Ученик чародея

– Это не повторится. Можете быть спокойны! – ободряюще сказал Грачик. – Может быть, и у вас есть своя Вилма?

Впервые за всю беседу холодные глаза Силса потеплели, и он не уклонился от испытующего взгляда Грачика.

– Именно, – тихо, словно боясь быть кем-нибудь подслушанным, повторил Силс. И еще тише: – Инга… Инга Селга.

Он подпер голову руками и несколько раз повторил: «Инга… Инга…» Когда он поднял голову, Грачик увидел, что губы Силса сложились в улыбку. Лицо принадлежало другому Силсу – не тому, которого Грачик определил, как холодного и скрытного субъекта. Грачик улыбнулся.

– Ваша Инга тоже собирается сюда?

Губы Силса сжались, и он покачал головой.

– Они хотят бежать вместе: Вилма и Инга… Это трудно, – проговорил он, снова понижая голос.

– Кто хочет бежать – бежит.

– Один бежит, а десятерых убьют, – сердито бросил Силс.

Грачик поднялся и прошелся по комнате.

– А как вы думаете, Силс, чем можно было бы помочь в этом деле?.. Надо подумать, хорошенько подумать. Нельзя ли помочь этим девушкам стать… ну, вот, как вы с Круминьшем, – стать настоящими людьми. Это было бы так хорошо!

– Именно хорошо. Только ведь Вилма узнает, что Круминьш убит…

– Что же будет, если Вилма узнает?

– Плохо будет для Инги. Вилма горячий человек, она может испортить дело.

– Давайте подумаем об этом вместе… в следующий раз.

– Я могу идти? – после некоторого молчания спросил Силс, и голос его снова прозвучал сухо и угрюмо, словно между ними и не произошло такого дружеского разговора.

– Конечно, – согласился было Грачик, но тут же быстро спросил: – А скажите мне, Силс, теперь, когда мы хорошо познакомились и, кажется, поняли друг друга: что заставило вас отказаться от исполнения диверсионного задания? Что толкнуло вас явиться к советским властям?

Силс стоял, опустив голову, погруженный в задумчивость. По движению его пальцев, нервно теребивших пуговицу пиджака, Грачик понял, что молодой человек смущен и не знает, что сказать, или не решается выговорить правду.

– Если не хотите – можете не отвечать.

– Нет, почему же, – ответил Силс, не поднимая головы. – Именно теперь и надо сказать… Это Круминьш надумал, что наше дело безнадежно. Именно безнадежно. Нас поймают. Поймают и будет худо.

– Что значит худо? – спросил Грачик.

– Именно так худо, что хуже и нельзя. Если поймают – расстрел.

– Это Круминьш говорил?

– Нас так учили: если провал – надо отравиться. А ни он, ни я – мы не хотели умирать.

– Значит, страх смерти заставил вас явиться с повинной? – спросил Грачик. – А Инга, а Вилма?..

Тут Силс поднял голову и посмотрел Грачику в лицо:

– Именно так: Инга и Вилма тогда… А потом?.. Потом мы все увидели и поняли… Только это долго рассказывать. А вам трудно поверить.

– Я-то поверю, но можете не рассказывать. Прощайте, Силс, – и Грачик протянул ему руку. Силс несмело пожал ее.

Силса уже не было в комнате, а Грачику все казалось, что он чувствует на ладони прикосновение его большой жесткой руки. Было ли в этом ощущении что-нибудь неприятное?

Да, Грачик должен был себе признаться, что именно потому он и думал об этом прикосновении, что до сих пор не поборол в себе чувства собственного превосходства и даже брезгливости, с которыми когда-то смотрел на каждого подследственного. Он понимал, что это вздорное, нехорошее предубеждение. Но инстинкт моральной чистоплотности оказалось не так легко преодолеть. В чертах лиц этих людей, в их глазах, в улыбках, чаще натянутых, чем естественных, даже в слезах раскаяния или горя ему виделось что-то лживое и неприятное. Их лица казались ему особенными, не такими, как лица других людей. Но ведь теперь Силс ни в чем не подозревался! Это же был только свидетель! Что же мешало Грачику протянуть ему руку так же, как он пожал бы ее любому другому?

Да, конечно, теперь Силс не был подследственным, но ведь в недавнем прошлом он был врагом! А разве то, что высшие органы Советского государства – мудрые и осторожные – простили Силса, поставили в ряды советских людей, не делает Силса совсем таким же, как все неопороченные граждане, таким же, как он сам, Сурен Грачьян… Конечно, так! Силс сказал бы: «Именно так». Значит… не только брезгливость тут неуместна, но не должно быть даже снисходительности в обращении с Силсом. Конечно, конечно! И самым правильным будет всегда здороваться и прощаться с ним за руку!

При этой мысли Грачик вытянул руку и поглядел на нее… И… усмехнулся. «Конечно, так и должно быть», – вслух проговорил он, возвращаясь к столу.

Целью сегодняшней встречи с Силсом было узнать, принадлежал ли нож Круминьшу и был ли у Круминьша химический карандаш. То, что Грачик услышал, укрепило версию, все более ясно складывавшуюся в его уме. Он был намерен довести ее разработку до конца и предложить Кручинину, как только тот приедет. Впрочем, с чего это он взял, будто Нил Платонович намерен сюда приехать? Очень ему нужно бросать отдых и лечение на юге ради того, чтобы помочь Грачику выпутаться из затруднения?

Грачик рассмеялся и отодвинул бумаги: на сегодня довольно! На первый взгляд может показаться, что день не был слишком плодотворным. Но ежели хорошенько проанализировать все, что он услышал от Силса, то, пожалуй, следовало сказать, что теперь он еще больше утвердился в мысли: убийство Круминьша – политическая диверсия. Если непосредственные исполнители преступления и не были только-только заброшены из-за рубежа, то во всяком случае выполняли волю хозяев, находящихся очень далеко отсюда! Это так!

– А на сегодня – финис![7 - Финис (лат. finis) – конец.] – воскликнул он, захлопывая ящик стола. Вероятно, из-за этого им самим поднятого шума он и не слышал осторожного стука в дверь. А Силс, не дождавшись его ответа, приотворил дверь и заглянул в комнату.

– Вы?! – удивился Грачик.

У Силса был смущенный вид. Он топтался возле двери, теребя в руках и без того измятую шляпу.

– Что-нибудь забыли? – спросил Грачик.

– Именно… Забыл… сказать вам: кажется, я видел этот нож. Именно на берегу, когда Мартын хотел убить Эджина. Это нож Мартына Залиня.

Люди, которым признание их ошибок доставляет удовольствие, – исключение. Грачик не принадлежал к таким счастливым исключениям. Если принадлежность ножа Мартыну и не могла служить уликой, изобличающей его, как участника преступления, то во всяком случае требовала сосредоточить внимание на этой фигуре. Неужели следователь, ведший дело до Грачика, был прав? И как будет выглядеть теперь сам Грачик, когда придет просить санкцию на задержание Мартына?! А ведь ежели подтвердится, что нож принадлежит Мартыну, и ежели удастся установить такие обстоятельства его нахождения близ места преступления, которые скомпрометируют Мартына или хотя бы обнаружат его связь с преступниками, – ареста не избежать. Это было неприятно, чертовски неприятно! Однако прежде всего нужно было вызвать Луизу и самого Мартына, чтобы установить принадлежность ножа и обстоятельства, при которых он очутился в лодке на берегу Лиелупе. Да, да, – на берегу Лиелупе…

Тут нить размышлений Грачика порвалась: в его сознании факт нахождения ножа в лодке старого рыбака ассоциировался с тем, будто нож найден на самом месте преступления…

Грачик тут же отправил повестки, и наутро Луиза явилась. Она так же, как Силс, подтвердила: да, это тот самый нож, который она отобрала у Мартына Залиня во время драки на пикнике…

Вилма Клинт

Управляющий гамбургской конторой «Национального товарищества “Энергия”», худощавый пожилой человек со впалыми щеками чахоточного лица, с ожесточением стучал трубкой телефонного аппарата. Станция разъединила его во время разговора с Любеком, а он должен был сообщить находящемуся в Любеке правлению этого эмигрантского «товарищества» о больших неприятностях. В трубке раздался сухой щелчок, и управляющий опять принялся стучать по аппарату. Наконец, ему удалось соединиться с главным директором «товарищества».

– Строительная компания «Европа» недовольна дурной дисциплиной наших людей. «Европа» грозит взыскать с нас убытки, которые понесет из-за простоев. Черт знает что, скандал!

– О каких простоях ты говоришь? Что случилось? – сердито перебил директор.

– Началось с этой… как ее… Вилмы Клинт.

– Вилма Клинт? – недоуменно спросил директор.

– Ну да, она оказалась подружкой Круминьша.

– Какого Круминьша?