Смерть Ланде

– Не будет ли на косушку? – развязно и хрипло сказал человек, протягивая большую руку.

Марья Николаевна судорожно ухватилась за локоть Ланде и прижалась к нему. Ткачев не шевелился.

– Ну? – угрожающе повторил босой.

Ланде с трудом достал свободной рукой кошелек.

– На-те… – печально и серьезно глядя в глаза босому, сказал он.

Ткачев издали язвительно улыбнулся.

– Что, мало? – быстро спрятав куда-то кошелек, торопливо спросил босой. – Давай спинжак… Живо!.. Барышня, вы бы отошли… Нехорошо! – издеваясь, прибавил он.

Марья Николаевна, широко раскрыв на него глаза и вся дрожа, вполоборота стояла на дороге. Ланде опять печально улыбнулся, снял пиджак и в одной старой рубахе со складочками на груди, плохо заглаженными, стал худее и слабее.

– Портки хороши больно… – беспокойно оглядываясь и встряхивая пиджак перед самым носом Ланде, проговорил босой. – Снимай, что ли!..

– А вам они нужны? – спокойно возразил Ланде, но сейчас же сел на траву. – Уйдите, Марья Николаевна… – сказал он. – Бог с ними…

И вдруг Марья Николаевна почувствовала прилив нервного, сумасшедшего смеха. Точно кто-то шутя, но сильно сдавил ее за горло, так было дико и страшно, но в то же время смешно. Полураздетый Ланде с серьезным и мягким лицом сидел на траве, а босой тянул его за ногу. Ткачев пошевелился и издал какой-то странный, хриплый звук, на который никто не оглянулся; подернул плечом, точно ему стало холодно, и опять застыл, пристально глядя на Ланде.

– Идите, Марья Николаевна!.. – повторил Ланде.

– Э… барышня! Постой-ка! – спохватился босой. – Это что?.. – и он протянул руку к ее груди, на которой качалась длинная цепочка часов.

Ужасное, омерзительно-грубое почудилось девушке в этом движении. Изогнувшись, как змея, она скользнула в сторону и вдруг, подобрав высоко и дико красиво платье, стремглав бросилась бежать по дороге, точно резкий ветер внезапно подхватил и понес большой белый разбитый цветок.

– Куда! – коротко крикнул босой и, бросив пиджак прямо на голову Ланде, прыгнул мимо него ловко и легко, как хищный лесной зверь.

И в тот же миг дикий, тонкий и острый, как игла, женский крик пронизал бор и высоко вонзился в потемневшее небо.

Крик этот услыхал подходивший за поворотом Молочаев. И так же быстро инстинктивно, как всегда и во всем, соображая, он бросил ящик и мольберт и с места рванулся бежать. Босой увидел его прежде всех. С размаху остановившись и поскользнувшись в траве, он пригнулся к земле, с секунду смотрел на Молочаева круглыми, дикими зрачками и вдруг бросился прочь по кустам с треском и шумом. Марья Николаевна налетела на дерево и, больно ударившись всем телом, остановилась с разбившимися волосами и безумными глазами, не понимая, что с ней. Мимо, тяжело сопя, торопливыми скачками пробежал Молочаев и, минуя Ланде, который поднялся и, весь белый, тоненький и слабый, стоял на траве у края дороги, налетел на Ткачева. Ткачев видел его еще издали, и одно мгновение показалось, что он побежит; но он не побежал, а только съежился и черный, и упрямый стоял и ждал подбегавшего Молочаева. Он стучал зубами, и его темные глаза с опущенными веками горели мрачным и упорным огнем. Молочаев молча подбежал к нему и прежде, чем Ткачев пошевелился, размашисто вскинул кулаком и со страшной силой ударил его прямо в лицо. Ткачев тихо, испуганно охнул, взмахнул руками; шапка у него соскочила, прыгнув по спине, и он грузно и твердо сел. Другой удар пришелся сверху, по голове, и Ткачев, свернувшись набок, странно и неуклюже свалился на дорогу, ударившись головой о землю.

– Молочаев, Молочаев! – пронзительно вскрикнул Ланде и, как был в одном белье, бросился к ним и ухватился за руку Молочаева. – Оставьте!

Марья Николаевна, с ужасом прижавшись к сосне, издали смотрела на них.

Молочаев, тяжело дыша, весь красный и возбужденный, опустил руки, а Ланде торопливо стал на колени и старался поднять Ткачева. Побитый не шевелился, и голова его на длинной и тонкой шее беспомощно ерзала по земле.

– Вы его убили! – с ужасом пробормотал Ланде.

– Ну… так ему и надо! – жестко ответил Молочаев.

Но Ткачев вдруг быстро поднялся на руки и встал. По лицу его текла густая кровь, на виске прилипла земля, и вся левая сторона лица и нос были страшного, грязно-кровавого цвета.

– Ожил!.. Будет знать в другой раз! – безжалостно и возбужденно сказал Молочаев. Руки у него вздрагивали и сжимались, точно ему хотелось еще бить и рвать.

Ланде его не слушал; он достал из кармана лежавших на траве брюк носовой платок и совал его Ткачеву.

– Вытрите… кровь… Ах, Боже мой, что это такое! – бессвязно, с бесконечным ужасом и болью бормотал он.

Ткачев не двигался и платка не брал. Один глаз у него запух, а другой глядел одиноко и страшно. Кровь капала с подбородка и разбитой губы на засаленный отворот пиджака.

– Да что с ним разговаривать еще!.. – в то же время говорил Молочаев. – Вот я его сведу куда следует, так… Эй, ты! иди-ка, ну! – и Молочаев грубо схватил Ткачева за шиворот и дернул так, что тот уродливо и бессильно шагнул два раза вперед и поскользнулся.

– Да оставьте же! – пронзительно и гневно крикнул Ланде и всем своим слабым телом бросился на руку Молочаева.

Молочаев с удивлением и злостью посмотрел на него.

– А вы, какого черта дурака разыгрываете! – вспылил он, но вдруг неожиданно опустил руку, молча поглядел на раздетого Ланде, прыснул и раскатисто захохотал. Марья Николаевна, сама не замечавшая, как подошла к ним, с удивлением взглянула на Молочаева, потом на Ланде, опомнилась, покраснела до ушей и, быстро отвернувшись, пошла прочь по дороге.

– Ах, вы, шут гороховый! – проговорил сквозь смех Молочаев.

Вдруг черная, кровавая маска Ткачева исказилась, и он хрипло и злобно засмеялся, брызгая кровью. И этот смех избитого был уродлив и страшен. Ланде смотрел на них и улыбался спокойно и печально, как всегда.

– Да одевайтесь, вы, черт вас побери! – крикнул Молочаев, махнул рукой и пошел вслед за девушкой.

Ланде не обратил на него никакого внимания, точно Молочаева тут и не было.

Ткачев перестал смеяться, одним глазом посмотрел на Ланде, потом вслед Молочаеву, повернулся и медленно пошел.

– Ткачев! – крикнул Ланде.

Ткачев остановился и встал вполоборота. Ланде подошел.

– Ткачев, – умоляюще заговорил он, дотрагиваясь до его рукава, – вы нарочно это устроили: я по вашим глазам видел!.. Зачем это, Ткачев, зачем?

Ткачев тяжело и хмуро взглянул на него, точно не слыша и думая о другом.

– Видал ты настоящего человека? – хрипло спросил он. – Вон, смотри!.. – дернул он худой и длинной шеей в сторону Молочаева. – Это человек… сила!.. А ты… так, мразь одна! Так, ни к чему ты!

– Может быть, – согласился Ланде, – но только все-таки за что же вы меня ненавидите? Неужели только за то, что я хуже его?

Ткачев уныло помолчал, глядя в сторону.

– А за то, что я сколько лет в тебя верил! Сам вот до чего дошел… – горько ткнул он себя в разбитую щеку, – и вижу теперь, что дурак был, сладкой брехне верил… А жизнь-то где? И прошла… Мне теперь бы, может, человеком быть, а я… Ты-то понимаешь теперь?.. Ты?.. А ему… а ему я это отплачу-у! – вдруг прибавил он и с бессильной злобой потряс черным кулаком. – Сам пропаду, а ему я это попомню!.. Подожди-и!

Ткачев быстро повернулся и пошел прочь. Ланде показалось, что он хрипло и тихо залаял; но больше Ткачев не обернулся и скоро затерялся в зеленом сумраке бора. Ланде долго смотрел ему вслед, потом с глубоким и растерянным отчаянием заломил руки, вздохнул и, одевшись, медленно повернулся догонять Марью Николаевну и Молочаева.

«Теперь он в ожесточении, а когда успокоится, я найду его…»– смутно мелькало в голове Ланде.

– Вот здесь я ваш крик услыхал! – оживленно рассказывал художник, подымая с дороги ящик и мольберт. – Я ведь вас давно заметил и хотел догнать, да уронил шпахтель и долго искал… Ну, слава Богу, все-таки поспел вовремя!

Марья Николаевна чуть-чуть оглянулась, почувствовав Ланде. Он улыбнулся ей доверчиво и ласково, но она быстро отвернулась, подавляя припадок все еще нервного смеха. В эту минуту Ланде казался ей только жалок и смешон.

Молочаев тоже посмотрел на него и со злорадным презрением сказал:

– Эх, вы!.. герой!..