Оценить:
 Рейтинг: 0

Дворняги, друзья мои...

Год написания книги
2008
1 2 3 4 5 ... 10 >>
На страницу:
1 из 10
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
Дворняги, друзья мои...
Наум Шафер

О собаках в Казахстане выходило немало книг. Но персонально о дворнягах – домашних и бродячих – книга К. Шафера, пожалуй, первая. Автор принципиально не делит собак на породы. Дворняга для него такая же полноценная собака, как и породистая. Поэтому книга направлена прежде всего против «собачьего расизма». Основная проблема рассматривается с позиции нравственных законов, а не идеологических и медицинских инструкций. В этом её полемический характер.

Наум Шафер

Дворняги, друзья мои…

Очерки и статьи. Павлодар. 2001 г., 96 стр

Памяти Бобика,

застреленного павлодарскими собаколовами

25 июля 1980 года.

От автора

12 июня 2001 года в Москве

священник отец Андрей освятил приют для бродячих собак.

    Из газет.

Эта книжка могла бы и не появиться. Я начал было готовить к печати совершенно другую книгу, так сказать, «юбилейную» – хотел в ней собрать свои избранные работы о Дунаевском и Булгакове, кое-какие статьи на литературные и театральные темы, мемуарные очерки о замечательных людях, с которыми мне довелось встречаться, может быть, что-то из бытовых зарисовок…

И вдруг в местной газете прочитал «Основные положения обязательных правил содержания домашних животных на территории города Павлодара». Меня ошеломила концовка, в которой предлагались санкции по отношению к лицам, нарушившим эти самые «правила». Судите сами: «Суммы штрафов вносятся в соответствующий бюджет города и направляются на проектирование и строительство пунктов приёма, распределения и убоя бродячих животных…»

Ничего подобного мне читать ещё не приходилось. О штрафах я неоднократно читал, например, в московской или петербургской прессе. Но там предлагалось употребить «суммы штрафов» на благоустройство площадок для выгула собак и на строительство приютов для бродячих животных. А здесь…

Как известно, народ есть основа (остов!) всякого общества. Если кто-то пытается развратить его сознание, то это может окончиться катастрофой для нации и государственности. Проблема отношения к нашим «меньшим братьям» не столь безобидна, как это кажется на первый взгляд. Посмотрите, до чего мы уже докатились. Когда пишем о «шашлыках из собак», то прежде всего возмущаемся не самим фактом поедания Друга человека (тут и до людоедства недалеко), а тем, что несоблюдение санитарных норм может привести к заболеванию трихиниллезом. Почитайте, к слову, заметку Виктории Козиной «Эх, вкусна была собачка!» (казахстанское приложение к «Аргументам и фактам», 2000 г., № 26) – и вы в этом убедитесь.

…Вынужден отложить пока в сторону свои искусствоведческие опусы. Решил собрать под одной обложкой то, что мне приходилось писать о собаках на протяжении нескольких десятилетий. Что-то в своё время было фрагментарно опубликовано в московской прессе (например, в «Советской культуре»), что-то в местных газетах (например, в «Звезде Прииртышья»), а что-то так и осталось лежать в архиве и извлечено лишь теперь – для данного издания. Если не считать первого очерка (вначале предназначавшегося только для архива), то я ничего не изменил в своих давних заметках, где многие лица названы своими настоящими именами. Понимаю, что это не совсем тактично, но готов принять любые претензии: проблема-то не потеряла своей остроты, а взглянуть на себя со стороны никогда не поздно. Это касается и самого автора, абсолютнейшего дилетанта в области кинологии и любящего собак просто так – как детей природы, созданных Богом для человека.

Только тот способен изменить жизнь, кто бесстрашно готов окунуться в гущу животрепещущих проблем, не деля их искусственно на «главные» и «второстепенные», а постоянно ощущая их взаимосвязь. Может быть, эта книжка поможет кому-нибудь осознать, что бытовые подвиги не менее значительны, чем воинские. Может быть, кто-то согласится, что единство интересов и целей – необходимое условие для исправления наших нравственных пороков. Может быть, аплодисменты зрителей на «собачьих боях» чуть-чуть приутихнут…

Из книги воспоминаний «Бессарабия»

В довоенной Бессарабии, при румынах, я жил с родителями, младшим братом и бабушкой в небольшом городке Леово. Наш дом стоял на Фердинандовской улице, переименованной в Комсомольскую, когда пришли советские войска. До этого события Леово был настоящим «собачьим городом» почти в буквальном смысле слова: обилие четвероногих никого не заботило и не тревожило… Я дружил с собаками из всех соседних дворов. Случалось, что в школу меня сопровождала целая стая…

Уже в восьмилетнем возрасте я знал, что у собак, как и у людей, есть свои неповторимые характеры, склонности, привычки… Вот воскресают в памяти три собаки (я забыл их клички): одна из них, крупная черно-белая дворняга, принадлежала нашему соседу Мике Гудинецкому, другая, маленькая, рыжая, обитала во дворе второго соседа – Ицика Чернобельского (и чего бы ему не владеть черно-белой дворнягой?), третья, лохматая, старая, не принадлежала никому – она отстала от бродячего цирка (или потерялась? или ее просто выкинули по причине преклонного возраста?) и посещала по очереди каждый двор.

Я не берусь исследовать общественные условия жизни нашего города и уникальные свойства психики большинства жителей, но собаки, бродившие по всему городу и заглядывавшие даже в церковь и синагогу, ни у кого не вызывали удивления. На собаку могли цыкнуть, иногда прогнать, и этим исчерпывались все санкции.

Да, я с детства обожал собак, причём порода меня никогда не интересовала. Всегда отдавал предпочтение добродушным дворнягам – за их неприхотливость, демократизм, веселый нрав и бойкий ум. Об их привязанности к человеку и бескорыстной сердечности (да, сердечности!) уже не говорю.

Так вот – о тех трех собаках… Черно-белая дворняга отличалась редкостным добродушием. Сколько раз ее обижали – ну совершенно зря, просто бессмысленно – она всегда всех прощала. Много раз я слышал поговорку: «Лижет бьющую руку». Слышал, но ничего подобного не видел. А черно-белая дворняга лизала бьющую руку в буквальном смысле! Приказчики Мики неоднократно развлекались, познав добрый нрав этой всепрощающей собаки. Ткнут ей кулаком в нос, затем протягивают разжатые пальцы. И черно-белая дворняга, повизгивая от боли и со страхом ожидая нового подвоха, подползала на животе к скучающему приказчику и под общий хохот лизала ему руку… Да, собаки в городе были свободны, но свобода без гарантии сохранения достоинства (пусть и собачьего) – это мираж, самообман.

Рыжая собачонка была другого нрава. Она вертелась вьюном, размахивая хвостом, как сигнальным флажком, при этом зад ее качался, как маятник. Перед всеми лебезила, но каждый остерегался ее коварства. Захочешь ее погладить – она вдруг цапнет за руку, правда, не до крови. Выйдет какой-нибудь мальчишка во двор с бутербродом – собачонка визжит от восторга и расстилается у его ног, стыдливо отворачивая глаза от вожделенной колбасы, и вдруг – раз! – она перепрыгивает через забор, держа в зубах эту самую колбасу, а мальчишка с удивлением рассматривает палец, на котором появились следы клыков.

Всеобщим уважением взрослых и детей пользовался старый цирковой пес. Величественный в своей старости, несмотря на жалкую шкуру с выдранными клоками шерсти, он никогда не ронял собачьего достоинства и ни перед кем не унижался из-за корки хлеба или куска колбасы. В цирке его когда-то обучали разным штукам, и пес многое помнил. Например, когда ему бросали кость, он не спеша подходил к ней, обнюхивал, затем, шаркнув передней ногой, делал поклон в сторону того, кто бросил, и очень осторожно брал зубами (казалось, что губами) кость, медленно отходил в сторону и начинал грызть.

Однажды на кухне у бабушки кто-то опустошил тарелку с котлетами. Бабушка в общем-то сама и была виновата: сняв сковородку с плиты, она поставила ее на низкий подоконник, окно же было настежь раскрыто. Никто ничего не мог доказать, но папа заподозрил собак. Добрый, в сущности, человек, он в ярости мог совершить поступок, которого потом стыдился всю жизнь… Папа пошел в аптеку к дяде Лёве, взял у него пакетик с ядовитым порошком, а затем купил сырого мяса… Я помню, что, возвращаясь из школы, с ужасом обнаружил около церкви труп черно-белой дворняги, которая, съев папино «угощение», отправилась туда, куда любила иногда заглядывать. Я еще не понял, в чем дело, прибежал домой, а во дворе собрались все приказчики во главе с Микой Гудинецким. Они громко обсуждали дикое событие, совершенно нетипичное для города Леово, и начистоту говорили папе в лицо, что о нем думают. Здесь же валялся труп рыжей собачонки.

– Из-за каких-то паршивых котлет отравить трех собак! – с негодованием говорил Мика.

«Как трех? – хотелось мне крикнуть. – Вот же сидит циркач!» И действительно, цирковая собака, живая и невредимая, сидела в стороне и спокойно смотрела на всех своими умными проницательными глазами.

И кто-то из мальчишек стал мне рассказывать, как она уцелела. Он видел, как мой папа бросил ей отравленное мясо. Собака, как всегда, вежливо изогнулась в благодарном поклоне и шаркнула ногой. И тут, видимо, дрогнуло сердце папы. Он бросился к псу и отобрал мясо.

– Ты понимаешь! – с восторгом говорил мальчишка. – Вот это пес так пес! Когда твой папа отобрал у него мясо, он и вида не подал, что обиделся. Постоял, постоял – и вдруг зевнул! Ей-Богу, чтоб я лопнул, чтоб у меня лягушки завелись в животе – зевнул!

Увы, напрасно мы радовались тому, что собака уцелела. Ей была предназначена другая участь – участь позорной смерти.

Это произошло в первые месяцы установления советской власти. Сначала мы ликовали – это был праздник освобождения Бессарабии от румынского владычества. Казалось, каждый житель маленького городка становится активным творцом всеобщего и своего личного счастья. Мы жили в ожидании сказочных чудес… Я долго хранил тетрадный листочек со словами, которые переписала мама с какого-то транспаранта: «Беззаветная преданность революции и обращение с революционной проповедью к народу не пропадает даром даже тогда, когда целые десятилетия отделяют посев от жатвы. В.И. Ленин».

Скоро, очень скоро мы поняли, что новая власть – в руках демагогов. Начали с ликвидации собак, а закончили депортацией почти половины бессарабского населения…

К этому времени я обзавёлся великолепным дворовым псом по кличке Бомбонел. Пёс обычно выпрашивал что-то сладкое – пряники, конфеты, отсюда и его кличка (конфеты – по-румынски «бомбоанэ»). Не знаю, откуда он пришёл. Просто прижился – и всё. Это был здоровенный кобель с лоснящейся светло-коричневой шерстью. Как виртуозно «опоясывала» снежная белизна его голову! Издали казалось, что это белый ошейник. Общительный и ласковый, игривый и серьёзный, пёс был мне предан до самозабвения, неизменно сопровождал в школу, порой терпеливо дожидаясь у ворот все четыре урока. Но брать его с собой в школу становилось с каждым днём опаснее. В городе появились собачьи фургоны, о которых раньше никто не имел представления. По постановлению горсовета, все уличные собаки подлежали уничтожению. И вот по городу стали бегать собаколовы (их вербовали из среды опустившихся молдаван-пьянчуг) с длинными палками, на конце которых были укреплены проволочные петли. Собаколов подкрадывался к жертве, накидывал на голову петлю, слегка оттягивал палку назад. Собака делала резкое движение вперёд, стремясь освободиться от петли, но именно это и губило её: петля, разумеется, тут же захлёстывала ей горло, и собаколов, торжествуя, тащил беднягу к фургону.

Как всё-таки легко люди поддаются низменным страстям! Те самые леовцы, которые всегда благодушно относились к собакам, вдруг превратились в азартных маньяков. Процедура, поимки собак вначале их возмущала, потом начала забавлять, а затем уже превратилась в необходимое зрелище, без которого день казался скучным. Я видел, как, затаив дыхание, Иосепе Кобза, арендовавший у бабушки магазин, наблюдал за собаколовом, который подкрадывался к собаке: успеет ли он накинуть петлю или нет? Выпрыгнет ли собака из петли или дёрнет головой, затягивая её? Помню нянечку, которая, держа за руку маленькую девочку, говорила, глотая от сладострастия слюну: «Смотри внимательно, деточка. Сейчас дяденька набросит проволоку на голову – и нет собачки!» Знакомая пожилая дама, интеллигентная, неоднократно бывавшая в гостях у тёти Енты и говорившая, что она очень любит запах скошенного сена, рассуждала примерно таким образом:

– Конечно, это варварство. Но в каждом из нас спрятан охотничий инстинкт. Я не оправдываю собаколовов, но понимаю их. Вы знаете, я как-то наблюдала за ними… И вдруг начинаю ощущать в себе что-то живодёрское. Мне не стыдно в этом сознаться, ведь я не виновата, это перешло ко мне от далёких предков…

Где мне, мальчишке, было понять, что интеллигентная тётенька начиталась сочинений эпатирующих декадентов?

Мы, мальчики и девочки, не умели философствовать, мы просто жалели несчастных животных… До сих пор не могу забыть, как собаколовы вынуждены были умерщвлять собаку до её сбрасывания в фургон, так как он находился где-то в другом месте, с другой «бригадой». Собаку подвешивали и начинали её колотить палками с двух сторон (примерно так, как выколачивают матрац). Иногда ее приканчивали прямо на земле. Два собаколова поочерёдно (как два кузнеца у наковальни) ритмично наносили палками удары по брюху и голове… Нет, я не умел философствовать. Просто слышал, что на свете есть фашисты (знал, что они убивают евреев в Германии и Польше) и не понимал, какая разница между ними и вот этими собаколовами… Как же могла советская власть поощрять такие изуверские выходки? При румынах мы такого никогда не видели…

А собаколовы старались во всю. Как же – ведь за перевыполнение плана полагалась премия. Вот почему я так боялся за своего Бомбонела, который не умел и не хотел сидеть дома. Собаколовы же принялись ловить всех псов подряд, не только бродячих. А бродячих уже остались считанные единицы. И тогда нелюди с проволочными петлями окончательно обнаглели: потихоньку пробирались в различные дворы и уводили не особенно злых собак, сидевших на цепи. Случалось, что наглецов ловили на месте преступления и давали порядочную взбучку. Но собаколовы вошли во вкус, они умудрялись проникать в чужие дворы не только ночью, но и днём. Во время одного из таких нашествий был пойман Бомбонел. К счастью, его не умертвили, а бросили живого в фургон. Душа моя стонала от боли. Я бегал по улицам и захлёбывался от рыданий. Меня запомнил весь город. Папа на этот раз оказался молодцом. Он нашёл собаколова, поймавшего Бомбонела, и всучил ему пять рублей. Через некоторое время Бомбонел заявился домой – ободранный, голодный и ласково-весёлый. Впервые его кормёжкой занялась бабушка.

Теперь я день и ночь дрожал за своего пса. Боялся выпускать его на улицу. Боялся держать во дворе. Но весь день держать собаку в доме было невозможно. В школе на уроках я плохо слушал учителей, всё время думал о Бомбонеле. Один раз на большой перемене не выдержал: побежал домой, чтобы удостовериться, что он жив и не пойман. Дорога туда и назад – три километра. За двадцать минут я успел проделать этот путь и когда вернулся в школу, то имел, вероятно, весьма жалкий вид, потому что ученики осадили меня криком: «Что случилось?»

На службе у горсовета находились социально опасные элементы, отбросы человеческого общества. Жаловаться было некому. И Бомбонела я не уберёг. Невольным виновником оказался старый пёс-циркач. Однажды один из собаколовов забрёл к нам во двор. Около деревянного туалета на солнышке грелся «циркач». Когда собаколов стал подкрадываться к псу, я бросил в него (пса) маленький камешек. Умная собака поняла, что ей грозит опасность, и мелкой рысцой побежала к амбару. Собаколов остановился и долгим взглядом посмотрел на меня. Затем бросился догонять пса, который далеко убежать не мог, и через минуту-две уже волочил его, захлёстнутого петлёй, по земле. Видеть унижение умной старой собаки было невыносимо. Я побежал в дом.

Мне потребовалось самоочищенье, хотя проанализировать свои чувства был не в состоянии. И я дал себе клятву мстить собаколовам. Придя домой из школы и наспех сделав уроки, я потом кружил по всем улицам и окраинам, ища собачий фургон. Его теперь обслуживали четыре человека: возница, который управлял парой лошадей, два собаколова с длинными палками и мрачный усатый тип в надвинутой на глаза помятой шляпе (вероятно, «бригадир») – он всегда шёл позади фургона или сбоку, никогда не вынимая рук из карманов брюк, и именно его фигура придавала зловещий характер всему, что творилось… Найдя фургон, я неотступно следовал за ним, и как только показывалась какая-нибудь уцелевшая собака, тут же швырял в неё камнем. Сколько раз собаколовы гнались за мной, чтобы поколотить. Но бегал я хорошо, и ни разу никто меня не догнал.

– Береги своего Бомбонела, еврейская морда! – крикнул мне однажды усач в шляпе.

«Ну конечно же фашист, – почти удовлетворённо подумал я, убегая. – Я не ошибся, вот они какие».

Настал день, когда, придя из школы домой, я не нашёл во дворе Бомбонела. Со щемящим чувством ходил по чужим дворам, ища своего друга. Его не было нигде. Ночью, когда все спали, я тихонько выкрался из спальни через окно, вышел за ворота и долго кричал в темноту:

– Бомбонел! Бомбонел!

На третий или четвёртый день я понял, что навсегда потерял свою собаку.

О тех, кого бьют по голове

В прошлом году газета «Комсомольская правда» взволновала читателей информациями о собаке, которая в течение двух лет ждала своего хозяина на Внуковском аэродроме. Помните, какими словами заканчивалась заметка? «Пусть этот человек срочно возьмёт отпуск, достанет денег и летит в Москву. Потому что во Внуковском аэропорту его ждут. Уже почти два года».
1 2 3 4 5 ... 10 >>
На страницу:
1 из 10