрий, не ожидавший увидеть почти взрослого сына, даже растерялся. Егор был выше его почти на голову и в плечах намного шире. Настоящий богатырь.

Вечером в избе Журавлёвых негде было протиснуться. У дома и на завалинке сновали односельчане. Всем было любопытно посмотреть на солдата. Особенно интересовались орденом. Никто ещё на селе не приходил с такой наградой. К вечеру в избе уже пели песни. Наскоро собранный стол не умещал всех желающих, некоторые пили стоя, закусывая свежими огурцами и мочёной капустой. У печки сидели старики.

– Что за штука этот орден? Ежели на деньги перевести, сколько будет? – спрашивал у деда Михаила сват Евлампий, такой же древний и вдобавок глухой напрочь.

– Прозывается Егорий, а денег за него не дают, – ответил Михаил.

– Чего? Сколько дают? – приставил ладонь к уху, дед Евлампий.

– Ничего не дают, черт глухой! – заорал дед Михаил.

– Кого дерут? – не понимал Евлампий.

Михаил плюнул на пол в сердцах и, махнув рукой, отвернулся от бестолкового родственника. Он достал кисет и стал набивать трубку. Когда-то, будучи ещё молодым, Михаил во Владимире купил эту трубку на базаре и с тех пор не расставался с ней ни при каких обстоятельствах. За столом к тому времени гулянье шло своим чередом. Дмитрий не успевал отвечать на вопросы, рассказывая о своих похождениях. Он успел уже раз двадцать объяснить, за что получил орден из рук самого Кутузова.

– Митрий, а ты Наполеона видел? – хрустя солёным огурцом, спросил брат Пётр.

– Нет, Петя, не видел, не довелось, – уже изрядно хмельной Дмитрий налил в стаканы самогона, – в атаки он не ходил, его на карете возили. Говорили, маленький шибздик такой и злой, что твой пёс. Вот мы его обратно в будку и загнали. Давай выпьем братуха, что бы этих иноземцев больше не было на нашей земле.

Пётр выпил залпом полный стакан крепкого зелья, крякнул и снова смачно захрустел огурцом. Он был рад, что брат вернулся. Лишние руки никогда не помешают на селе. Летом он работал на земле, а на зиму уходил в город. Пётр был мастеровым человеком, работал плотником, столяром, при случае мог и печи класть. Его семья всегда была сыта, одета и обута. Помогал он и Настасье с отцом. Рядом с Петром сидела довольная Авдотья, жена его, женщина властная, но не злая. Мастерица петь, она на всех посиделках запевала первой. Её звонкий голос заражал своим задором. Стоило ей запеть, как песню вмиг подхватывало все застолье. Дед Михаил сильно любил слушать Дуняшу, как звали её в семье. Вот и сегодня он с восхищением слушал сноху, пытаясь подпевать и отстукивая по полу валенком.

– Молодец, Дуняша, всех за пояс заткнула, – неизменно говорил он после каждой песни.

Только поздно вечером успокоились в дому Журавлёвых. Гости разошлись, Настасья стала убираться, а Дмитрий с дедом вышли на крыльцо покурить перед сном.

– Как жить дальше думаешь, сынок? – дед набил трубку и блаженно затянулся крепким самосадом, – хозяйство-то наше обветшало. Если бы не Петька, по миру пошли бы с Настёной. Молодец, баба. Ты береги её. Такие жены попадаются одна на тысячу и то, не каждый раз. Егорка подрос, тоже хороший парень, не баловень. Я его кое-чему научил, тебе продолжать.

– Ничего, папаня. Я вернулся, теперь заживём потихоньку, а может и на всю катушку, – спокойно ответил Дмитрий.

– Это как же? Вспахать мы, конечно, вспахали, да только не выросло там сегодня почти ничего. Лето сухое, семян едва хватило. То, что уберём, хватит только с долгами рассчитаться, а может и не хватит. Последнюю лошадь продавать придётся. Только и надежды что на корову, да на свиней. Настасья днём и ночью пластается. То в огороде, то со скотиной. Я-то плохой помощник, больше нахлебник, чем помощник.

Дмитрий хитро улыбнулся и вытащил из кармана мешочек, перетянутый тонкой верёвочкой. Он развязал узелки и высыпал на ладонь горсть монет.

– Проживём, папаня. Не хуже других жить будем.

– Эхма, да с таким капиталом и подняться можно. Ну, теперь, точно не пропадём.

Наутро, выйдя во двор, Дмитрий обошёл хозяйство. Покосившаяся избёнка, крытый соломой двор с мычащей коровой, старенькой лошадью и парой свиней, вот и все, что у них было. Из хлева с полным ведром молока вышла Настя.

– Что так рано поднялся, служивый. Отдохнул бы.

– Некогда, Настя, отдыхать. Я вот всю дорогу думал, каким увижу свой дом, живы ли вы, здоровы ли. А увидел и от сердца отлегло. Как говорят, были бы кости, а мясо нарастёт. Я этими самыми костьми лягу, а из нужды вас вытащу. Вот увидишь, так ли ещё заживём.

Дмитрий обнял жену и крепко поцеловал её в губы. Настя выронила ведро, обхватила мужа и прижалась к нему крепким горячим телом. Он подхватил её на руки и ринулся во двор. Они упали на сваленное в углу сено, и уже ничто не могло удержать Дмитрия. Вскоре усталые и довольные, они лежали на сене и смотрели на голубое небо, светившееся в прорехах соломенной крыши. Настя застегнула кофту и счастливо засмеялась.

– Ну и неуёмный же ты, Митя. Видать сильно наскучался на чужбине до бабьей ласки.

Дмитрий только улыбался и молча думал о чем-то, о своём. Настя встала и, подняв пустое ведро, ушла в избу. Во двор зашёл Егор. Увидев лежащего отца, он хотел выйти, но Дмитрий резко встал и подошёл к нему.