Жгучий вопрос

Жгучий вопрос
Михаил Петрович Арцыбашев

«Каждую весну настроение подымается и растут самые фантастические слухи. Каждую осень настроение падает и начинается общее нытье:

«Стоит ли надеяться и ждать, не лучше ли махнуть на все рукой и возвращаться на родину?»

А так как «довлеет дневи злоба его», то все газеты немедленно начинают по этому поводу оживленную дискуссию…»

Михаил Петрович Арцыбашев

Жгучий вопрос

1

Каждую весну настроение подымается и растут самые фантастические слухи. Каждую осень настроение падает и начинается общее нытье:

«Стоит ли надеяться и ждать, не лучше ли махнуть на все рукой и возвращаться на родину?»

А так как «довлеет дневи злоба его», то все газеты немедленно начинают по этому поводу оживленную дискуссию.

Нынешняя осень – потому ли, что она уже восьмая по счету, или потому, что она связана с явным крушением некоей грандиозной затеи, на которую многие возлагали большие надежды, – особенно обильна рассуждениями на тему: приемлемо ли с принципиальной точки зрения возвращение в советскую Россию или неприемлемо?

Случайность это или нет, но особое внимание этой теме уделяют газеты именно того лагеря, который не слишком благополучен по части непримиримости.

В «Воле России», руководимой В. Черновым[1 - в «Воле России», руководимой В. Черновым… – «Воля России» (1922–1932) – сперва газета, затем журнал левых эсеров-эмигрантов в Праге; издавался при участии видного деятеля эсеровской партии Виктора Михайловича Чернова (1873–1952).], недавно появилась преогромная статья г. Пешехонова[2 - …статья г. Пешехонова – Александр Васильевич Пешехонов (1867–1933) – один из вождей партии народных социалистов, публицист. Арцыбашев, очевидно, имеет в виду статью Пешехонова «Родина и эмиграция» («Воля России», 1925, № 7-11), вызвавшую разноречивые отклики эмигрантской прессы.], того самого, который когда-то писал, что он «очень гордится своим советским паспортом». Пешехонова немедленно подхватили многие из тех, кого я окрестил «ультрафиолетовыми», а эсеровские «Дни» присосались к этой теме так жадно, что вот уже, кажется, третью неделю не могут от нее оторваться. А в заключение выступил М. Осоргин[3 - …выступил М. Осоргин. – Михаил Андреевич Осоргин (наст. фам. – Ильин; 1878–1942) – выдающийся прозаик и публицист Серебряного века и русского зарубежья.], который заявил о своем полнейшем «созвучии» с г. Пешехоновым и, со свойственным ему ерничеством, ехидно смеется и над непримиримостью, и над ссылками на Герцена, и над «пафосом» не желающих вернуться в Совдепию.

2

Я долго молчал, наблюдая всю эту суету. Молчал потому, что для меня лично вопроса о возвращении в советскую Россию просто не существует. Молчал бы и дальше, если бы, как то и следовало ожидать, все эти толки не вызвали в измученной, исстрадавшейся эмигрантской массе известного движения и ко мне не посыпались письма читателей все с тем же «жгучим вопросом»: можно ли еще чего-нибудь ждать и не является ли дальнейшее упорство бессмысленным?

А так как я давно сказал, что пишу не для руководящих верхушек, а именно для читательской массы, то на ее вопросы я должен ответить. Но прежде считаю не лишним сказать несколько слов о том источнике, из которого и пошла струя «возвращенческого движения». И со свойственной мне откровенностью скажу прямо, что источник этот кажется мне довольно мутным.

И статья Пешехонова, и двусмысленная позиция «Дней», и ерничество Осоргина – все это одним миром мазано. Я не хочу сказать, будто все эти господа работают заодно с пресловутым «Парижским вестником», как известно, издаваемым большевиками специально на предмет «ловли воблы в Белом море».

Нет, этим господам просто нужна острая тема, а им легче говорить о возвращении в пределы ГПУ, чем нам, для которых такое возвращение совершенно равносильно савинковскому прыжку из пятого этажа. Поэтому они праздно болтают на тему, которая интересна именно благодаря ее исключительной болезненности.

Но объективно – сознательно или бессознательно, по душевной подлости или по глупости – они продолжают ту же работу, которую уже давно делают большевики вообще и «Парижский вестник» в частности.

3

На первом месте, конечно, надо поставить г. Пешехонова. Этот человек действительно не лишен таланта и умеет задевать самые больные струны. Центральным местом его статьи, настроение которой «Дни» правильно формулировали так – «хочу на родину при всех условиях», – является весьма поэтическая легенда.

Один половецкий князь попал в плен к русским, обжился у них, женился, занял важный пост и забыл о родных степях. Неизвестно почему, но половецкий хан решил этого ренегата вернуть на родину и послал к нему гонца, которому дал такой приказ: если не подействуют уговоры, спой ему наши песни; если и песни не подействуют, – дай ему понюхать вот эту былинку!

Конец виден по началу: выслушав посла – князь задумался, прослушав песню – прослезился, а понюхав былинку – бросил «все свое богачество», как говорится в сказках, и вернулся на родину.

У Пешехонова эта легенда рассказана много поэтичнее, чем у меня, но это произошло потому, что с разным чувством мы ее рассказывали. Пешехонову нужно было кольнуть в кровоточащую ранку тоски по родине, и он, конечно, вложил в легенду весь свой пафос. Мне же этого совсем не нужно, а потому трогательная легенда, совершенно не к месту приведенная Пешехоновым, не растрогала, а только раздражила меня. Нет ничего ужаснее, как использование святого чувства в непотребном месте. И я прямо обвиняю г. Пешехонова в том, что он сознательно спекулирует на чувстве тоски по родине для того, чтобы достигнуть цели, ничего общего с родиной не имеющей.

4

Да, я прекрасно понимаю, что сухие уговоры не должны были подействовать на ренегата, что родная песня должна была заставить его плакать, а запах родимых полей перевернул всю его жизнь.

Но, прежде всего, ведь мы же не ренегаты? Разве мы забыли о родине, разве мы и без песен и без запахов не плачем о ней кровавыми слезами? Где наше «богачество», какими благами окружены мы на чужбине? При чем же тут половецкий князь? Ведь половецкий князь жил на чужбине, а на родине у этого половецкого князя все оставалось по-прежнему: звучали те же песни, так же пахла горькая полынь.

А г. Пешехонов прекрасно знает, что наши русские степи заросли красным чертополохом. Вместо русских песен гремит там похабщина «политграмоты», русский язык заглушается там жаргоном международной сволочи, проповедующей безбожие и классовую ненависть, а поднеси нам к носу иную былинку оттуда, так от нее, чего доброго, пахнет таким ароматом, что стошнит, и только.

В том-то и дело, что мы тоскуем по России, а не по СССР, по русским степям, а не по большевистской чека, по русским песням, а не по «интернацивонялу», как выговаривают некоторые малограмотные «товарищи».

А потому и все эти поэтические легенды г. Пешехонова есть не что иное, как кощунство. Игра на тех чувствах, которыми играть нельзя.

5

Что все это одна пустая болтовня, ясно уже из того, что самое основное положение г. Пешехонова – «хочу на родину при всяких условиях» – его, по-видимому, ни к чему не обязывает.

Хочу, хочу!.. За нами погоня, бежим, спешим!.. – а на самом деле ни с места. Ведь г. Пешехонов уверяет, что он вернется на родину «при первой возможности» и что если его там «закуют в кандалы, то он будет рвать эти кандалы».

Все это звучит гордо и… все это ложь!

Если г. Пешехонов действительно готов вернуться при всяких условиях, то почему же он не возвращается при тех условиях, которые существуют ныне? Если ему так тяжело «со свободой фланировать по улицам Европы», то пусть себе и возвращается в Совдепию без свободы. Ибо «всякая возможность» существует всегда. Такова неотъемлемая особенность «всякой возможности».

Ах, в том-то и дело, что «сие надо понимать духовно», а на самом деле всякая-то всякая, да не всякая! И вернуться с риском попасть не в аллегорические, а в самые настоящие кандалы, а то и в подвал, к стенке, – это г. Пешехонову совсем не улыбается. Как и всем нам, грешным, хочется ему попасть на родину лишь при известных условиях, и вовсе ему не желательно «разбивать кандалы» с риском, что первый попавшийся чекист разобьет ему за это голову.

Я охотно верю, что г. Пешехонов «рвется на родину»… Почему бы не верить, когда все мы рвемся. Но для меня совершенно очевидно, что г. Пешехонов рвется с весьма большой осторожностью.

А ежели так, то незачем нам и былинки в нос совать! Я говорю грубо, нос – это нарочитая грубость. Ибо ведь и в самом же деле возмутительно!

Кто вас держит, скажите пожалуйста. Кто тянет вас за язык говорить о том, чего для себя вы вовсе не хотите? Какое право вы имеете, сидя в безопасном далеке, будить в измученных душах такое мучительное чувство и толкать людей туда, куда вы сами, весьма, впрочем, благоразумно, не торопитесь?

Зачем эта вопиющая фальшь?

6

В сравнении с г. Пешехоновым г. Осоргин – мелкая штучка. Нет у него своих слов, нет ни поэзии, ни песен, ни былинок. Осталось одно «созвучие», да и то звучит весьма фальшиво.

Как и Пешехонов, г. Осоргин «тихо рвется» на родину, но несет при этом уже совершеннейшую чепуху. Издеваясь над г. Вишняком[4 - Издеваясь над г. Вишняком… – Марк Вениаминович Вишняк (1883–1977) – известный общественный деятель начала века, ставший в эмиграции соредактором главного журнала русского зарубежья «Современные записки» (Париж); автор мемуарной книги «Современные записки. Воспоминания редактора».], который выступил против «пешехоновских настроений», Осоргин говорит:

«Выходит, по Вишняку, что Пешехонов отрицает все прошлое русской интеллигенции, свидетелем чего Вишняк выставляет Герцена… Герцен вообще очень часто стал выступать свидетелем на суде зарубежных мнений, но не напрасно ли беспокоят великую тень?.. Герцен был огромной силы, постольку неповторимой, поскольку неповторим его энтузиазм и его исключительный литературный талант. Но где нынешний Герцен? Кто и что его заменяет?»

Таким образом, по мнению г. Осоргина, с одной стороны, все прошлое русской интеллигенции исчерпывается одним Герценом, а с другой – за отсутствием Герцена – мы теряем все права, кроме одного – быть духовным ничтожеством без всякого «пафоса и энтузиазма».

Я думаю, что вся русская эмиграция охотно откажется от такого права в пользу г. Осоргина, тем более что о себе самом он сам говорит следующее:

«Нет во мне, нет во мне пафоса!.. Легче мне среди человеков с буквы маленькой!.. И вот я приветливо улыбаюсь… сукину сыну, моему темному, в глупости и остывающей злобе погрязшему собрату по родине, столь наскандалившему на весь мир при моем ближайшем революционном участии… Там мы с ним друг друга легко поймем, а здесь, на заседании Лиги прав человека и гражданина… как-то не уверен я, что не придется нам что-то скрывать…»

Весьма возможно!.. Ряд признаний – весьма ценных.

Предоставим же г. Осоргину улыбаться «сукину сыну» и будем надеяться, что и «сукин сын» ему столь же приветливо улыбнется. Они «легко поймут друг друга»? Да?.. Ну что ж, не будем им мешать. Пусть понимают. Пусть улыбаются, пусть целуются – наше дело сторона.

7