Зигмунд Фрейд. Жизнь и смерть

«Ты напомнил мне о том прекрасном и трудном времени, когда я вынужден был признать, что дни мои сочтены, и именно твоя уверенность в обратном помогла мне выстоять».

Любая близкая связь между пациентом и врачом в некоторых аспектах по своим проявлениям сродни отношениям перенесения, возникающим в ситуации психоанализа. В те трудные месяцы поддержка Флисса была очень важна для Фрейда. Несмотря на неприятные симптомы, появлявшиеся у Фрейда в периоды воздержания от курения, и понимание им логических изъянов в рассуждениях Флисса (выраженность наблюдавшихся у Фрейда симптомов не зависела напрямую от того, бросал он курить или же вновь начинал), его изначальная вера во Флисса как в своего «целителя» никогда не колебалась. Очевидно, что со временем Фрейду становилось все лучше. В состоянии его сердца вовсе не произошло тех ухудшений, которые предсказывал Брейер.

В тот же период отношения между Фрейдом и Брейером сильно осложнились. Ко всему прочему Фрейда задевала неспособность Брейера к полноценному сотрудничеству, поскольку он всегда считал, что именно ранняя работа Брейера по истерии дала решающий импульс последующему развитию психоанализа. Фрейд не мог забыть и ту помощь, которую оказал ему Брейер, когда он так нуждался в деньгах. В свою очередь, Брейер никогда не сомневался в гениальности Фрейда. В письме Флиссу, написанном летом 1895 г., Брейер говорил: «Интеллект Фрейда действует в полную силу. Я уже едва поспеваю за ним, как курица за ястребом». Однако Брейер, как и многие другие, так и не смог найти в себе силы преодолеть свое внутреннее сопротивление открытиям Фрейда. Тот мог рассчитывать лишь на его враждебное или, в лучшем случае, скептическое отношение.

Эрнст Крис (1950) и Джонс обсуждали некоторые факторы, повлиявшие на отношения Фрейда с Флиссом. Оба автора связывали развитие этих отношений с нарастанием отчужденности между Фрейдом и Брейером и постепенным расхождением их взглядов.

Однако сам Фрейд позже связывал как позитивные, так и негативные аспекты своего отношения к Флиссу – при всех противоречивых чувствах, которые он в нем вызывал, – с впечатлениями своего раннего детства (см. главы 4 и 5). Значительность таких генетических связей подчеркивается одним из существенных принципов психоанализа. Однако мы знаем, хотя даже сам Фрейд порой упускал это из виду, что новые отношения и конфликты, хотя и определяются впечатлениями раннего детства, в точности их никогда не воспроизводят. Они имеют собственную логику развития, обусловленную сложнейшим взаимным влиянием условий среды и состоянием личности.

Из материалов переписки с Флиссом мы узнаем, сколь глубокое впечатление Флисс произвел на Фрейда еще во время их самой первой встречи. В начале своего первого опубликованного письма к Флиссу Фрейд писал:

«Хотя это мое письмо носит деловой характер, должен признаться, что питаю надежду на продолжение переписки с Вами. Вы произвели на меня столь глубокое впечатление, что я едва удерживаюсь от того, чтобы откровенно сказать Вам, к какой категории людей [Rangordmmg] я Вас отношу».

Это событие произошло в ноябре 1887 г., задолго до начала охлаждения отношений с Брейером, до того, как при лечении истерии Фрейд начал применять метод Брейера, и даже до того, как он начал практиковать гипнотерапию.

Крис полагал, что дополнительным фактором, повлиявшим на развитие дружбы между Фрейдом и Флиссом, стала общность их образовательного уровня, а также литературных и исследовательских интересов. Однако это не объясняет глубину впечатления, произведенного Флиссом на Фрейда. Не может объясняться и исключительным влиянием генетических оснований, якобы обусловивших особую готовность Фрейда к такой дружбе и его восторженную реакцию, отразившуюся в первом письме к Флиссу. Думаю, надо предположить, что особую роль здесь сыграла сама личность Флисса. Видимо, в нем было что-то притягивающее, яркое. В своем письме (обстоятельства написания которого будут оговорены далее) Фрейд говорил: «…для меня ты останешься целителем, прообразом человека, которому можно смело доверить свою жизнь и жизнь своих близких».

Не только Фрейд питал подобные чувства к Флиссу. За относительно короткий отрезок времени Флисс развернул широкую медицинскую практику, не ограничивавшуюся узкими рамками отоларингологии. Кроме того, Флисс выдвинул весьма оригинальную гипотезу, связывавшую друг с другом множество различных симптомов[72 - Согласно гипотезе Флисса о «назальном рефлекторном неврозе» раздражение слизистой оболочки носа и патология носовых раковин и синусов могут вызывать боли практически во всех частях тела, мигрени и другие типы головных болей, невралгические боли головы, груди, брюшной полости, конечностей и т. д., а также нарушают деятельность сердца, органов дыхания (особенно часто приводя к бронхиальной астме), желудочно-кишечной системы и, наконец, женских половых органов, вызывая дисменорею и выкидыши. Поначалу Флисс видел причину в структурной патологии носа. Позже он уверился, что к тем же результатам могут приводить «функциональные» и «вазомоторные» расстройства.Не обсуждая степень обоснованности утверждений Флисса, можно отметить достоверность лишь некоторых фактов, которые он приводил в своих рассуждениях:1) Флисс был прав, говоря о существовании некоторого структурного сходства между пещеристым телом носа и пещеристым телом пениса.2) На практике установлено, что менструация может сопровождаться и кровотечениями из носа, которые иногда могут наблюдаться и при ее отсутствии («викарные менструальные кровотечения»).3) Хорошо известно, что применение местных обезболивающих в некоторых «болевых точках» тела может облегчать невралгические боли в ряде других участков тела, располагающихся по ходу распространения нервного импульса.4) Инфекции синусов могут вызывать различные головные боли и, по аналогии с иными местными инфекциями, служить причиной появления некоторых генерализованных симптомов.5) Наконец, справедливо, что свободное дыхание через нос по разным причинам имеет важное значение для страдающих от бронхиальной астмы.Понятно, что приведенные факты подкрепляют утверждения Флисса лишь в очень малой степени.]. Глубокая убежденность Флисса в верности своих построений, то, что его пациенты страдали от различных психозов и неврозов, а главное, его умение «магически» воздействовать на личности больных делали его метод лечения весьма действенным. Это, в свою очередь, лишний раз убеждало Флисса в истинности его теорий.

Флисс буквально очаровывал своих друзей и пациентов широтой познаний в области биологии, богатством воображения и неколебимой уверенностью в своих способностях врача. Даже пациентка, которая, как мы увидим, серьезно пострадала от роковой ошибки Флисса, сохраняла доброе отношение к нему на всю оставшуюся жизнь. Особо впечатляет, что в 1925 г., в последней стадии своей болезни, «чарам» Флисса поддался даже такой основательный и здравомыслящий ученый, как Карл Абрахам (см. главу 16).

Биографы гениев существенно расходятся в своих оценках того возраста, в котором выдающиеся люди создают свои основные творения или, по крайней мере, впервые на деле доказывают свой талант. Многие композиторы и художники, как, например, В.-А. Моцарт и Леонардо да Винчи, очень рано раскрыли свои творческие способности. Гений И.-В. Гёте стал очевиден к 20 годам. А. Эйнштейн сформулировал теорию относительности в 26 лет. Иначе было с Ч. Дарвином, «Дневниковые записи кругосветного путешествия на корабле «Бигль» доказывают, что свои идеи он смог полностью осмыслить и опубликовать лишь в 50 лет. Гениальность проявляется только в преклонном возрасте весьма редко. Однако те, кто все-таки «становится гением» на склоне своих лет, являют собой пример того, что Гёте и Фрейд называли взаимодействием приобретенного и врожденного. Последняя «схема», пожалуй, применима к Фрейду в большей степени, чем к другим выдающимся людям.

Когда в 1887 г. Фрейд познакомился с Флиссом, его вполне можно было назвать «гением, находящимся в поиске причины». Ни одно из научных достижений Фрейда, описанных мной в 1-й главе, не вело его по пути решения величайших загадок бытия. Будучи по своей природе бунтарем, Фрейд пренебрежительно относился к «старой гвардии» медицинской школы Венского университета. Ее членам нередко присуждались почетные звания лишь за то, что они занимали высокие посты, либо благодаря знакомству с «нужными людьми».

Оставив работу в лаборатории Брюкке, Фрейд, так или иначе, оказался в числе аутсайдеров. Шарко, руководитель клиники «Сальпетриер», и Бернгейм, ключевая фигура в истории применения гипноза, были гораздо ближе блестящему молодому бунтовщику, чем его старые учителя.

Из автобиографических эссе Фрейда, так же как и из работ Криса, Джонса и Бернфельда, мы узнаем о степени развития его идей на момент встречи с Флиссом. Брейер, старший коллега и товарищ Фрейда, который также отказался от академической карьеры и стал весьма преуспевающим терапевтом, поведал ему об успешном лечении Анны О., описанном в «Очерках об истерии». Фрейд предполагал привлечь к новому методу внимание Шарко, но тот не проявил должной заинтересованности. Тогда Фрейд был захвачен влюбленностью в свою невесту Марту и очарован Шарко и его идеями и потому не последовал путем, намеченным Брейером.

По возвращении из Парижа в 1886 г. Фрейд подготовил доклад для Венского медицинского общества о работе Шарко над проблемами истерии. Он обратил особое внимание на проявления истерии у мужчин и в результате оказался в жесткой оппозиции главе Неврологического института Мейнерту, лишив себя последней поддержки в академических кругах.

Поскольку в своей неврологической практике Фрейд чаще сталкивался с психоневрозами, чем с органическими заболеваниями, он начал использовать гипноз и вскоре вспомнил о случае Брейера. Хотя сперва Фрейд использовал новый подход только при лечении истерии, вскоре он понял его исключительную ценность для лечения и понимания и других разновидностей психоневрозов. Мы могли бы сказать, что это справедливо и в отношении многих других открытий, Фрейд буквально «наткнулся» на особую роль сексуальности в происхождении неврозов. Однако, сделав первый шаг, Фрейд уже твердо встал на предначертанный для него путь. Он оказался на совершенно неизведанной территории, где его учитель и друг Брейер уже не мог ни помочь ему, ни даже за ним последовать.

Теперь его гений отыскал свою судьбу. Но Фрейд еще не знал, куда приведет его избранная тропа. В это время он познакомился с Флиссом.

В его лице он встретил независимого и одинокого нонконформиста, который исключительно на основе интуиции и клинических наблюдений осмелился выдвинуть ряд смелых гипотез. Они казались довольно фантастическими, но тем не менее захватывали своей отчаянной смелостью. Его гипотезы и многообещающие идеи Фрейда касательно истерии и иных психоневрозов подошли друг другу как нельзя лучше.

Возможно, заинтересовало Фрейда и то, что в своей гипотезе Флисс опирался на терапевтический эффект локальных применений кокаина, обезболивающее действие которого было им исследовано в прежние годы. Из письма от 10 июля 1893 г. мы узнаем, что несколькими годами ранее Флисс оказался «студентом» Фрейда, заинтересованным его мнением об истерических параличах. Этот яркий, харизматический человек готов был принять дружбу Фрейда. Он стремился внимать его речам, в свою очередь тоже рассчитывая быть услышанным. Сверх того, Флисс жил в другом городе, а потому их отношения были до известной степени свободны от разрушительного влияния повседневных мелочей. Их встречи (или «конгрессы», по выражению Фрейда) проводились в специально выбранных местах, занимая, как правило, два-три дня. Они проходили в атмосфере высочайшей интеллектуальной напряженности, предоставляя обоим ученым прекрасную возможность раскрыть друг другу свои сокровенные замыслы.

После того как Фрейд обнаружил свою «причину», которая захватила его до такой степени, что в одном из своих писем (от 19 февраля 1899 г.; см. главу 5) он назвал ее своим «новообразованием», переписка между ними становилась все более активной и доверительной. Фрейда переполняли мысли, которые он записывал в черновиках, вновь переписывал и отправлял получавшиеся рукописи Флиссу. Он также уговаривал Флисса опубликовать предварительный очерк его концепции назального рефлекторного невроза, читал его рукописи, предлагал свои коррективы и даже подумывал о выпуске совместной статьи.

Трудно поверить, но в то время Фрейд испугался собственных открытий. Поэтому ему было крайне важно общение с таким человеком, как Флисс, который был бы способен выслушать и оценить его (отчасти, возможно, потому, что сам нуждался в благодарной аудитории).

В то время Фрейда окружало крайнее безразличие и даже враждебность коллег. Некоторые из его ранее упомянутых писем отражают это. 25 апреля 1894 г. он пишет о «мертвом штиле в обществе и науке»; 21 мая 1894 г. констатирует: «Я совсем одинок здесь, толкуя неврозы. Они смотрят на меня как на одержимого…» 22 июня 1894 г. Фрейд добавляет: «…поскольку научные контакты с Брейером практически прекратились, теперь я могу надеяться только на свои силы. Поэтому работа идет так медленно». Переписка и общение с Флиссом разрушили эту изоляцию, дав стимулы и силы к новым изысканиям (см. письмо от 14 июля 1894 г.).

К сожалению, письма Флисса к Фрейду не сохранились. Когда вдова Флисса попросила возвратить их, он не смог их отыскать. Ссылаясь на это в письме от 1937 г. к Мари Бонапарт, которая тогда только что выкупила вывезенные из Германии письма Фрейда к Флиссу, Фрейд писал: «До сих пор я не могу понять, уничтожил ли я их, или же искусно спрятал… Как Вы догадываетесь, наша переписка носила глубоко личный характер». Соответственно, у нас нет возможности оценить, до какой степени Флисс был способен воспринимать идеи Фрейда. Однако из собственных писем Фрейда, особенно тех, которые были написаны им в пору его напряженной работы над «Толкованием сновидений», мы можем сделать вывод, что Флисс был не только заинтересованным, но до некоторой степени и понимающим – хотя и критичным – слушателем и читателем. До тех пор пока это понимание присутствовало в должной мере, мнение Флисса оставалось очень важным для Фрейда, который долго не мог выработать твердой оценки значимости своих работ[73 - Флисс категорически отказался разделять научную позицию Фрейда, когда обнаружил невозможность одновременного принятия его идеи психического детерминизма и своей веры в абсолютное доминирование неких таинственных «внутренних часов». Тем не менее из переписки между Фрейдом и Абрахамом и от доктора Марианны Крис, дочери Оскара Рие, мы узнаем, что Флисс практически до самого конца сохранял интерес к психоанализу, знакомясь с публикациями Фрейда и рекомендуя своим пациентам лечение посредством психоаналитических методов.].

Я остановлюсь позже на том, когда, почему и каким образом их позициям суждено было разойтись. Однако в рассматриваемый нами период эти отношения интенсивно развивались. Фрейд бурно восхищался Флиссом; его восторженность росла по мере того, как крепло его понимание природы неврозов и осознание универсальности определенных психических механизмов.

Как мы уже могли видеть по письмам Фрейда к невесте, он был подвержен тем колебаниям настроения, когда периоды энтузиазма и высокой творческой продуктивности чередуются с временами уныния и упадка сил, которые Гёте считал спутниками безрассудной страсти:

В радости к небесам,
В горе к смерти[74 - Гёте, «Эгмонт».].

Однако подобные перепады настроения часто встречаются и у очень творческих людей, создающих свои лучшие произведения в состоянии душевного подъема, концентрируя все свои силы для относительно короткого рывка. Творчество Фрейда характеризовалось именно такими краткими всплесками активности. Самые трудоемкие свои работы, как «Проект научной психологии», 7-я глава «Толкования сновидений» и большинство статей по метапсихологии (1915), он создавал за какие-нибудь несколько недель. На смену таким сверхусилиям часто приходили периоды серьезных сомнений в ценности всего написанного за предыдущее время.

Однако в пору дружбы с Флиссом основания для таких перепадов имели гораздо более комплексный характер. Отчасти они зависели от физического состояния Фрейда (которое я обсуждал во 2-й главе). Так, его творческие возможности существенно ослабли во время, когда его мучили наиболее выраженные симптомы заболевания сердца. Хорошо известно, что стенокардия и приступы пароксизмальной тахикардии почти всегда в большей или меньшей степени сопровождаются повышенной тревожностью.

В те годы, когда средства диагностики сердечных заболеваний были крайне несовершенны, такой признак даже считался весьма существенным[75 - Многие пациенты, страдающие стенокардией, утверждают, что во время приступа их грудь будто сжимает железным обручем и они начинают ощущать нехватку воздуха даже при отсутствии одышки. При этом феномены шокового рефлекса наподобие «холодного пота» и т. п. усиливают чувство страха, которое, в свою очередь, значительно повышает реальную опасность приступа.].

Ощущение тревоги в таких случаях отчасти возникает из-за появляющегося чувства тяжести в грудной клетке. Фрейд ярко описал его в своем письме от 19 апреля 1894 г. Отчасти это происходит из-за неожиданности и непредсказуемости начала очередного приступа. То, что позже Фрейд представил как суть «травмирующей» ситуации – внутренняя беспомощность «Я» перед лицом грозящей опасности, – проявляется и в этой болезни. Кроме того, как медик, он понимал истинное значение своих симптомов, что также усиливало его тревогу.

Однако описанные Фрейдом приступы все же не вызывали в нем какого-то особенного ужаса. Как указывалось раньше, лишь однажды в своем письме он упомянул о появившемся у него страхе смерти (см. главу 4). Принимая во внимание полнейшую искренность и доверительность его писем к Флиссу, мы можем полагать, что Фрейд, несомненно, не раз бы поведал о своих страхах, если бы он действительно их испытывал. Следовательно, нельзя утверждать, что Фрейд вообще не испытывал страха смерти, особенно в период своих наиболее сильных приступов, или не имел мрачных предчувствий, что очередной такой приступ может оказаться роковым. Однако мы можем заявить, что происходящее прежде всего вызывало у Фрейда депрессию и появление навязчивых мыслей о возможной длительности своей жизни. Этот настрой, свободно выражавшийся на страницах писем к Флиссу, был неразрывно связан с рядом мучивших Фрейда вопросов. Их можно было бы сформулировать следующим образом: «Не слишком ли грандиозна задача, за решение которой я взялся? Не беру ли я на себя слишком большую смелость? Смогу ли я прожить достаточно долго, чтобы хотя бы издали увидеть свою землю обетованную?» (Впоследствии он выразил эти мысли в одном из своих последних писем к Флиссу; см. главу 6.) Возникавшая после сердечных приступов депрессия была не в состоянии перечеркнуть фактические успехи, которые сопровождали движение Фрейда по избранному им пути, что делало мучившие его вопросы еще острее. Сверх того, хотя это и может прозвучать неправдоподобно, но даже в пору самого угнетенного настроения и в периоды, когда прогресс в лечении пациентов оказывался более чем незначительным, Фрейд никогда не ставил под сомнение истинную ценность своих открытий.

Начало самоанализа

В то время душевные конфликты Фрейда были еще далеки от своего разрешения. Ему только предстояло исследовать через самоанализ значимость впечатлений раннего детства, эдипов комплекс, множество сторон своего чувства вины и т. д. Выражали себя эти конфликты через боязнь путешествий, тревогу, которую Фрейд ощущал в связи с неуклонным старением, и особенно через предрассудок, заставлявший его постоянно думать о якобы предопределенной продолжительности собственной жизни.

Фрейд стоял на пороге важнейших открытий. Творческий поиск, начатый им с обращения к новому методу лечения истерии, постепенно привел к пониманию того, что он прикоснулся к одной из величайших загадок бытия. И чем ближе он подходил к ее разрешению, тем все более сложные препятствия вставали у него на пути. Продвижение вперед было мучительно медленным, сопровождалось ошибками и просчетами. В своих изысканиях Фрейд зависел от информации, которую удавалось получить при анализе своих пациентов. Но он был вынужден признать, что нечто внутри его самого не позволит ему прийти к искомому решению теми методами, которыми он овладел в лаборатории. Из переписки с Флиссом мы узнаем, что к систематическому самоанализу Фрейд не приступал вплоть до 1897 г.

Нам следует учитывать, что потребности начать самоанализ у Фрейда появились прежде, чем он его действительно начал. Мотивов было много. Фрейд стал понимать, что и он сам не свободен от невротических симптомов, или «истерий», как он называл их в переписке с Флиссом. Все отчетливее он осознавал тот факт, что определенные явления, которые он наблюдал у своих пациентов, могли быть лишь искаженным и гиперболизированным продолжением универсальных закономерностей функционирования человеческой психики. Было ли для человека, обладавшего основательностью Фрейда, что-либо более естественное, чем попытка отыскать внутри себя ответ на вопрос об обоснованности и применимости своих гипотез о функционировании человеческой психики к другим людям, не входившим в круг его пациентов? Разумеется, он обратился к такому универсальному явлению, как сновидения. Пациенты стали пересказывать Фрейду свои сны, а он обнаружил, что они вполне могут поддаваться разумной интерпретации. Соответственно, Фрейду теперь было логично обратиться к изучению снов собственных.

Были к тому же и дополнительные мотивы. В процессе постоянных, напряженных раздумий над проявлениями проблем своих пациентов Фрейд обнаружил, что всякий раз когда он думал, что нашел ключ к осознанию логики их симптомов, то неизменно должен был признать, что какой-то аспект этой проблемы всегда остается недоступным для понимания. Из его писем к Флиссу, в особенности из приложенных к ним черновиков с теоретическими набросками, выясняется, что он постоянно изменял свои формулировки, по мере того как осознавал необходимость искать «травматические» впечатления пациентов на все более и более ранних ступенях их развития. Постепенно он оценил силу механизмов вытеснения и сопротивления. Это произошло задолго до того, как Фрейд предложил эти термины. Все яснее для него становилось, что, возможно, и он сам подвержен влиянию таких же механизмов.

Вернемся теперь к вопросу интереса Фрейда к снам. Нам известна дата появления сна об инъекции Ирме – образцово-показательного для психоанализа сна (24 июля 1895 г.), о котором позже Фрейд писал Флиссу 12 июня 1900 г.: «Можешь ли ты себе представить, что однажды в этом доме появится мраморная табличка, на которой будет написано: «Здесь 24 июля 1895 г. доктором Зигм. Фрейдом была разгадана тайна сновидений»?» Это толкование, возможно, было его первым систематическим анализом сновидения, в том смысле, что он впервые привел ассоциативные связи к каждому элементу сна, тщательно их сопоставил и таким образом исследовал характер функционирования так называемых механизмов снотворчества, как он назвал их позже. Однако этому должна была предшествовать длительная серия из анализов собственных снов Фрейда и снов его пациентов. В письме к Флиссу от 4 марта 1895 г. (более чем за три с половиной месяца до сна об инъекции Ирме) Фрейд упомянул о сне Руди Кауфмана[76 - Рудольф Кауфман, ставший одним из известных венских кардиологов. Он был племянником Брейера.], молодого врача, который не любил просыпаться слишком рано. Ему снился «галлюцинаторный» сон, в котором он видел себя находящимся в госпитале. Это письмо указывает не только на то, что к тому времени Фрейд стал задумываться о функции сна, нацеленной на воображаемое исполнение желаний, но также и на то, что его друзья и коллеги уже знали о его интересе к снам и собирали их для него.

Я полагаю, что по аналогии с постепенным развитием анализа сновидений, который в конечном итоге привел к разработке специальной методики, систематический самоанализ Фрейда также прошел даже через еще более долгую подготовительную стадию. Весьма важно то, что существенную роль при этом сыграл анализ Фрейдом собственных сновидений. Я также исхожу из предположения, что в некоторых своих аспектах эта предварительная стадия началась еще в 1893 г.

Мы справедливо рассматриваем самоанализ Фрейда как беспрецедентный и непревзойденный подвиг. Для тех, кто не имеет представления о том, какие трудности возникают перед всяким, кто осмелится пойти по такому пути, необходимо представить некоторые пояснения. (Следует напомнить, что такой анализ осуществляется под контролем эксперта, который сам прежде обязан пройти через сходную процедуру в процессе тренировочного анализа.) Препятствия возникают в форме сопротивления попыткам вскрыть те многочисленные конфликты, через которые всем нам пришлось пройти в годы своего формирования. Крайне тяжело восстанавливать болезненные воспоминания прошлого; признавать то, что все мы скрываем в душе мысли и желания, которые считаются злобными, низменными, агрессивными, и даже то, что мы совершали деяния такого рода. Большинство противится изменению некоторых глубоко укоренившихся черт характера и даже возможности распрощаться со своими болезненными симптомами. Преодолеть это совсем не просто.

Представим теперь, с какими трудностями Фрейд столкнулся перед началом самоанализа. Их можно сравнить с теми, что возникают в ситуации, когда исследователь отправляется в экспедицию, не зная места назначения, не имея ни карты, ни компаса и вдобавок сомневаясь, какие средства и инструменты будут ему нужны в этом походе[77 - Я намеренно воспользовался здесь метафорой, сходной с использованной Фрейдом в одном из его писем Флиссу, в котором он рассказывал о своем плане написания «Толкования сновидений».].

Мы знаем, что в качестве одной из важных составляющих любого анализа выступает явление «перенесения». У анализируемого возникает и развивается некое особое отношение к психоаналитику, отражающее те глубокие отношения, которые некогда определяли его общение, например, с родителями, братьями и сестрами. Таким образом, отношение перенесения, по сути, как бы повторяет события минувших лет, а также отражает те изменения, которые претерпели исходные отношения под влиянием жизненных перипетий. Анализ «проявлений перенесения» дает важную информацию для понимания важнейших событий прошлого, а также фантазий, конфликтов и влечений. Среди явлений перенесения мы будем выделять «позитивные» и «негативные». По отношению к психоаналитику анализируемый может обнаруживать у себя очень глубокие позитивные чувства в самой разной степени их выраженности. Он может испытывать к нему доверие, привязанность, даже проецировать на него свои сексуальные фантазии, некритично переоценивать его качества, питать неоправданно завышенные «магические» ожидания в отношении результатов анализа и т. д. Однако могут возникнуть и чувства противоположной направленности: крайнее негодование, ненависть, разочарование, вплоть до желания смерти.

Сильное сексуальное перенесение, которое обнаружилось у первой пациентки Брейера, заставило его отказаться от дальнейшей работы над этим терапевтическим методом. Фрейд понял, что позитивное перенесение – если им правильно оперировать – может оказаться важным средством в развитии доверительных отношений. Он понял и особую значимость анализирования возникающего позитивного перенесения. Только через долгое время Фрейд обнаружил, что развитие негативного перенесения представляет собой не просто сопротивление, но повторяет ключевые моменты прошлого. Коротко говоря, перенесение является неотъемлемой частью анализа.

Каким же образом перенесение проявилось у Фрейда? Фрейд сам был собственным аналитиком. Между тем важнейшая потребность в объекте перенесения проявила себя даже в его самоанализе и отразилась в его отношении к Флиссу.

Было бы пустой тратой времени рассуждать на тему, мог ли Фрейд выполнить свой самоанализ без такого объекта. Определенно мы можем лишь утверждать, что этот самоанализ сыграл принципиальную роль в разрешении Фрейдом собственных внутренних конфликтов и повлиял на дальнейшее развитие его концепций. По этой причине нам важно максимально глубоко разобраться в самоанализе Фрейда и проследить, как он возник и менялся под влиянием их отношений. На этом пути я приму к сведению слова самого Фрейда, который в 1912 г. утверждал на страницах своих писем, что некоторые эпизоды из его жизни, подвергнутые самоанализу, связаны с отношениями с Флиссом.

В регулярном анализе важным условием для развития типичного перенесения служит определенная психологическая дистанция между анализируемым и аналитиком. Аналитик, разумеется, проводит интерпретацию, осмысляя в том числе и все наблюдаемые проявления перенесения, и соответствующим образом оказывает воздействие на ход всего анализа. В случае с Фрейдом многое было не так. Фрейд сам интерпретировал неизвестные психологические механизмы, которые обнаруживал в ходе этого процесса. Неудивительно, что время от времени он оказывался в очередном тупике. Например, 14 ноября 1897 г. он писал: «Мой самоанализ все еще не возобновлен. Я могу анализировать себя только лишь на основе информации, приобретенной объективным путем (как если бы я был посторонним человеком); самоанализ невозможен, иначе болезней бы не было». Фрейд не добавил тут, что он является исключением из правил и не остановится перед трудностями.

Вряд ли кто-либо, кроме самого Фрейда, мог бы еще лучше проиллюстрировать характер взаимосвязи между его отношением к Флиссу и его самоанализом. Когда Фрейд узнал от Мари Бонапарт, что она собирается приобрести его переписку с Флиссом, он написал ей:

«Ввиду близкого характера наших отношений, эти письма вскрывают как деловые, так и личные аспекты; однако даже деловые, где получили отражение все озарения и заблуждения развивавшегося психоанализа, носят весьма личный характер… По этим причинам для меня весьма желательно быть уверенным, что эти материалы находятся в Ваших руках».

Я уже коснулся нескольких факторов, которые могли повлиять на развитие отношения Фрейда к Флиссу. Я напомню о них снова, добавив к ним несколько ранее не обсуждавшихся: