Монета Александра Македонского

Зачем прятать голову в песок, как страус? Зачем делать из мухи слона? Что уж такого страшного может прятаться под крышкой этой простенькой деревянной шкатулки?

Я решительно взяла шкатулку, поставила ее на крышку комода и открыла…

Комнату наполнила негромкая музыка.

Менуэт Боккерини.

Это была музыкальная шкатулка.

Иногда в таких шкатулках прячутся механические балеринки, которые начинают кружиться, крутить фуэте, стоит привести в движение механизм, открыв шкатулку.

Но в этой шкатулке вместо крошечной балерины прятался игрушечный клоун, крошечный человечек в яркой красно-желтой одежде с грубо размалеванным лицом. Он кружился под музыку Боккерини, исполнял что-то вроде фуэте, подражая своим механическим сестрам, игрушечным балеринкам из других музыкальных шкатулок, – но в его движениях была насмешка, издевательство, грубая пародия. Каждое движение отдаленно напоминало балетное па – но в нем было грубое преувеличение, издевка, жестокая насмешка.

Крышка шкатулки изнутри была зеркальной, она состояла из четырех хитро составленных частей, и танцующий клоун многократно отражался в этих четырех зеркалах. Отражения казались еще более издевательскими, и в какой-то момент мне померещилось, что одно из отражений клоуна бросило на меня пристальный, изучающий взгляд.

Я вгляделась в размалеванное лицо клоуна – и по спине пробежали мурашки: красная краска, которой был грубо намазан его рот, показалась мне незасохшей кровью…

Но не это было самым страшным.

Самым страшным было то, что я начала смутно вспоминать этого клоуна и его пародийный танец.

Когда и где я его могла видеть?

Я прикрыла глаза.

Кажется, это был сон…

Я была тогда еще совсем маленькой, может быть, мне было шесть или семь лет. Хотя что это, гораздо меньше – четыре или даже три. Не помню, где мы тогда жили. Но этот сон я теперь вспомнила удивительно отчетливо и ярко.

Красно-желтый клоун танцует передо мной, кружится на одной ноге, выделывая руками странные гипнотические жесты. Его руки кажутся мягкими и гибкими, словно две большие змеи. Он манит меня? Пытается что-то сообщить мне своими жестами?

Я заворожена, загипнотизирована его танцем, у меня нет своей воли. Я делаю шаг вперед, еще один шаг… вот я уже совсем близко к нему… еще немного, и он дотронется до меня своими мягкими, плавно извивающимися руками…

Мне противно даже представить себе это прикосновение – но вместе с тем оно удивительным образом притягивает меня.

И тут я разглядела лицо клоуна.

Оно грубо раскрашено, глаза подведены, контур вокруг рта обведен красной краской…

Нет, это не краска. Это кровь, еще не засохшая кровь капает с губ клоуна…

Я кричу от ужаса… и просыпаюсь.

Или это был не сон?

Менуэт Боккерини затих. Механический клоун сделал еще один поворот вокруг своей оси, сложил руки и опустился, словно умирающий лебедь.

Я поспешно захлопнула шкатулку, глядя перед собой и пытаясь понять, что это было, что за воспоминание всколыхнулось во мне при виде клоуна из музыкальной шкатулки.

Давно забытый сон – или что-то совсем другое?

Вдруг у меня за спиной раздался хриплый крик:

– Мардук!

Я вздрогнула и обернулась.

Конечно, это грач кричал в своей клетке.

Он пристально смотрел на меня, склонив голову набок… и мне показалось, что взгляд говорящей птицы похож на взгляд механического клоуна, клоуна с кроваво-красными губами…

– Прекрати, Мардук! – прикрикнула я на грача. – Я теперь буду здесь жить, так что не стоит со мной ссориться!

– Мардук – дурак… – отчетливо проговорил грач.

– Вот здесь я с тобой совершенно согласна! – Я усмехнулась. – И вообще критическое отношение к собственной особе достойно всяческого уважения!

Грач обиженно нахохлился и ушел в свой домик переживать обиду. Точно как муж, подумала я. Когда он вообразит, что я проявила к нему недостаточное уважение, он ложится на диван, отворачивается лицом к стене и часа два выражает спиной мировую скорбь… Его мамочка тут же начинает суетиться, беспрерывно теребит его, интересуясь, не болит ли что у Витеночка, осторожно щупает его лоб на предмет повышенной температуры и даже интересуется, был ли у него стул (честное слово, сама слышала!).

Как говорится, помяни черта – а он тут как тут. Не успела я подумать о муже, как зазвонил мой мобильник и на дисплее высветилось до боли знакомое имя.

– Да, Виталик! – проговорила я, стараясь не показать досаду.

– Где ты, Антосик? – спросил он озабоченно.

– Я… я у подруги.

Я по-прежнему не собиралась ничего ему говорить про загадочную тетку, про ее завещание, про антикварный магазин и квартиру. Может быть, когда-нибудь потом придется это сделать. Когда я буду точно уверена, что квартира моя по закону.

Хотя… кажется, муж имеет право претендовать на мое наследство… Надо бы проконсультироваться у нотариуса Винетутова на этот счет.

– У подруги? – переспросил муж взволнованно. – У какой еще подруги?

– У… у Зои Желудевой, – выдала я первое попавшееся имя.

Не стала ссылаться на Ленку Соловьеву, потому что с него станется ей позвонить. Не то чтобы он мне не доверял, но все же… Имя злодейки Зойки всплыло отчего-то в голове.

– Кто это такая? – В голосе мужа прозвучали подозрительные нотки. – Ты мне никогда о ней не говорила!

Это что-то новенькое! Прежде муж никогда не интересовался моими подругами. Он вообще не интересовался ничем и никем, кроме себя, любимого. Вечно талдычил про свою трактовку образа Базарова и про то, что комиссия из РОНО высказала ему одобрение.

– Да говорила я! – ответила я как можно небрежнее. – Ты, наверное, просто забыл… мы с ней ходили в один детский сад… играли в одной песочнице…

Врать, так уж уверенно, думала я, твердо стоять на своем, не меняя показаний.

– Ну, может быть, – смягчился муж. – Но ты у нее не задерживайся, приходи пораньше. Ты ведь помнишь, какой сегодня день?

– А какой? – спросила я испуганно, мысленно перебирая всевозможные праздники и годовщины.