«Эрос» Вячеслава Иванова

«Эрос» Вячеслава Иванова
Максимилиан Александрович Волошин

«Некий царь в древности заманил в свой сад Сатира – бога-зверя и допытывал его: „В чем высшее счастье жизни?“ Сатир обернул к нему свое бледное звериное лицо, искаженное страданьем, и произнес загадочные и жуткие слова: „Высшее счастье – совсем не родиться. А рожденному – как можно скорее умереть“…»

Максимилиан Волошин

«Эрос» Вячеслава Иванова

Некий царь в древности заманил в свой сад Сатира – бога-зверя и допытывал его:

«В чем высшее счастье жизни?»

Сатир обернул к нему свое бледное звериное лицо, искаженное страданьем, и произнес загадочные и жуткие слова:

«Высшее счастье – совсем не родиться. А рожденному – как можно скорее умереть».

«Les charmes de I'horreur n'enivrent que les forts».

«Чары ужаса могут вдохновлять только сильных».

С неотвратимым любопытством Вячеслав Иванов зазывает в свой «Сад роз» – «в полдень жадно-воспаленный, в изможденьи страстных роз» вещего зверя для того, чтобы снова услышать из уст жуткие и манящие слова: «Высшее счастье – совсем не родиться!»

Легконогий, одичалый,
Ты примчись из темных пущ!..
…Взрой луга мои копытом,
Возмути мои ключи…
…Замеси в мои услады
Запах лога и корней –
Дух полынный, вялость прели,
Смольный дух опалых хвои
И пустынный вопль свирели,
И Дриады шалой вой!
…Здесь пугливый, здесь блаженный,
Будешь пленный ты бродить,
И вокруг в тоске священной
Око дикое водить…

Но слова Сатира – сладкие для уха сильного, завороженного «чарами Ужаса», не повторяются в этой поэме.

Только глухой пророчественный гул природы, в котором звучат голоса судьбы, ответствует на безумный призыв пытливого:

Что земля и лес пророчит,
Ключ рокочет, лепеча, –
Что в пещере густотенной
Сестры[1 - Парки (греч. миф.).] пряли у ключа.

Не ту же ли тайну пытает поэт у Кентавра-Китовраса?

Я вдали, и я с тобой незримый, –
За тобой, любимый, недалече,
Жутко чаемый и близко мнимый,
Близко мнимый при безликой встрече.
За тобой хожу и ворожу я,
От тебя таясь и убегая;
Неотвратно на тебя гляжу я,
Опускаю взоры, настигая.

Но и Сатир, и Кентавр – это не настоящие имена того, кого призывает поэт. Когда опускается над землей Матерь-Ночь – «разрешительница заклятий Солнца – слепого связня Хаоса глухонемая дочь», он зовет кого-то иного, кого он не называет по имени:

Приди возлечь со мной за трапезы истомные
Один, и чашу черноогненную раздели!
…Приди, мой сын, мой брат! Нас ждет двоих одна жена:
Ночь, матерь чарая, – глуха, тиха, хмельна, жадна…

Заклинание вырастает, крепнет, и в зовущем голосе растут неотвратимые, требующие звуки.

Еще через несколько страниц дальше поэт-заклинатель призывает бога Вакха.

Ты, незримый, здесь со мной!
Что же лик полдневный кроешь?
Сердце тайной беспокоишь?
Что таишь свой лик ночной?
Умились над злой кручиной,
Под любой явись личиной,
В струйной влаге иль в огне.
Иль, как отрок запоздалый,
Взор унывный, взор усталый
Обрати в ночи ко мне.
Я ль тебя не поджидаю
И, любя, не угадаю
Винных глаз твоих свирель?
Я ль в дверях тебя не встречу
И на зов твой не отвечу
Дерзновеньем в ночь и хмель?

И вот в первый раз заклятие совершается:

Облик стройный у порога…
В сердце сладость и тревога…
Нет дыханья… Света нет…
Полу-отрок, полу-птица…
Под бровями туч зарница
Зыблет тусклый пересвет…
Демон зла иль небожитель,
Делит он мою обитель,
Клювом грудь мою клюет,
Плоть кровавую бросает,
Сердце тает, воскресает,
Алый ключ лиет, лиет…