Лучшее во мне

Доусон промолчал. Отец ковырял зубочисткой в зубах.

– Чтобы положить конец твоему спокойному существованию, нужно всего лишь дождаться любого преступления в городе, будь то кража или небольшой пожар. Чего угодно. Потом нужно просто подкинуть улики и сделать анонимный звонок шерифу. А дальше пусть закон работает как положено. Ты здесь ночью один, алиби у тебя нет, и мне плевать на то, что ты будешь до скончания своих дней гнить за железной решеткой и бетонной стеной. Мне до лампочки. Так почему бы тебе не отдать все сразу?

Доусон знал, что отец не блефует. Потому, храня невозмутимое выражение на лице, он вытащил деньги из бумажника. Пересчитав банкноты, отец выплюнул зубочистку и осклабился.

– Приду на следующей неделе.

Доусону пришлось крутиться. Ему удавалось припрятать немного денег из заработанного на ремонт фастбэка и сладкий чай, но большая часть уходила отцу. Он хоть и подозревал, что Так в курсе происходящего, однако тот никогда ни словом ни о чем не обмолвился. Не потому что боялся Коулов, а потому что это его не касалось. Вместо этого он стал готовить себе на ужин гораздо больше еды, чем раньше.

– У меня тут осталось кое-что, возьми, если хочешь, – говорил он, принося тарелку в мастерскую. После этого он чаще всего без лишних разговоров уходил назад в дом. Вот такие у них с Доусоном были отношения, и Доусон их ценил. Ценил Така, который занял самое главное место в его жизни, и Доусон не представлял себе, что могло бы изменить ситуацию.

До того самого дня, когда в его жизнь вошла Аманда Коллиер.

Вообще-то он знал Аманду очень давно. В округе Памлико имелась лишь одна средняя школа, и Доусон учился там с Амандой с самого начала, но больше чем несколькими словами они обменялись весной в старших классах. Он всегда считал Аманду красивой, но в этом он был не одинок. Аманда пользовалась популярностью. Она была из тех девчонок, которые за столом в кафетерии всегда сидели в окружении друзей, в то время как мальчишки соперничали за их внимание. Аманда была не только лидером в классе, но и главной участницей группы поддержки спортивной команды. Вдобавок ко всему она происходила из богатой семьи, что делало ее для него недоступной вроде актрисы с экрана телевизора. Доусон не сказал ей ни слова, пока они не оказались в паре во время лабораторной работы по химии.

Пока они колдовали над пробирками и вместе готовились к итоговым контрольным, Доусон понял, что она вовсе не такая, какой он себе представлял ее вначале. Во-первых, тот факт, что она Коллиер, а он Коул, для нее, кажется, не имел никакого значения, что Доусона удивило. Она была смешлива и могла долго и безудержно хохотать, а когда улыбалась, в ее улыбке мелькало что-то озорное, словно она знала нечто, чего не знал, кроме нее, никто. Волосы цвета меда, цвета летнего неба глаза. Иногда, записывая в тетрадь уравнения, она, чтобы привлечь внимание Доусона, дотрагивалась до его руки, и он после этого еще долго ощущал это прикосновение. Днем, по дороге в гараж, он часто ловил себя на мысли, что не может не думать о ней. Дожив таким образом до весны, он наконец собрался с духом, чтобы спросить, можно ли ему купить ей мороженое. Чем ближе становился конец школьного года, тем больше времени они проводили вместе.

Это происходило в 1984 году, когда Доусону было семнадцать. К концу лета он понял, что влюблен, а когда похолодало и осенние листья один за одним стали сыпаться сверху, образуя красно-желтые ленты, никаких сомнений у него не осталось: он готов провести с ней всю жизнь, каким бы безумием это ни выглядело. В следующем году они сблизились еще больше и старались проводить вместе каждую минуту. С Амандой ему было очень легко, впервые Доусон был доволен жизнью. Даже сейчас он иногда не мог отделаться от воспоминаний об их последнем годе, что они провели вместе. Не мог больше ни о чем думать или, точнее сказать, ни о ком, кроме Аманды.

Доусон занял место в самолете и приготовился к полету. Он сидел у окна в середине салона, рядом с долговязой рыжей женщиной лет тридцати пяти. Не в его вкусе, хотя довольно симпатичная. Пытаясь нащупать ремень безопасности, она наклонилась к Доусону и виновато улыбнулась.

Доусон кивнул, но, уловив ее желание завязать разговор, устремил взгляд в окно. Наблюдая за отъезжающей от самолета багажной тележкой, он, как это нередко с ним случалось, растворился в воспоминаниях об Аманде. В его памяти воскресали картины прошлого – то, как они в их первое лето ходили купаться на Ньюс и их гладкие тела легко касались друг друга; как Аманда сидела на скамейке, обхватив руками подтянутые к груди колени, пока он возился со своей машиной в гараже Така. И тогда Доусон думал, что ничего в жизни ему больше не нужно – лишь бы смотреть вот так на нее. В августе, когда его машина впервые заработала, он повез Аманду на пляж. Они лежали на полотенцах, переплетя пальцы и обсуждая любимые книги, понравившиеся фильмы, поверяя друг другу свои тайны и мечты о будущем.

Случались между ними и размолвки. И тогда Доусон мог наблюдать ее взрывоопасный темперамент. Не сказать, чтобы ссоры между ними случались постоянно, однако и редкими их не назовешь. Но что примечательно: как бы стремительно их разногласия ни вспыхивали, они почти всегда так же быстро затухали. Иногда они ссорились по мелочам – Аманда была на редкость самоуверенна и упряма – и какое-то время яростно и обычно бестолково пререкались. Однако даже когда Доусон по-настоящему злился, он не мог не восхищаться искренностью Аманды, искренностью, без которой их отношения были бы невозможны, потому что Доусон в ее жизни был самым главным человеком.

Никто, кроме Така, не понимал, что она в нем нашла. На первых порах Доусон и Аманда пытались скрывать свои отношения. Но Ориентал – городок маленький, и слухи все равно поползли. От Аманды один за другим начали отдаляться друзья, и в конце концов обо всем узнали ее родители. Он – Коул, а она – Коллиер, и это стало более чем веским основанием для беспокойства. Сначала ее родители еще тешили себя надеждой, что Аманда переживает период подросткового бунтарства, и старались закрывать на происходящее глаза. Но по прошествии какого-то времени жизнь у Аманды осложнилась. У нее забрали водительские права и лишили телефона. Как-то осенью ее изолировали на несколько недель, запретив выходить из дома по выходным. Доусону путь в их дом был закрыт, и единственный раз, когда отец Аманды разговаривал с ним, он назвал его «рвань подзаборная». Мать Аманды умоляла ее порвать с ним, а отец к декабрю перестал с ней разговаривать.

Однако враждебность окружающих лишь еще больше сблизила Аманду с Доусоном, и, когда он на улице предлагал ей свою руку, Аманда крепко сжимала ее, тем самым бросая окружающим вызов. Но Доусон не был наивен. Что бы Аманда для него ни значила, он всегда знал, что их время ограниченно, что они как бы берут его взаймы. Казалось, все и вся ополчились на них. Узнав про Аманду, отец Доусона, всякий раз являясь к нему с очередными поборами, начал расспрашивать о ней. Никакой угрозы в его тоне вроде бы не слышалось, но от одного лишь упоминания этим человеком ее имени у Доусона тошнотворно сосало под ложечкой.

В январе Аманде исполнилось восемнадцать, но, несмотря на крайне отрицательную реакцию ее родителей на их отношения, они не выгнали ее из дому, хотя дело к этому шло. Аманду к тому времени уже не волновало, что они там думают, по крайней мере именно так она всегда говорила Доусону. Иногда после очередной резкой перепалки с родителями она среди ночи потихоньку через окно своей спальни сбегала из дома и отправлялась к нему в гараж. Частенько Доусон поджидал ее, а бывало просыпался от того, что она устраивалась с ним рядом на матрасе, который он себе расстилал на полу в гараже. Иногда они уходили в бухту и сидели там на нижней ветке старинного дуба, и тогда Доусон обнимал ее за плечи. Луна высвечивала летающую над водой кефаль, в то время как Аманда дрожащим голосом пересказывала свои стычки с родителями, но при этом всегда старалась щадить чувства Доусона. И Доусон ее за это любил, хотя и сам знал, какого мнения о нем ее родители. Однажды вечером, глядя, как из ее глаз после очередной схватки с ними бегут слезы, он как можно деликатнее предложил ей расстаться.

– А ты этого хочешь? – срывающимся голосом прошептала она.

Доусон, обняв, притянул ее к себе.

– Я просто хочу, чтобы ты была счастлива, – так же шепотом ответил он.

Аманда прильнула к нему, склонила на его плечо голову. Он же, держа ее в своих объятиях, ненавидел себя за то, что родился Коулом.

– Для меня нет большего счастья, чем быть с тобой, – пробормотала она.

Той ночью они впервые занимались любовью. И все двадцать с лишним лет после этого Доусон глубоко в сердце хранил воспоминания об этой ночи и мог повторить в точности слова, что говорила ему Аманда.

Приземлившись в Шарлотте, Доусон перекинул сумку и пиджак через плечо и, полный воспоминаний об их с Амандой последнем лете, зашагал по терминалу, едва замечая происходящее вокруг. Той весной она получила подтверждение о зачислении в Университет Дьюка, учиться в котором мечтала с детства. Ожидание близкого отъезда Аманды лишь усилило их желание проводить как можно больше времени вместе. Они подолгу сидели на пляже, катались на машине, запуская на всю катушку радио, или просто околачивались в гараже у Така. Они дали клятву друг другу, что ее отъезд не повлияет на их отношения. Он будет ездить в Дарем, а она навещать его. Аманда была уверена, что все у них будет по-прежнему.

Однако у ее родителей были другие планы. Как-то субботним утром, в августе, за неделю с небольшим до ее отъезда в Дарем, они успели поймать ее до того, как она сбежала к Доусону. Говорила только мама, но подразумевалось, что отец с ней солидарен.

– Дело зашло слишком далеко, – начала мать на удивление спокойным голосом. – Если ты не прекратишь видеться с Доусоном, – заявила она, – тебе придется покинуть дом в сентябре и оплачивать свои счета, а также учебу в университете самостоятельно. Ради чего нам тратить деньги на твое образование, когда ты губишь свою жизнь?

Аманда хотела возразить, но мать перебила ее:

– Он утащит тебя за собой на дно, Аманда, но ты сейчас слишком молода, чтобы это осознать. И если ты хочешь свободы как взрослый человек – будь добра, как взрослый человек бери на себя ответственность. Хочешь погубить свою жизнь, оставшись с Доусоном, – пожалуйста, мы не станем тебя отговаривать, но и поддерживать тоже не будем.

С единственной мыслью – разыскать Доусона – Аманда выбежала из дома. Но когда увидела его, то не могла произнести ни слова – рыдания мешали ей говорить. Прижав ее к себе, Доусон слушал прерываемый слезами рассказ Аманды. Наконец она успокоилась.

– Мы будем жить вместе, – сказала она. Ее щеки были мокры от слез.

– Где? – спросил он. – Здесь? В гараже?

– Не знаю. Что-нибудь придумаем.

Доусон молча смотрел в пол.

– Ты должна ехать в колледж, – наконец заявил он.

– Плевать мне на колледж, – возразила Аманда. – Ты для меня важнее всего.

Доусон уронил руки.

– И ты для меня тоже. Именно поэтому я не могу принять от тебя эту жертву, – проговорил он.

Аманда озадаченно покачала головой.

– Ты ничего не можешь от меня принять. Это все из-за родителей. Они обращаются со мной как с ребенком.

– Все дело во мне, и мы оба это знаем. – Мыском ботинка он ковырял землю. – Если кого-то любишь, нужно дать ему свободу, отпустить его, ведь так?

Ее глаза в первый раз вспыхнули.

– А если тот, кого любишь, не хочет уходить, говорят, судьба? Ты эти прописные истины имеешь в виду? – Она крепко схватила Доусона, вонзившись пальцами в его руку.

– Но к нам они не имеют отношения, – продолжила она. – Мы придумаем, как быть. Я могу устроиться куда-нибудь официанткой или еще кем, и мы снимем жилье.

Доусон говорил спокойно, стараясь, чтобы не сорвался голос.

– Что ты говоришь? Думаешь, мой отец перестанет заниматься тем, чем занимается?

– Мы можем уехать отсюда.

– Куда? С чем? У меня ни гроша за душой. Неужели ты этого не понимаешь? – Его слова повисли в воздухе, Аманда молчала, и он продолжил: – Я просто стараюсь смотреть правде в глаза. Ведь речь идет о твоей жизни. И… мое дальнейшее присутствие в ней исключается.

– Что ты говоришь?

– Говорю, что твои родители правы.

– На самом деле ты не думаешь так.

Он понял, что напугал ее. И хоть Доусона нестерпимо тянуло крепко обнять ее, он сделал шаг назад.