Зигмунд Фрейд. Жизнь и смерть

Затем Фрейд выделил три типа воспоминаний, относящихся к первым трем годам жизни: 1) сцены, которые неоднократно были описаны его родителями; 2) сцены, о которых ему не рассказывали (этот тип воспоминаний обнаруживался в основном в его реконструкциях); и 3) прикрывающие воспоминания.

«Я был ребенком родителей поначалу довольно обеспеченных, которые, как я воображаю, довольно неплохо жили в маленьком провинциальном городишке. Когда мне было около трех, мой отец разорился. Он потерял все свои средства, и мы были вынуждены отправиться в большой город. Последовали долгие трудные годы, о которых, как мне кажется, нельзя вспомнить ничего хорошего. В этом городе я никогда не чувствовал себя по-настоящему хорошо. Теперь я считаю, что всегда тосковал по прекрасному лесу возле нашего дома, куда (как подсказывают мне воспоминания тех дней) я удирал от моего отца почти сразу с той поры, как научился ходить».

В свете данных архивов утверждение Фрейда, что его отец был «обеспеченным и жил достаточно комфортно», выглядит как стремление приукрасить годы «золотого прошлого». Фрейд сам не слишком этому доверял, добавив: «как я воображаю» («wie ich glaube»).

Тесный семейный дом, где родились сам Фрейд и еще двое младших детей, – свидетельство того, что в течение своих первых трех лет Фрейд оказался под влиянием тех самых впечатлений, которые позже описал как травмирующие. Сопоставление реконструкций Фрейда с архивной информацией также наводит на мысль о неточности датировки им некоторых воспоминаний, восстановленных через самоанализ.

Следующий ряд воспоминаний был представлен Фрейдом в его октябрьских письмах к Флиссу и в дальнейшем дополнен и проработан прежде всего в «Толковании сновидений», а также и в некоторых других работах[111 - Далее я обозначу, какие из этих воспоминаний являются прежде всего результатом реконструкции в самоанализе и какие возникли при пересечении реконструкции с дополнительной информацией.]:

В письме от 3 октября 1897 г. Фрейд утверждал, что встретил рождение своего младшего брата (Юлиуса, который родился в 1857-м и умер 15 апреля 1858 г.) «враждебно и с неподдельной детской ревностью». Последовавшая через несколько месяцев смерть брата якобы оставила в его душе «зерно вины». Это «воспоминание» сыграло особую роль в жизни Фрейда и не раз будет обсуждаться на страницах этой книги.

В том же письме Фрейд говорил о своем друге детства, племяннике и «компаньоне по злодеяниям[112 - Немецкое «untat» здесь следует перевести как «злодеяние».] в возрасте между годом и двумя», и племяннице, с которой они «обращались жестоко»[113 - На немецком «grausam» означает «жестокий».]. Далее он писал: «Мой племянник и младший брат обусловили не только невротическую сторону, но и глубину всех моих дружеских отношений». Племянник Джон (родился в 1854-м или 1855 г.) и племянница Полина (родилась в 1856 г.) были детьми Эммануила – старшего сводного брата Фрейда. Оба этих воспоминания являются реконструкциями.

В том же письме Фрейд утверждал, что в возрасте двух или двух с половиной лет у него пробудилось «влечение» к матери, что произошло «видимо, во время поездки из Лейпцига в Вену, когда мы ночевали вместе и я, должно быть, имел возможность видеть ее обнаженной». Это также реконструкция. Фрейд связывал свою боязнь путешествий именно с этим случаем.

Сопоставление этих реконструированных воспоминаний с подлинными сведениями из архивов сразу выявляет несоответствия по времени. Поездка Фрейда из Лейпцига в Вену имела место в 1860 г., когда ему было около четырех лет. Также весьма маловероятно, что с учетом тесноты в их жилище Фрейд до этого возраста не имел возможности видеть свою мать раздетой.

Тем не менее ошибка в датировке этой реконструкции означает существенное сгущение воспоминаний. С одной стороны, датировка указывает на то, что сексуальная стимуляция имела место еще задолго до поездки из Лейпцига в Берлин. С другой стороны, реакция на нее четырехлетнего мальчика наверняка существенно отличалась бы от реакции ребенка двух – двух с половиной лет. Датировка воспоминаний об играх с Джоном и Полиной, которые неоднократно упоминались потом в его работах (1899; 1900), несколько отличалась от приведенной им в «Толковании сновидений», когда он говорил, что «до конца моего третьего года мы были неразлучны».

Особый ряд воспоминаний относится к няньке, которая заботилась о Фрейде во Фрайберге. Согласно реконструкции Фрейда она неоднократно брала его с собой на католические церковные службы и рассказывала ему о рае и аде. При этом она также была своего рода наставницей Фрейда и в половых вопросах, «бранившей [его] за неаккуратность». Она будто бы купала его в «красноватой воде», в которой прежде мылась сама (см. далее) и даже поощряла его воровать для нее деньги. Первоначально Фрейд относил эти воспоминания к тому времени, когда ему еще не исполнилось двух лет (до того, как он впервые увидел наготу матери).

За помощью в подтверждении справедливости своих воспоминаний о няньке Фрейд обратился к матери, о чем писал Флиссу в письме от 15 октября 1897 г. Мать рассказала ему, что нянька действительно оказалась воровкой; при ней обнаружили украденные ею деньги. Его старший брат Филипп вызвал полицию, и няньку отправили в тюрьму.

Узнав об этом, Фрейд сразу постиг смысл воспоминания, преследовавшего его с детства:

«Если женщина исчезла так внезапно, говорил я себе, то какие-то впечатления от этого события наверняка должны были бы сохраниться в моей памяти. Как все происходило? Время от времени на протяжении двадцати девяти лет в моем сознании всплывала сцена, смысла которой я не понимал. Я рыдал, поскольку нигде не мог найти свою мать. Мой брат Филипп (который на двадцать лет старше меня) открыл для меня шкаф. Когда я обнаружил, что матери нет и там, то зарыдал еще сильнее и плакал, пока она, стройная и прекрасная, не появилась вдруг в дверях. Что это может значить? Зачем мой брат открыл для меня этот шкаф, зная, что моей матери там нет и, следовательно, это не сможет меня успокоить? Теперь я вдруг понял. Должно быть, я сам попросил открыть шкаф. Когда я не мог найти свою мать, то я боялся, что она исчезла так же, как незадолго до этого и моя нянька. Я, видимо, уже слышал, что пожилую женщину посадили в тюрьму или, как выразился Филипп, всегда любивший игру слов, «заперли». Тот факт, что я обратился с этим требованием именно к нему, указывает, что я догадывался о его причастности к исчезновению моей няньки».

Фрейд предложил две версии и три интерпретации этих воспоминаний. Сопоставление между собой этих версий, а также их сравнение с архивными сведениями имеют важное значение. С одной стороны, это помогает понять роль воспоминаний и их реконструкции, а с другой – проливает свет на проблему смерти. Первая версия тех событий наряду с кратким толкованием была приведена в том же письме.

Фрейд возвратился к этому воспоминанию, рассматривая его теперь в качестве прикрывающего, на страницах «Психопатологии обыденной жизни». Вторая версия включала еще и дополнительные подробности, а ее толкование было выполнено гораздо более тщательно.

«Когда на сорок третьем году жизни я заинтересовался тем, что оставалось в моей памяти от моих детских лет, мне вспомнилась сцена (из очень далекого прошлого, как я полагаю), время от времени уже давно появлявшаяся в моем сознании. Я имею весомые основания датировать ее концом третьего года моей жизни. Я вижу себя стоящим перед ящиком, который открыл мой сводный брат, старше меня на двадцать лет. Я плачу и чего-то требую. Потом к нам в комнату вдруг – видимо, зайдя с улицы, – входит моя мать. Она выглядит прекрасной и стройной. Такими словами я обрисовал предстающую передо мной визуальную сцену, о которой я больше ничего не мог бы сказать. Хотел ли мой брат открыть или закрыть ящик (в моей первой передаче этого образа я обозначил его словом «шкаф»), почему я плакал и что в этой связи должно было означать появление матери – все это было мне неясно. Я был склонен объяснить это воспоминание таким образом, что, видимо, брат дразнил меня, а мать положила этому конец. Подобные недоразумения довольно часто происходят с сохранившимися в памяти событиями детства. Общая ситуация вроде бы восстановлена, но неясно, в чем ее суть, и непонятно, на каком из ее элементов следует сделать акцент. Аналитические усилия привели меня к несколько неожиданному взгляду на этот образ. Я потерял свою мать и вынужден был предположить, что она заперта в этом ящике или шкафу, а потому попросил брата его открыть. Когда он выполнил мою просьбу и я убедился, что матери там нет, я начал реветь. Это я твердо запомнил; далее вошла моя мать, и ее появление уменьшило мою тревогу. Но как ребенку могла прийти мысль искать отсутствующую мать в ящике? В сновидениях того времени [когда анализировались эти воспоминания] присутствовали смутные образы моей няньки, о которой я помню, например, то, что она принуждала меня отдавать ей мелкие монеты, которые я, бывало, получал в подарок, – деталь, которая, в свою очередь, может претендовать на роль воспоминания, «покрывающего» нечто позднейшее. Здесь я решил, что мне будет проще расспросить об этой няньке мою мать. Я узнал ряд подробностей, в частности то, что она была умной, но непорядочной женщиной, которая во время родов моей матери украла много вещей и при непосредственном участии моего брата была отдана под суд. Эта информация внезапно прояснила для меня смысл той детской сцены. Внезапное исчезновение няньки не прошло для меня незамеченным. Именно поэтому – пытаясь узнать, где она, – я обратился к брату, который, как я, видимо, тогда заметил, сыграл в ее исчезновении заметную роль. Мне он ответил в характерной для него шутливой манере: «Ее «заперли в ящик» [ «eingekastelt»]. В то время я воспринял этот ответ по-детски [то есть буквально], но уточнять больше ничего не стал. Когда по прошествии некоторого времени моя мать меня ненадолго оставила, я вообразил, что мой грешный брат сыграл и с ней ту же штуку, и вынудил его открыть этот ящик [ «kasten»]. Теперь я понимаю, почему в этом моем воспоминании детства подчеркивалась стройность матери. Должно быть, она предстала передо мной в облике только что возрожденного человека. Я на два с половиной года старше сестры, родившейся в то время. Когда мне исполнилось три года, мой сводный брат уехал от нас».

В дополнении от 1924 г. Фрейд представил заключительное толкование:

«Всякий, кто интересуется психикой детских лет, с легкостью увидит глубинные основания моего требования к старшему брату. Ребенок, которому не было еще и трех лет, догадывался, что недавно появившаяся на свет младшая сестра выросла внутри его матери. Он был весьма далек от того, чтобы приветствовать такое пополнение в семействе, и полон подозрений и тревог, что внутри его матери прячутся еще дети. Шкаф или ящик выступили для него символом материнского чрева. Поэтому он настойчиво пожелал заглянуть в ящик и обратился с этим к своему взрослому брату, который (как это следует из прочих фактов) заменил в роли соперника его отца. Помимо обоснованного подозрения, что именно брат «запер» его исчезнувшую няньку, он же попал под подозрение, будто бы каким-то образом поместил недавно родившегося ребенка внутрь матери. Аффект разочарования тем, что ящик оказался пустым, проистекает из поверхностной мотивации детского требования. Касательно более глубокого направления мыслей, аффект пошел по ложному пути. Однако удовлетворенность ребенка стройностью вернувшейся матери может быть понята лишь в свете этих более глубоких оснований».

Как я подчеркивал ранее, сперва Фрейд относил совращение со стороны няньки и ее воровство к той поре, когда ему было меньше двух лет. Однако согласно рассказам его матери эти события произошли в пору появления ее третьего ребенка, дочери Анны, родившейся 31 декабря 1858 г., когда Фрейд уже достиг возраста двух с половиной лет. Влияние ее рождения не было реконструировано в то время, несмотря на то что реконструкция воспоминаний о своей реакции на рождение и смерть младшего брата Юлиуса существовала. (Юлиус родился, когда Зигмунду было около полутора лет, а умер накануне его второго дня рождения.) Фрейд также никогда не упоминал о том, что вскоре после рождения Анны 22 февраля 1859 г. на свет появилась Берта – дочь Эммануила и Марии Фрейд. Ввиду тесных связей между двумя семьями и из-за того, что у них была общая нянька (о чем свидетельствует реестр служанок, работавших на еврейские семьи), такой пробел имеет важное значение. Только в гораздо более поздней своей работе («Печаль и меланхолия») Фрейд рассматривал возможность того, что иногда воспоминания о соперничестве и желании смерти младшему брату (сестре), который действительно умер, когда старший был еще очень мал, в действительности прикрывают воспоминания о враждебных чувствах, испытывавшихся к другому брату (сестре), родившемуся вскоре после смерти первого.

Аффект, наиболее отчетливо проявляющийся в этих реконструкциях, – отчаянный страх потерять мать, который сейчас мы бы назвали «страхом разлуки». Соответственно в этих воспоминаниях сгустилась память об исчезновении няньки (которая фактически была простой служанкой) и некоторых, очень коротких разлук с матерью. Более того, эти события происходили на фоне появления на свет и смерти его брата, а затем рождения сестры Анны и племянницы Берты. Что касается Анны и Берты, то мы должны учитывать, что в то время роды обычно происходили дома[114 - Даже шестой ребенок Фрейда был рожден дома.], так что долгих разлук с матерью не было. Разве что маленького мальчика могли отправить на день или два к старшему сводному брату.

Рассмотрим различия между первым и вторым толкованиями Фрейда. В письме от 15 октября 1897 г., написанном Флиссу под непосредственным влиянием снов, реконструкции и подтверждающих ее сведений, полученных от матери, Фрейд говорил, что эти воспоминания появляются у него «последние двадцать девять лет», то есть с двенадцати лет, тогда как в 1901 г. он говорил о «сцене, пришедшей в мое сознание издалека (из глубочайшего прошлого, как мне кажется)».

Следует помнить, что спустя лишь несколько месяцев после этих событий отец Фрейда вместе с семьей покинул Фрайберг и прибыл в Вену. В то же время семьи Эммануила и Филиппа уехали в Англию, в Манчестер. Таким образом, навсегда исчезли как друзья детства Фрейда, так и его первый дом, луга и леса. Все эти «исчезновения», по-видимому, сгустились в одном прикрывающем воспоминании.

Для детей такого возраста естественно с тревогой реагировать на внезапные изменения в окружающей обстановке. В «Толковании сновидений» Фрейд обсуждал и тот факт, что для детей понятия смерти и исчезновения сливаются воедино. Как мы можем еще увидеть, смерть близких Фрейду людей, оставивших этот мир, когда сам ученый был еще очень молод, сильно повлияла как на ход его раннего развития, так и на его поздние теоретические построения (см. главы 5 и 9)[115 - Об исключительно умозрительном предположении касательно дополнительной детерминанты этого прикрывающего воспоминания см. главу 5.].

Реконструкции Фрейда касательно его «некрасивой», но умной няни были образованы реконструкцией ее воровства и исчезновения, которое также способствовало усилению его страха разлуки. Я уже указывал, что Фрейд ошибочно датировал этот эпизод. То, что эта женщина могла водить Фрейда и детей Эммануила в церковь и рассказывать им о Боге и аде (как Фрейд утверждал в том же письме от 3 октября 1897 г.), звучит вполне правдоподобно.

Некоторые другие детали этой реконструкции выглядят довольно противоречиво и отчасти напоминают «заключения», которые пациенты-истерики выдавали Фрейду за свои действительные воспоминания. Следует помнить, что всего двумя неделями ранее Фрейд рассказал о своем открытии, согласно которому его пациенты заменяют свои подлинные воспоминания фантазиями. Фрейд лишь постепенно начал осознавать фундаментальную значимость таких фантазий и их универсальный характер. Потому вполне вероятно, что именно он стал своим первым пациентом, позволившим самому себе произвести здесь четкое разграничение.

В письме от 3 октября Фрейд говорил об «urheberin» (что в «Рождении психоанализа» было переведено как «первичный инициатор [невроза]»), имея в виду, что «совратителем» оказалась его нянька, а не отец, как он сперва склонен был считать по аналогии со своими пациентами-истериками. Фрейд также утверждал, что она внушала ему «высокое мнение о [его] собственных способностях».

В то время сны Фрейда, видимо, продолжали его дневной самоанализ. Многие подробности о его реконструкции относительно няньки были представлены в постскриптуме, датированном 4 октября:

«Она была моей наставницей в половых вопросах, бранила меня за неаккуратность и неспособность что-либо сделать (что всегда ведет к невротической импотенции: тревога за свою несостоятельность в школьные годы получает подкрепление в сексуальной сфере)… Также она купала меня в красноватой воде, в которой прежде мылась сама (это не слишком сложно интерпретировать; в своей цепочке воспоминаний я не нахожу ничего в этом роде и потому принимаю это за настоящее переоткрытие)…

Взыскательный критик может посчитать все это фантазией, спроектированной в прошлое, а не определяемой им. Однако «experiementa crucis» (решающий эксперимент) опровергнет такое мнение. Красноватая вода, похоже, относится именно к таким вещам. Откуда все пациенты извлекают столь ужасные подробности, которые чаще всего столь же чужды их опыту, сколь и познаниям?»

Гораздо менее гипотетичные замечания применимы к реконструкции Фрейда, касающейся его няни. Фрейд датировал «совращение» со стороны этой женщины тем временем, когда ему еще не исполнилось двух лет. Хотя няни часто «совращают» детей ласками и иными действиями, весьма маловероятно, что эта женщина давала высокую оценку его способностям и в то же время «бранила» его за неаккуратность в половом отношении.

Существенно, что в «Толковании сновидений» Фрейд упомянул об этой женщине уже в гораздо более правдоподобном контексте. Обсуждая свой сон, он писал:

«[Эти] сны опираются на воспоминание о няньке, заботившейся обо мне, пока мне не исполнилось два с половиной года. Я сохранил о ней смутные воспоминания. Соответственно тому, что я недавно услышал от своей матери, она была старой и некрасивой, но очень умной и расторопной. Как я могу понять из своих сновидений, обращалась она со мной не всегда особенно ласково и могла быть резка в своих выражениях, если я оказывался неспособным соответствовать ее требованиям к опрятности».

Мы можем домыслить, что эта женщина не только могла ругать маленького мальчика за такие проступки, но и пороть его.

В первой реконструкции Фрейд еще колебался между теорией раннего совращения и концепцией ранних фантазий. Ко времени, когда Фрейд писал «Толкование сновидений», он, видимо, уже пересмотрел свое прежнее толкование. Скорее всего, в этом толковании Фрейда имеет место очередной пример прикрывающего воспоминания, спроектированного в прошлое. Известно, что поздние конфликты, концентрирующиеся на сексуальной ущербности (они возникают, например, тогда, когда маленький мальчик сравнивает свои гениталии с отцовскими), связаны часто с ранними неудачами в процессе «приучения к горшку».

Реконструкция купания в красноватой воде, в которой женщина предварительно вымылась сама, еще больше напоминает смещение и сгущение. В первые годы жизни Фрейд наверняка должен был наблюдать признаки менструальных кровотечений, даже если допустить, что он не был свидетелем рождения своих братьев и сестер.

Реконструкции воспоминаний ранних лет указывают на событие, которое Фрейд относил к возрасту двух или трех лет. Речь идет о травме левой стороны подбородка, которая потребовала наложения швов. Истолковывая свой сон, Фрейд верно заключил, что обрабатывавший рану врач был слеп на один глаз. Это подтверждено Шайнером (1968), который также выяснил имя этого врача – Йозеф Пур[116 - Имя Йозеф играло важную роль в жизни Фрейда.].

Очень важно, что Фрейд впервые упомянул идею универсальности «эдипова комплекса» в том же самом письме, где он сообщил о своей травме и одноглазом враче. Рассечение было очень сильным и должно было сопровождаться кровотечением, при котором пришлось «умыться» кровью.

По всем этим соображениям, реконструкция купания в красноватой воде, по-видимому, была сгущением[117 - Концепция «сгущения» обсуждается далее в этой главе.] множества воспоминаний, как это часто случается в наших снах.

Я уже указал, что в свои ранние годы во Фрайберге Фрейд уже наверняка имел возможность лицезреть и чужую наготу, и прочие подробности семейной жизни. По Фрейду, наблюдение сексуальной жизни взрослых – особенно родителей – занимает особое место среди потенциально травмирующих событий раннего детства. Относительно рано Фрейд пришел к заключению, что подобные наблюдения совсем не редки. Вероятно, первый намек на этот факт можно обнаружить в письме от 30 мая 1893 г., где он писал:

«Полагаю, что я понимаю тревожные неврозы молодых людей, которых следует считать девственниками при отсутствии истории сексуального совращения. Я проанализировал два таких случая. Причиной оказалась боязнь сексуальности, наблюдающаяся на фоне того, что они когда-то видели или слышали и не до конца поняли…»

В «Очерках об истерии» Фрейд писал:

«Я довольно часто обнаруживал, что у девушек тревога является следствием того страха, который охватывает девичий ум при первом столкновении с миром сексуальности.

[К этому Фрейд добавляет следующую сноску: ] Я приведу здесь случай, когда я впервые осознал такую причинную связь. Я лечил молодую замужнюю женщину, страдавшую от сложного невроза и… не склонную согласиться с мыслью о том, что ее болезнь проистекает из условий ее семейной жизни. Она отрицала, что, будучи девочкой, была подвержена приступам страха с обмороками. Я продолжал настаивать. Когда мы стали больше доверять друг другу, однажды она неожиданно сказала мне: «Я расскажу вам сейчас о приступе страха, который случился со мной, когда я была еще девочкой. В то время я обычно спала в комнате, соседней с родительской; дверь была открыта, и на столе обычно горел ночник. Так что не раз я видела отца в постели с матерью и слышала звуки, которые меня очень волновали. Именно тогда начались мои приступы».

В одной из своих попыток увязать этиологию неврозов с травматическими переживаниями в определенных возрастах Фрейд предложил термин «сексуальная сцена», который использовал применительно к травмирующим переживаниям, произошедшим в период первых четырех лет жизни (30 мая 1896 г.). Термин «первичная сцена» впервые появился в письме от 2 мая 1897 г. в следующем контексте:

«Цель видится в том, чтобы вернуться к первичным сценам. В некоторых случаях достичь этого можно непосредственно, но иногда лишь косвенным путем, с помощью фантазирования».

Весьма существенна следующая ссылка (3 октября 1898 г.):

«Биологически жизнь снов представляется мне проистекающей непосредственно из сохранившегося от доисторического этапа жизни (от года до трех), который является источником подсознательного и полностью определяет этиологию всех психоневрозов; этап этот обычно скрывается амнезией, сходной с истерической».

Я полагаю, что применение Фрейдом термина «доисторический этап жизни» к возрасту от года до трех лет имеет особое значение.

Множество ссылок можно обнаружить и в работах более позднего периода; например, в случае Доры Фрейд ссылался на услышанные некогда из родительской спальни звуки как на источник появившейся у его пациентки «истерической» одышки. Рассматривая два широко известных случая (случай маленького Ганса и человека-крысы), Фрейд утверждал, что наблюдение за родительскими половыми сношениями сыграло существенную роль в происхождении неврозов его пациентов. Однако в этих статьях он никогда не использовал термин «первичная сцена».