Хардкор

В этом вузе традиционно училось много продвинутой молодежи, и, естественно, завязалось общение, где основным мотивом была новая музыка. Всеядными студентами впитывалось всё подряд, лишь бы новое- от западной попсы и панк-авангарда до тяжелой музыки. По тем временам Deep Purple и Led Zeppelin считались неимоверными тяжеляками…

То, что открылось за этими дверями в мир меломании, мне нравилось, но сказать, что это была моя музыка, я не могла. Двумя годами позже мозг мне взорвали Sex Pistols; уже потом я услышала её, свою музыку, и… понеслись те самые драйвовые восьмидесятые. Которые закономерно смешались в девяностых со всеми проявлениями глэма, инди и рейва. Но к старому хард-року и панку я до сих пор испытываю теплые, ностальгические чувства… Как к Баху, тяжелой артиллерии классики… Тем более, что мои друзья, будучи старше меня лет на пять, слушали Rainbow, Jethro Tull, Pink Floyd и Queen. Все они были рядом и каким-то образом умудрялись потреблять заодно и наши группы – от «Аквариума» и «Машины» до «Круиза» и «ЭВМ».

М. Б. В целом круг общения складывался хаотично и состоял из людей как-то пытавшихся бороться с серостью повседневности?

И. Г. Круг общения складывался как-то совсем бредово. Полярно. С одной стороны- роллеры на скейтах. Все это шло в одной волне зарождавшегося в Москве брейк-дэнса, с его покатухами и «ломаниями» в Крылатском, что потом эпизодом вошло в нашумевший перестроечный «Курьер». С другой стороны, моя подруга Миледи, вместе с которой мы открыли еще одну дверь в мир хипповской системы, со всеми ее «вписками» и уличными кучкованиями, опутывавшими весь центр столицы. Начиная с пельменной на «Ноге», «Этажерки», «Гоголей» и заканчивая Арбатом и «Туристом» на Мясницкой. Но, как оказалось позднее, наше вливание в эти нестройные ряды было ещё цветочками: цирк начался позже, с 1984 го. Когда одна наша знакомая поимела неосторожность познакомиться на Первомайских гуляниях с одним интересным, на её взгляд, длинноволосым юношей. С которым мы по уже ставшей закономерной случайности встретились позднее на набережной Гурзуфа, куда летними сезонами стекалось множество советских модников и куролесящих студентов. Этим человеком был, конечно же, Сережа Паук. И с этого момента и начались те самые приключения, наиболее точным определением которых, стало слово «угар».

Никто не подозревал, что это мимолетное знакомство в Крыму будет иметь бурное продолжение. И что, вернувшись в Москву, мы познакомимся с целой толпой подобного народа, являвшегося генератором многих событий в жизни города. И то, что вопросы скуки нас больше не будут волновать никогда…

Приехав с юга, Паук познакомил нас с остальным составом уже сложившейся «Коррозии»: Боровом, Саксом, Ромой, Моргом, Воробьем, Шизофреником, со своей сестрой Натахой, их друзьями – Владом из Бусиново, Вовой, потом с Сергеем Гансом. А он, в свою очередь – с Анюхой, Пчелой, Антоном Гарсия, тусой с Аэропорта, с Боярским, Сазоном, Жаном, Кириллом и многими другими… Неформальные знакомства разворачивались стремительно, переплетаясь в один клубок и вереницу лиц, представлявших различные столичные районы. И в какой-то момент мы даже решили отметить наше знакомство в кафе на Тверской. Как раз в этот период процветали «сухой закон» и коррупция, его сопровождавшая. Паук для смеха вписал в меню портвейн и водку, вложив рублевое обоснование. И мы не были выдворены за дверь, как полагается, а, наоборот, получили желаемое, немало удивившись и повеселившись. Вечер удался…

И понеслось! Регулярные заслушивания хеви-металла в компании Паука, Анжея, Влада, Ромы Костыля, Сереги Черта и… всех даже и не упомнишь. С 85-го по 87-й случился настолько безбашенный угар, что некоторые участники уже и вспомнить-то толком ничего не могут, по причине какого-то передоза хлынувшей информации и событий. Все превратилось в какую-то мешанину, состоявшую из тотального стеба вперемешку с яркими вспышками из отдельных эпизодов.

М. Б. Я в какой-то момент придумал аллегорию: подростки, как комарье, слетелись на очаг концертно-меломанской субкультуры. А насосавшись живительной информационной влаги, утрачивали порою полностью чувство самосохранения. За что были в какой-то момент прихлопнуты суровой советской перестроечной действительностью. Если, конечно, не находили, чем в рамках этой структуры заняться, или изначально шли в андеграунд только за удовольствиями.

И. Г. У нас происходило примерно так. Хотя мы с Миледи пытались жить прежней жизнью и ритмом, но новые знакомства резко подкорректировали наши жизненные планы. Особенно, когда мы попали на первые концерты «Коррозии». Проводившиеся сначала в каких-то хиппарских сквотах и в рамках квартирников, затем в каких-то жэковских «красных уголках». А чуть позже в небольших советских клубах и домах облезшей советской культуры. Все это произошло не сразу в 85 м году, а постепенно. Пока мы вовсю клепали куртки и жилетки чемоданными заклёпками, варили джинсовки в театральных мастерских и пришивали к штанам десятки штук «молний № 10». Количества шипованных и проклёпаных нами браслетов, «подаренных» московским и крымским отделениям милиции, мне кажется, могло бы хватить на целый полк солдат. Несмотря на неудобства, связанные с пресловутыми «гонениями», мы отрывались на всю катушку, слушали «запретную» тяжелую музыку, читали самиздат и привезённые фарцовщиками редкие музыкальные журналы. Каждую субботу вся тусовка знакомых лиц отрывалась на «толпе» с винилом, кассетами, бумагой и шмотками, постепенно перетекая в отмечание покупок и всевозможные празднества местных масштабов, по всем районам Москвы и Подмосковья. «Горбушки» ещё не было, но армия поклонников тяжелой музыки росла, как на дрожжах. Десятками плодились новые группы, и мы курсировали по множеству самодеятельных концертов и только-только начинавшихся рок-лабораторским «солянкам», на сцене которых смешалось многое, а иногда и вовсе трудно совместимое. Подросткам все это казалось настоящим прорывом после долгого застоя – прорывом, состоявшимся вопреки запретам. Но это была еще не та свобода, о которой бредили и мечтали.

Параллельно в городе развернулись «ожесточенные бои» с люберами, которые массово стали наезжать в Москву и под которых стали косить гопники окраин. Те же самые концерты часто срывались, так и не начавшись. Из-за внешнего вида нас постоянно «винтили» в милицию, не брали на работу, не одобряли сограждане и сверстники. Все апеллировали к каким-то правилам и нормам общежития, декларируемые разве что советскими СМИ и тружениками заводов. Прослойка середняков во все это давно уже не верила, но попросту не могла позволить себе подобного. Так и формировалась новая «группа риска», расширяющая пресловутые нормы и весело ломающая морально устаревшие правила и стереотипы. Именно в «группе риска» подростки, дорвавшись до неподконтрольности, ставили на себе и окружающих всевозможные опыты, включая наркотические и суицидальные. Возможно, играя и забавляясь с этим.

Но шутки иногда кончались плохо. К тому же хипповская среда, в отличие от металло-рокерской, стала прибежищем многих морально неустойчивых персоналий, по разным причинам оказавшихся в маргиналиях. А все были вместе, группируясь по ту сторону запретов и это «вместе» часто приводило к грустным результатам. Немалая часть из тех, с кем мы познакомились в начале восьмидесятых, уже не с нами.

Мы жили так, как хотели и считали нужным. При этом всё хотелось попробовать и испытать на себе, о чем я еще ни разу не пожалела. Но теперь, спустя годы, все чаще удивляюсь смелости и безбашенности поступков и принятых в те беспокойные годы решений. Единственным объяснением того, почему мы выжили в то время, может стать то, что большинство из нас было подвержено зависимости, почти наркотической. И этим наркотиком для нас была пресловутая свобода. Она объединяла очень разные неформальные течения, её жаждали музыканты и другие творческие личности, её не хватало многим. И в воздухе витал запах перемен, которые вскоре и наступили. Это стимулировало жизнедеятельность и альтруизм. Для тех же, кто подменял это понятие наркотиками и алкоголем, все закончилось более плачевно и гораздо быстрее. Тем более что совмещать тусовочную жизнь и официальную деятельность в какой-то момент стало практически невозможно. Но мы как-то выкручивались.

М. Б. Или создавали собственные ниши деятельности.

И. Г. В 85 м я работала в Доме моделей на Кузнецком вместе с Вадиком Оззи – понятно сразу, что этот чел слушал. В перерыве, по старой памяти, мы тусили в столовой МАРХИ, а после работы Вадик направлялся в бар «Ладья», в простонародье «Яма», где уже собирались народные рок-музыканты и меломанская туса. Там можно было легко почерпнуть последние новости, где планируются какие сейшена. И как-то на ход ноги совместить эти действия с учебой и ночными тусами с хиппарями на «Ноге», в пельменной. Там я тогда познакомилась с цветом московско-питерской системы: Рулевой, Красноштан, Леша, Костя Галоперидол, молодые тогда еще Патрик, Ромашка, Ярик, впоследствии ставший лидером группы «Мурзилки-мотокуклис» и многие другие…

Учиться получалось легко, тем более что учеба перемешалась с практикой пошива всякой «новогодней продукции». А вписанность в ситуацию при том бесшабашном образе жизни протекала за счет достаточно широкого круга интереснейших неформальных знакомств. Желание было огромным, и мы старались везде успеть. Вставали в шесть-семь утра, кроили, шили, бежали учиться, по дороге успевая на стрелки и за билетами, по вечерам и выходным опять тусы, концерты. На следующий день- вновь в шесть-семь подъем – и опять, по кругу… Уволили нас из Дома моделей почти одновременно, но по разным причинам: меня после того, как я внесла рационализаторское предложение по более быстрому выпуску лекал, что было никому не надо, иначе всем пришлось бы больше работать. А это не входило ни в чьи планы; меня, сначала похвалив, наградили одновременно и выговором и денежной премией, а затем сослали подальше с глаз, на картошку в колхоз, предложив уволиться по приезду. Вот именно это и раздражало всех деятельных молодых людей, заставляя уходить в неформальную оппозицию. Оззика же с другом уволили сразу после того, как они, наглотавшись триазина и ещё какой-то хрени, сорвали репетицию генерального показа моделей. Они, будучи не в себе, забрались на сцену и покусали манекенщиц за ноги. По слухам, дирекция еще долго не могла прийти в себя, а случай оброс смешными легендами на тусовках.

М. Б. Нуда. Вынужденность сожительства субкультурного люда и дряхлеющей системки, как хипповской, так и официальной, сама по себе провоцировала безбашенные фрондерские выходки «подраненных реалиями» маргиналов. И на базе этих похождений «подранков» формировались городские легенды. Которые тут же разносились по тусовкам, обрастая сплетнями и слухами. И здесь уже немалую роль играли как раз хиппи и экс-хиппи: народец, гонящий круглосуточно. Впрочем, и потребляющий всякий самиздат и эзотерическую литературу, которая также находилась под запретом.

И. Г. Кстати, да. Мифологизация и чтение всякой ерунды давали свой результат в виде подросткового сектантства и всяких псевдосатанических перфомансов. Из которых в дальнейшем и выросла стилистика многих металлистов. Соседство же с хипповской системой привносило свои плюсы и минусы.

Мы тем временем гуляли в компании с Боровом, Ромой и Вовой. Все понимали друг друга и нам было хорошо… Хиппи помогали новой волне маргиналов «вписками», а музыкантам- помещениями под репетиции и квартирники. К тому же близость этой частично творческой системы к художественным и литературным кругам тоже расширяла кругозор. Все это выливалось в посещение выставок, в том числе и круга молодых хиппариков, которые делали загородные и периферийные выставки, а потом перебрались и в Москву. Паук познакомил мою подругу Миледи с хипповским гуру, отцом Никодимом. Это был полный псих, и мы друг друга сразу же взаимно «возлюбили». Он меня, видимо, за то, что я любила тяжелую музыку и за повышенное внимание ко мне моей подруги, а я его- за чрезмерное чувство собственной важности и эгоизм, доходящий до абсурда. Хотя надо отдать ему должное: именно благодаря ему я имею сейчас возможность ностальгически релаксировать, глядя на картины Миледи, которые она написала, сидя у него в мастерской. Этот самодур запирал её там, обрекая на муки творчества; правда, цена этих картин оказалась слишком высокой. Разрыв с ним стоил моей подруге сотрясения мозга, а мне- испорченного настроения и волнений в самый разгар одного из моих дней рождения…

Примерно в то же время, осенью 86 го, была акция на Арбате. Всех художников свинтили вместе с картинами на Петровку, заведя дело, как на диссидентов, которое закрыли только в начале девяностых при чистке архивов… Потом Никодима, Вана, Лешу Кришнаита и других хиппарей мы часто встречали в «Желтке» на Чистых прудах чуть ли не каждый день, поскольку работали там рядом, в ателье.

М. Б.Это известный случай. Еще покойный Папа Леша обратил внимание на появление в системе деятеля с позывными «Рулевой», который распространял всякую самиздатовекую бредятину и стал инициатором уличного «протеста». Но почему-то не сообщил товарищам, что договорился с американцами о репортаже с мероприятия. Что там было на самом деле, никто не знает, но после спровоцированного массового винтилова человек покрасовался перед камерами и свалил из страны на «диссидентском» пафосе. В каком-то смысле молодец; для многих середняков и представителей советской «интеллигенции» свалить из страны, где их все раздражало и ядоточило, стало навязчивой идеей. Поэтому ниша радикального подросткового «акционизма» старалась вовсе избегать негатива и политической эксплуатации. Был бунт ради бунта и осваивание новых пространств.

И. Г. Да. Начиная с квартирных бесчинств на районах, заканчивая уличными перфомансами и организацией концертной деятельности. Этого хватало. Мы в 86 м оказались участниками угаров в Бусиново, где «правил» Влад, которого мы шуточно короновали по всем канонам тайных обществ. Как раз начитавшись всяческих запрещенных и бредовых книжек. Таким образом, Влад каждый раз под дикие вопли падал с трона Люцифера, теряя корону, а остальные трясли хаерами под Iron Maiden и AC/DC и изгалялись. Иногда даже пытались в квартирах репетировать, несмотря на протесты соседей и вызовы милиции. Во время таких угаров Влад даже сломал ногу, но тусы на этом не закончились; ему пришлось поучаствовать в сожжении крестов на пустыре в Вальпургиеву ночь – это было зрелище в духе последующих шоу «Коррозии». Окончание его, правда, помню смутно, но наутро, услышав звон пустых бутылок, я проснулась и обнаружила на себе чужой проклепанный ремень, а на ногах- два разных сапога… Один – свой, другой – Миледи, а на Миледи, соответственно, наоборот. На спящем Владе была надета кастрюля и покрывало, а в руках он сжимал скипетр-половник. Остальные участники тоже выглядели не лучше, а посреди комнаты валялся фотик. Что было в нем, мы частично узнали в последующие годы в процессе формирования вашего архива…

Рома Костыль никогда не поощрял моего участия в данных беспределах, но это оказалось неизбежным, поскольку еще долгое время сам работал в «Коррозии металла», периодически сваливая и возвращаясь обратно… А я, благодаря ему, успела поработать костюмером и в «Коррозии», и в «Металл Аккорде», а потом, через них, и с такими группами как «Тяжелый день», «Чёрный Обелиск» и многими другими.

В 86 м же состоялся первый металлический опен-эйр в Рублево, куда съехалось немало неформалов и на котором я встретила металлистов из Текстильщиков; причем один из них, Амос, оказался моим приятелем детства. А ещё один из этой тусы, Репа, вообще был моим одноклассником. Но его в Рублево я не помню. Металлисты из Текстилей – совсем отдельная тема. Достаточно массовая и выдавшая центрам энное количество заметных деятелей. А на то эпохальное мероприятие выдвинулась те же Цент, Кот, Аристарх, Боярский, ну, и мы: я, Рома, Вова, Сакс, Паук, Черт, Бес, и еще куча уже знакомого между собой народа… Такого количества автобусов, набитых под завязку неформалами, я еще не видела ни разу. Остальные, видимо, тоже. Многие шутили по этому поводу, что это спланированная акция, и что на концерт мы, возможно, вообще не попадем, а нас сразу отвезут на сто первый километр. В рамках борьбы с тунеядством, когда социально опасных и ненадежных элементов выселяли из Москвы. Но концерт всё ж состоялся; ещё бы вспомнить, кто там играл и что было после него… На этот счету меня полный провал в памяти, на почве влюбленности… Помню все не четко, эпизодами, как во сне. «Коррозия», записав первый альбом, вступила в московскую Рок-Лабораторию и рубила кучи концертов, которые часто срывали и отменяли. Но никто не обламывался, потому что раньше и этого не было.

Новый 1987 й год мы с помпой отметили на Арбате, в модной тогда «Метле», куда проникли благодаря рок-лабораторским ксивам. Это была одна из грандиозных пьянок-ёлок, и как кому-то ещё удалось там отыграть, вообще непонятно. Да и сам Новый Год мы проворонили, благодаря Саксу и Бесу, которые за пятнадцать минут до радостного события принялись откупоривать шампанское и орать «С Новым Годом!!!» А Воробей упал под стол, где уже бухал Паук с какими-то герлами… Само мероприятие мало кто помнит, но мне запомнились утренние сугробы вдоль Нового Арбата, из которых торчали ноги и руки вырубившихся по дороге домой тусовщиков…

М. Б. Да, с таких мероприятий надо было вовремя сваливать, иначе могло занести… Кстати, мы там тоже были, и одному ныне известному поп-певцу, исполнявшему роль Снегурочки, тоже не повезло: с тем, что задержался, рухнув в трындандо прямо на столе в зале. И с тем, что кто-то вытащил у беспамятного «Снегурки» причиндалы на позорище. Про трансвеститов, кстати, тогда еще никто и не подозревал, но внучка Деда Мороза в дупелину и с выпущенным из джинсов хоботом- это было… авангардное и пресмешнейшее зрелище, также вошедшее в анналы общих воспоминаний…

И. Г. А мы с Сережей Чертом поймали тачку, и я на протяжении всего пути слушала его телеги. Вот что надо было на самом деле в своем дневнике записывать вместо дат выхода в свет альбомов любимых групп! Этот человек обладал поистине энциклопедическими знаниями в меломанской теме. Можно было просто позвонить ему и, поставив любую вещь, спросить- что это. В ответ, немного заикаясь и веселя, знакомый голос без ошибки говорил – какая это группа, какой год и даже чего новенького они намутили за последнее время. Серега Черт был ходячей энциклопедией; жаль, что его нет больше с нами, я его часто вспоминаю. Он многих спас от музыкального невежества и депрессий. И еще он всегда мог придумать невероятную историю: такую, что живот надорвешь от смеха. Сочинял он настолько первоклассно, что даже в его смерть не все сначала поверили.

Реальные истории, связанные с ним, да и многими другими, сейчас уже кажется выдумками. Настолько абсурдные создавались ситуации, при том что весь период восьмидесятых пестрил нелепицами. По этим историям можно было бы сложить не один десяток комиксов: про похождения, дни рождения и подростковое гонево. Вообще, про Черта много разных историй. И про первые шоу «Коррозии», где его наряжали, и про его гениальное враньё, и про многое другое… Именно у него дома я познакомилась с Юлей Локомотив, с которой мы сначала друг друга не поняли, будучи полными противоположностями. Но со временем, взаимообогащаясь от нашей полярности, как-то уравновесили свои отрицательные стороны характеров. И общение переросло в дружбу, доказывая двадцатилетним опытом, что женская дружба- это не такой уж и миф. Она бывает, видимо, редко – и это точно не развлечение… С Миледи мы были ещё более разными, впоследствии я не выдержала жесткость её характера, а она- моих принципов. Несмотря на то, что у нас было общее дело. А теперь у меня только воспоминания о прошлом, но вспомнить есть чего, столько всего было. И как нас чуть не убили в Артеке, и как она неожиданно вышла замуж, и за кого – за Ганса с Аэропорта! Переселилась, со всеми своими православными иконами и хиппарюжными взглядами, к моему приятелю, чью комнату на протяжении нескольких лет украшали пауки, червяки, целая коллекция чертей и полное собрание сочинений Стивена Кинга, не говоря уже о безумном количестве дисков тяжелой музыки!

Мы с Юлей те еще девицы были; замуж по-быстрому не стремились, но тесное общение в неформальных кругах закономерно вылилось для многих девушек в образование множества, быть может даже, странных околомузыкальных семей. Анька, с которой меня познакомили Вова и Ганс, вышла замуж за Борова. Алина – за Крупнова. В свою очередь Маша Крупнова – за Васю Билошицкого. А мы с Юлей Локомотивом, в итоге- только уже в следующем веке – тоже за неформалов. Она за лидера известной панк-группы, а я – за известного в мото-кругах строителя кастом-байков. И оформили мы это, как истинные подруги: в один год, в один день и в одном и том же ЗАГСе. И в результате каждая получила по сундуку с сокровищами и приключениями, которые до сих пор продолжаются…

Но если быть откровенной, то многие истории девушек в неформальной среде либо часто заканчивались трагически, либо они уходили в творчество. Внимания было много, но и персоналии были еще те и подростковый пафос присутствовал. А если помножить на угар времени и резкие развороты судьбы и стрессы, то если представительницам первой беспечной категории удавалось выжить и сохранить рассудок, уже это было счастьем.

О других девушках тусовки середины и конца восьмидесятых мне известно не много. Оксана «Коррозия лица», которую я советовала режиссеру снять в фильме «Авария, дочь мента» вместо Арбузовой, покончила с собой. Погибли Кошка и Натаха Троицкая. Вика Макарона канула в неизвестность. Оля Суворкина ещё долго играла в «Женской болезни». Свечу помню плохо, хотя раньше часто пересекались. Видела на одном из последующих байк-шоу Юлю Гитлер. Иру Школьницу не вижу, а её мужа- частенько, если вижу в афишах «Э. С. Т.». Ира Фещенко после гибели Беса куда-то делась… Зойка, после долгих туе костюмером по группам и работы тренером по у-шу, свалила в Израиль. Машу Крупнову, бывшую жену Толяна, до сих пор можно встретить на концерте «40»…

Кстати, про Толика. Хорошо помню, как познакомилась с Крупновым в 87 м году на Чистых прудах. Выхожу из метро с утра пораньше, смотрю: впереди два мужика тащат оконное стекло- как бы не врезаться. Притормозила, смотрю – рядом с ними вышагивает персонаж с черным кудрявым хаером в белой драной майке и таких же драных голубых джинсах. И с совершенно чумовым разрезом глаз; я аж остановилась, а он мне: «Привет, ты какую музыку слушаешь, хочешь со мной на концерт в воскресенье?» «Здрасть, дядя! А что, не видно какую?» «Поэтому и пригласил. А почему я тебя никогда не видел?» Тут меня понесло, как из пулемета: «Не знаю, мы с Зойкой работаем сейчас с «Металл Аккордом», тока что ездили в филармонию трудовые класть. А то нам концерт в «Созидателе» совки отменили. А семнадцатого июля— в Красногорске. А ещё завтра туса в ДК Горького, в рок-клубе. А девятнадцатого утром – Сокольники, там будут «Шах», «Аккорд». А вечером какой-то сейшн на Новослободской. А двадцать восьмого в «Зеленке» «Круиз» и «Галактика», Зойка обещала познакомить меня с Тайной. Еще я иногда помогаю «Коррозии» с костюмами, они в конце месяца едут в Сибирь с концертами, а потом, в августе, Костыль сваливает. У нас будут гастроли от филармонии, я тож еду…» Вот тут он вообще припух, потому что на тот момент уже знал Паука и всю компанию: «Так вот я тебя и собирался пригласить в «Станколит», на Новослободской. Прикол! Слушай, а у тебя кнопки есть, мне надо пояс проклепать пред концертом?…» Вот так и познакомились.

На концерте я впервые увидела группы «Тяжелый день», «Укрощение Марса» ну, и «Черный Обелиск», разумеется… Потом было такое количество туе, где я встречала Толяна! Вплоть до его кончины: и смешных, и грустных, и мистических. Об этом можно вспоминать и рассказывать часами. И про тусовки на его концертах, и про поездку в Венгрию, и наши встречи в Гурзуфе и Ставрополе, где Толян был уверен, что у него глюки, когда он нас с Боровом и Кириллом Люцифером неожиданно увидел в своей гримерке… (А мы тогда путешествовали по югам с хиппи-археологом Малышом и случайно наткнулись на афишу «40») И как мы с Юлей Локомотивом, уже в девяностых, стригли его на съемках клипа «Я остаюсь». Тоже мистикой отдает, потому что отснятая пленка оказалась частично засвеченной. Через некоторое время Толяна не стало… И когда он ушел, я позвонила его женам и сказала, что не могу идти на его похороны, потому что не хочу верить, что он ушел навсегда… Маша тогда меня поняла…

1988 й год – отдельный эпизод моей жизни, когда в очередной раз открыла нужную дверь. Дверь оказалась в одно из первых кооперативных ателье, где на пороге стоял наш с Миледи первый директор с роковой фамилией Голдгельд, «жертвенный агнец». Принявший нас, неформалок, хотя в таком виде в уже даже те, более открытые времена…

М. Б. …подкрашенные польской и югославской косметикой…

И. Г. Ты чего? Мы ж с фарцовщиками в центре тусили, какая польская косметика!? Тушь «Ланком» и духи от Диор – вот та круть, при нашем неформальном виде, которой мы раздражали многих московских хиппи и режиссера «Аварии» впоследствии: видите ли, не отражаем действительность и даже выпадаем из общего вида неформалов. Да и многие субкультурщики разными способами умудрялись зарабатывать гораздо больше, чем их родители вместе взятые. Которым кроме их окладов ничего не светило. Ну и пусть!..

…Тот директор отличался пониманием и демократичностью; тем более, что ранее работал в одном с Миледи Доме Мод, где его карьера закончилась после падения с лестницы. Что, по-видимому, и определило смещение точки сборки мышления в неформальную сторону. И вот он нас принял, дал возможность для развития. И первая же наша перестроечная «военная» коллекция мигом была куплена каким-то итальянским бутиком, чем мы, конечно же, вдохновились и работали до упаду. Вскоре по Маросейке (а тогда по улице Чернышевского) уже шагали люди с нашими ярко-розовыми рюкзаками, в вареных платьях и плащах с кожано-замшевыми аппликациями. В куртках с вставками из павло-посадских платков и в голубых проклёпанных костюмчиках с бирками нашего ателье. Все было весело и интересно. Мы многому научились и приобрели бесценный практический опыт работы по специальности, параллельно тусуясь в «Желтке» и кофейне возле Почтамта, где был один из лучших кофе в Москве и кипела тусовочная жизнь близлежащего «Туриста».

Шили ударно, даже хиппи из «Желтка» подключили – благо там клепать ничего не надо было… Нам помогал кроить Леша Кришнаит, а шить-металлист Чалый, из Харькова, которого мы притащили, и который успел к тому времени уже жениться на подруге Миледи- Марте, благодаря которой мы, в далеком уже прошлом, и познакомились с Пауком и всеми остальными. Работа в ателье постепенно смешалась с пошивом для музыкантов и тусовщиков, между гастролями и концертами, в любое время суток. И поездками на юга. Как раз в июле 88 го, оторвавшись на концертах в «Зеленке», Зеленом театре Парка Культуры, где выступали «Круиз» и «Шах», мы решили отдохнуть и купили билеты на юг, а Юля Локомотив- на север, в Прибалтику. До сих пор храню ее письмо оттуда… Мы же, с Костылем, Миледи и Коляном, двинули в Гурзуф, куда впоследствии должны были подтянуться Паук и прочие тусовщики. С билетами, как и со всем остальным, было достаточно трудно, и нам дали места в разных вагонах. Мы путем каких-то ухищрений в концу дня доменялись до одного купе – и тут начались приколы. Рома, имеющий абсолютный музыкальный слух, ложась спать, заявил, что колеса нашего вагона отстают на несколько четвертей от других, но мы поржали над его подозрительностью и легли спать. Во сне мне пригрезился натуральный черт, и я переполошила все купе. А через какое-то время нас разбудили уже проводники: «Остановка по техническим причинам, не волнуйтесь, выходите на полчаса из вагона, вещи не берите!» Ничего себе, «не волнуйтесь»! Именно под нашим купе отвалились колеса; пришлось их менять, остановив поезд…

Мы поселились в Гурзуфе. Кстати, снять флэт людям с неформальной внешностью тогда было трудным делом, но нам повезло… Но спокойно отдыхать долго не пришлось, местной гопоте не понравились Миледины феньки, мои бритые виски с крестами в ушах и Ромина коса до пояса. Наезд был конкретный, с битыми бутылками против Роминой немецкой бритвы, применить которую ему помешал местный татуированный авторитет, игравший неподалеку в карты со своими дружками. Который, вмешавшись в потасовку, разогнал братву и посоветовал нам валить в Судак, пока гопники не очухались и не собрали еще человек двадцать…

Приезд Паука и остальных ожидался только дня через три; и мы, не дожидаясь, повалили в сторону Алушты, неожиданно встретив по дороге Хирурга, Орлиса и еще нескольких человек, валивших в Рабочий уголок, где расположился нелегальный палаточный лагерь. Там Ник Рок-н-Ролл и другие деятели до утра донимали нас (особенно Рому с его слухом) песнями под расстроенную гитару и постоянным угаром. Приехали от Москвы отдохнуть, называется, спокойный летний отдых!

В шесть утра мы по-тихому решили все-таки свалить в Алушту и попытаться там отдохнуть цивильно и действительно спокойно… Но- фиг вам! Не успели мы снять флэт на самой верхушке горы и уже спускались, довольные, к морю, как рядом с нами остановилась милицейская упаковка и ехидный голос произнес: «Садитесь, подвезем, там вас уже ваши московские друзья дожидаются!» Мы, подумав, что это Паука с Саксом свинтили за какую-нить выходку, смирились со своей участью, мысленно распрощавшись со спокойствием на этот день, и сели в газик. Блин! В обезьяннике вместо Паука с Саксом нас ожидали все те же вчерашние друзья, которых всем скопом притащили с облавы из Рабочего уголка. Они орали, прикалывали ментов, а Хирург бегал в своих «неправильно обрезанных», как это инкриминировалось, шортах, за которые ему влепили штраф местные власти, и собирал подписи на телеге на все симферопольские и алуштинские отделения милиции- видимо, с целью написать потом в вышестоящие инстанции за беспредел и превышение полномочий. При этом помимо постоянного винтилова нефоров по всему крымскому побережью, обысков и конфискаций «фамильного серебра» в виде браслетов из гнутых вилок, перстней, ошейников и прочего железа, допускались издевательства и забривание налысо волосатых хиппарей и металлистов, путешествующих в одиночку или малым количеством… Кстати, это потом имело последствия осенью, когда я услышала по радио, что симферопольским ментам все-таки влетело; перестройка медленно, но верно продвигалась вглубь страны. Но «День москаля» местная крымская гопота отмечала побоищами москвичей и питерцев еще несколько лет…

К вечеру мы не поместились в очередную партию «упаковки» до Симферополя, с целью отправки домой от греха подальше, и оказались единственными, кому удалось снять в Алуште квартиру. Мы двинули с Ромой в Судак, где встретили уныло бредущих по берегу двух лысых парней в хипарюжных свитерах, которые, при разговоре с нами, узнав в Роме Костыля из «Коррозии», время от времени откидывали по привычке голову назад: видимо, длинный хайер был у них достаточно долгое время…

По приезде в Москву Рома, пока Паук отвисал в Гурзуфе, возобновил репы с Боровом и Чумой – который Игорь Чумычкин, что играл с Костылем еще в «99 %» а потом в «Алисе», и который вышел из окна в день Космонавтики в 93 м году… А мы продолжили клепать куртки в ателье на Чистых Прудах. Но памятуя о южных событиях, записались на полулегальные курсы восточных единоборств, где нас уверяли, что учат айкидо…

Начался новый виток угара и новых знакомств. Так, посещая Хирурга в его стоматологическом кабинете на Речном, встретили Женю Круглого. На лавочке перед кабинетом сидели в очереди местные болтающие тетушки, а Круглый, проходя на прием, сказал, что они еще не спали после вчерашнего угара, посему Хирург при параде, только халат успел накинуть… Я это заценила, когда Саша вышел в каком-то черно-белом прикиде под халатом, при галстуке с булавкой и засученными рукавами. Чем-то похожий на немецкого доктора из комиксов про третий рейх. Хотя… мы все были как персонажи из комикса… Бабок к банкеткам как приклеило, так что из желающих лечиться остались только мы с Ромой.

Выходя из поликлиники, Рома, улыбаясь, указал мне на значок, прикрепленный к моей брючине над коленом. Это оказался красный комсомольский значок. Его втихую приколол Хирург, пока я сидела с закрытыми глазами и открытым ртом… Мы оценили юмор; тем более что он тогда был во всем, даже в протезировании выбитых в драках и потасовках зубов. Народу такого проходило через кабинет много; тот же Рустам, с которым Саша с неважным тогда еще зрением катался на мотоцикле, и они постоянно куда-то врезались. Мотодвижение тогда только набирало обороты и было популярно в хулиганствующей среде, но не у обычных граждан. Инциденты с участием мотоциклистов традиционно рассматривалась не в пользу двухколесных героев асфальта… Но нас еще ждали впереди и несколько байк-шоу, и клубы, и разборки, в общем- годы, полные счастливых и безрадостных моментов жизни… Могли ли мы тогда представить, что так все сложится и мотодвижение будет на пике моды? Навряд ли. Но массовая мода на субкультурность уже появилась в конце 87 года года. С развитием рок-эстрады.

Вообще, 88 й и 89 й были такими богатыми на концерты и события, что мы едва успевали продохнуть. Мой ежедневник разваливался от количества туе, на которые надо было успеть. Начались поездки в рамках гастролей, в роли костюмера «Металл аккорда» – с географией от Средней Азии до Дальнего Востока. Алма-Ата- Ташкент- Самарканд, с чешской металлической группой «Цитрон» и разной попсой. Тут, конечно, тоже угар и работа слились в один большой ком, достойный отдельной саги, потому что наше появление в достаточно диком тогда еще Узбекистане с его средневековым укладом не вписывалось ни в какие местные рамки и вызывало всеобщий интерес на каждом шагу, граничащий с вызовом. Даже наличие в программе более «человечной» попсы не спасало нашего положения, и укуренные местные жители часто воспринимали нас как собственный галлюциноз… Я так понимаю, что тематические гастроли металлических групп пробить было все еще сложно, поэтому организаторам приходилось тесно сотрудничать с приемлемыми вкусу обывателя попсовыми группами, которые играли еще более чудовищное, чем перестроечный стебовый металл.

Так музыкантам и мне пришлось познакомиться с началом творчества Пенкина, Крылова, Маликова, группы «Мираж» и многих других. А в концертных программах принимали участие танцевальные коллективы брейкеров и культуристы с показательными выступлениями. Турчинский как раз часто с нами пересекался. И в этих солянках смешивались все стили – от эстрадной электронщины и рокабильщиков до каких-то полупанков и металлистов… К ним еще прибавлялись какие-то поэты, и вся эта околомузыкальная туса куролесила по Союзу. Понеслась какая-то концертная вакханалия с всеобщей эйфорией от прочувствованной свободы.

Так же я познакомилась и с Лазутчиком – смешным и странным персонажем, мечтающем о сольной карьере, но, по-моему, любившим богемную жизнь больше работы. Что не умаляет его талантов и одаренности. К тому же он в процессе общения несколько расширил и мой кругозор. Этот потомок лейтенанта Шмидта обладал недюжинной коммуникабельностью, проникая на тусы любого ранга, и чувствовал себя там как рыба в воде. Будь то в Олимпийском, посреди советской попсы, или на полулегальном концерте «Чуда-Юда», в угаре на «Коррозии» или отплясывая твист с набриолиненными поклонниками групп «Браво» и «Квартала». Причем, насколько я понимаю, он и сейчас пребывает на этой же волне, поскольку недавно звонил мне по поводу одежды для какого-то клипа; кажется, я именно его видела в какой-то рекламе по телику. Можно сказать, что все эти Остапы Бендеры закономерно нашли свой причал в голубом ящике и в коридорах Останкино.

Лазутчик же, кажется, познакомил меня с тусой куртуазных маньеристов – неформальными поэтами, в числе которых был и Вадик Степанцов, которого я потом часто встречала на концертах Горбушки, а в последующие годы- на «Тишке» и на байк-шоу в составе «Бахыт Компота».

А тогда, в конце 88-го года, мы с Лазутчиком повеселились от души на съемках для какого-то немецкого журнала, где московские тусовщики во главе с Гариком, за которым закрепились позывные Асса, поведали зарубежным СМИ о достаточно нелегком положении субкультурного люда. Впрочем, западники все равно не верили, пребывая в ложной эйфории по поводу гласности. Тем более, что Хирург с компанией, Егор Зайцев, Че и Орлис уже произвели на них самое положительное впечатление…

Правда, я так и не дождалась от «крутых» фотографов снимков группы «Примадонна», вокалистке которой я тогда шила чумовой прикид из красного Винила, с проклепанными до локтя наручами, но это уже было не важно, поскольку группа в девяностом свалила в Англию на гастроли, и осталась там насовсем.