Жертва

Он часто испытывал искушение оставить копию записи в бюро или шкафчике одного из больших угловых гарнитуров. Впустить кровавое очарование в элегантную гостиную ничего не подозревающих покупателей. Шокировать и подорвать устои, подвергнуть женщин-зрительниц откровению. Эта мысль его возбуждала. Произвольный сексуальный эксгибиционизм перед миллионами людей. Если бы он мог сделать по-своему, он бы пробрался в студию какой-нибудь крупной телекомпании – Эн-би-си, Си-би-эс, Эй-би-си – и через спутник толкнул бы какой-нибудь фильмец во все гостиные Северной Америки.

Его проняла дрожь от мысли об этой диверсии, он представил себе, как бы техники «Стар электронике», одного из предприятий Стэна Ньюлэнда, выполнили свое пиратское задание по захвату спутника. Стэн расхваливал этот проект, считая его превосходным способом прокручивать незаконную рекламу в домах зрителей, а подпольные сети спецгрупп с особыми интересами – Общества насилия против женщин, Христианской церкви арийских наций, ку-клукс-клана – будут платить ему бешеные деньги, чтобы транслировать свои ролики во всех домах. Однако на самом деле у Стэна были другие планы относительно вторжения в тонкие, чувствительные области разума. И Ньюлэнд, и Олкок верили в первобытное, глубокое стремление человека к насилию и сексу. Элитарный кодекс поведения и этикет нужны всего лишь для того, чтобы подавлять ярость. Но ярость никуда не исчезала, как неумолчная энергия пульса, стучавшего в сердце от возбуждения. Нужна только провокация, чтобы поистине стать самим собой.

Поднялась большая автоматическая дверь, и на склад задом въехал грузовик. Вечер был черен, прорезан мягкими вспышками белого света. Медленно падали большие хлопья. Грэм подумал о Рождестве, какое это чудесное время. Его жена по имени Триш в тот самый момент покупала подарки для их дочери Кимберли, как пить дать, шла между полками в отделе игрушек универмага «Итон», наполняя тележку.

От тех чувств, которые нахлынули на Грэма от этого образа, ему захотелось пораньше вернуться домой. Чтобы быть дома, со своей семьей. А кроме того, там у него была его любимая запись, та, которую он смотрел чуть ли не каждую ночь, запертая в нижнем ящике шкафа в его кабинете. Молоденькая девушка из Монреаля, такая энергичная, страстная, визжавшая на искаженном французском. Такая таинственная. Необычная.

Он вернется домой и пораньше отпустит девчонку, сидевшую с их дочерью, но не сразу, а только после того, как поднимется наверх. Он будет ждать в комнате рядом с ванной и смотреть, как девчонка войдет, уже уложив его дочь в кровать. Она закроет дверь, снимет джинсы и сядет на унитаз, а Грэм начнет «обряд» возбуждения. Потом он будет ждать, пока она закончит и уйдет. Через несколько минут он спустится вниз и посмотрит в ее юное лицо, на миг заглянет в ее глаза, зная, что видел скомканные джинсы и трусы, спущенные на щиколотки, ее молодую кожу, когда она приподнялась, чтобы вытереться. Потом он скажет ей, что ему еще нужно немного поработать в кабинете, и пойдет туда, и будет смотреть пленку, зная, что в соседней комнате девочка, и будет представлять ее вместо девушки из фильма. Эта близость к ней возбудит его, и он будет мастурбировать и шептать слова, подгоняя мужчин, разрывавших девушку.

Закончив эту фантазию, он начисто вытрет живот салфеткой, взяв ее с бокового столика, и выйдет из комнаты с красными щеками. Он отпустит девчонку, которая больше ему не нужна, и потом поднимется, чтобы поцеловать Кимберли на ночь.

Кимберли улыбнется ему во сне, она так любит своего папочку, и ей будет сниться, как он строит ей рожицы и играет с ней.

Все это воображение. Но скоро оно станет реальностью.

Встав из-за своего стола на складе, Грэм достал из видеомагнитофона кассету и положил ее в сейф. Завтра он сделает несколько копий, пусть даже они и ничего не стоят. Он пошел к двери и выключил свет, спустился по металлической лестнице в широкий, темный простор среди ящиков и контейнеров, где хранился весь ценный товар, с которым он так бережно обращался и который он доставлял своим клиентам без единой царапинки.

7. Нью-Йорк

Когда Алексис проснулась, она тут же поняла, что ей придется сказать Дэрри. Это будет нелегко, особенно сейчас, когда у нее выходной и она хотела бы провести его как можно приятнее. Но она должна быть с ним твердой. Это необходимо. Поворачиваясь, чтобы в последний раз посмотреть на его спящее лицо, она увидела, что рядом никого нет. Медленно, прислушиваясь к звукам за дверью комнаты, она села в кровати.

Может быть, Дэрри готовит ей завтрак, как это бывало в их первые дни после встречи. Завтрак в постель, яичница, приготовленная именно так, как она любит, посоленная именно так, как надо, и идеально поджаренный хлеб. Настоящее масло, которое Дэрри вынул из холодильника накануне, чтобы утром оно было мягким. Наплевать на уровень холестерина. Можно себя и побаловать для разнообразия. Порезанные на дольки апельсины, которые так легко отстают от корки.

Дэрри когда-то активно ухаживал за ней. Приносил цветы и подарки – какое-нибудь пикантное белье. Но эти знаки внимания, эти приятные мелочи пропали, будто их и не было.

– Дэрри, – позвала она.

Нет ответа.

Сбросив одеяло, она ощутила прохладу. Прошлой ночью она выключила отопление, когда ей было так жарко, что она вспотела. Теперь ее пробрала дрожь, она взяла с пола хлопковый халат и просунула голову в дверь ванной. Там Дэрри не было. Дэрри не было и в укромной кухоньке. И в гостиной. Он ушел даже не попрощавшись, но что еще противнее, не дав ей шанса сказать, что между ними все кончено. Теперь она будет вынуждена снова с ним встретиться. Она посмотрела на кофейный столик, поискала, нет ли записки. Ничего. Но она заметила кое-что еще – свою сумку на диване, из которой было вытряхнуто содержимое. На ватных ногах она вошла в комнату, сразу же почувствовав себя обманутой, оскорбленной. Она отругала себя и подбежала к дивану проверить бумажник. Деньги исчезли. Она поискала в кармашке свои кредитные карты. Все отделения были пусты.

Она упала на подушку, держа обеими руками свой раскрытый бумажник.

– Вот подонок, – громко сказала она.

«И это мой выходной, – сказала она про себя. – Мой ВЫХОДНОЙ». Потом, поднявшись, она услышала звук открывающегося или закрывающегося лифта на лестничной площадке и бросилась к двери. Распахнув ее, она увидела мужчину, который придерживал лифт и смотрел в сторону квартиры, где жили ее неуемные соседи. Мужчина посмотрел на нее, и по его грубому лицу пробежало какое-то непонятное выражение. Он не поздоровался, только оглядел ее с ног до головы, разглядывая очертания тела под халатом.

– Винсер, – сказал он, обращаясь к чужой двери.

Незнакомец покачал головой и бросил взгляд на Алексис, как бы предупреждая кого-то. Она закрыла дверь и стала ждать, неровно дыша из-за инстинктивного страха, ее сердце колотилось, выступил пот.

«Что происходит?» – прошептала она, поворачиваясь лицом к двери. Она открыла глазок и увидела, что человек у лифта подождал, потом показал знаком, что все чисто. Показались двое мужчин, оба держали с двух концов большой синий чемодан с латунными замками и металлическими пластинами на углах. Затем вышла шикарно одетая женщина; проводив их, она вернулась в квартиру. Алексис наблюдала, как мужчины молча вошли в лифт, поставили чемодан, но крепко держали его за ручки, как будто он мог убежать, потом дверь закрылась.

Дэниел Ринг по прозвищу Небесный Конь был наполовину ирокезом. Отец его отца был вождем и из последних сил старался спасти свой народ от алкоголизма, поразившего их резервацию в южном Квебеке. Деду Небесного Коня удалось добиться кое-какого успеха с земельными претензиями и пролоббировать в правительстве специальные образовательные программы для его народа и строительство центров по лечению от алкоголизма. Он хорошо потрудился, но преодолеть пустоту, поселившуюся в душах индейцев, пришедшую с новой действительностью и осознанием того, что у них отняли собственную землю, было не так просто. Но по крайней мере, труды его деда позволили добиться успеха отцу Небесного Коня – пожилому, уважаемому президенту пиар-фирмы, который прошел путь от мальчишки-рассыльного в монреальской «Газете», затем репортера, когда он и познакомился с серьезными, деловыми людьми из Монреаля и его окрестностей, далее он занял место главного бизнес-обозревателя и, наконец, сделал большой шаг во внешний мир – создал собственную пиар-компанию.

Небесный Конь помнил спор между его матерью, упрямой белой женщиной из Мичигана по имени Дон Макки, происходившей из давней династии автозаводских рабочих, и отцом, когда тот заявил, что уходит из «Газеты», чтобы открыть свое собственное дело. Мать категорически возражала, зная цену стабильной работе, угрожала, что уйдет от него, как в конце концов и поступила, но только уже много лет спустя.

Отец Небесного Коня обладал холодным умом и был очень точным в делах; все более сливаясь с обществом белых людей, он повернулся спиной к индейскому наследию. Индеец очень гордился умением решать множество вопросов, ежедневно встававших перед ним. Он был прирожденным наблюдателем со способностью легко и всесторонне постигать человеческую природу и абсолютным пониманием того, что хотят слышать люди. Он успевал схватить суть дела еще до того, как человек закончил объяснение, быстро делал несколько замечаний и переходил к следующему пункту.

В деловых отношениях Бенджамен Ринг поступал по шаблону. Он умело убирал помехи на пути проекта, сосредотачиваясь на важнейших препятствиях, которые легко сметал, заключая очередную сделку, пока наконец однажды не понял, что смел со своего пути все, в том числе собственную семью. Единственный вопрос, который ему еще оставалось решить, – это была смерть. Его он и решил, выбросившись из окна своего кабинета на Шербрук-авеню.

Именно из-за этого отцовского поступка Дэниел Ринг начал подумывать о том, чтобы взять свое индейское имя Небесный Конь. Благодаря этому поступку и образу действий отца в целом он научился идти сквозь разную чепуху и завлекательные намеки на порядок прямо к единому великому делителю и решать все вопросы с ним – со смертью.

Лишь очень натренированный глаз мог разглядеть долю индейской крови в Небесном Коне. В чертах его лица она почти не проступала. У него были темные карие глаза и черные волосы, но при всем при том он выглядел бледнолицым, смуглым, но белой расы, как любой темноволосый мужчина, всего лишь с примесью чего-то иного, чужеродного.

И все же ему снились индейские сны. Сны о нем самом, как о крылатом убийце, сны о легендах, которым учила его бабка, Энни Твоукс, Хранительница Масок, легендах, к которым его отец, как считал сын, повернулся спиной. Прошлой ночью ему приснился один сон, и после душераздирающего напряжения этого сна он чувствовал себя опустошенным. Во сне он убивал человека в костюме из мелькающих серебристых образов, человек разрезал людей, заставлял их двигаться по-другому, говорить другие вещи, потом снова составлял их вместе, разрезал, складывал.

Он думал, что, наверное, убивает самого себя, но он никогда не надевал костюма для работы и потому стал думать, что же ему приснилось. Возможно, это был Стэн Ньюлэнд, пробравшийся в видения Небесного Коня. Но потом во сне появилась Алексис, человек мягко, по-отцовски положил руку ей на голову и со спокойным пониманием кивнул в сторону Небесного Коня. Человек не был похож на Стэна Ньюлэнда. Наоборот, он напоминал Алексис, он становился все больше и больше похож на Алексис, пока их лица не слились в одно и не стали говорить одним искаженным ртом, и Небесный Конь проснулся, залитый легкостью, из-за которой ему пришлось вцепиться в матрас, чтобы удержаться в этом мире.

Небесный Конь знал, что Стэн Ньюлэнд не забудет о нем, что с ним попытаются разобраться.

Но Нью-Йорк огромный город, город, в котором он уже бывал дважды и потому был знаком с его планировкой и в толпе, в зимнем рождественском воздухе чувствовал себя в относительной безопасности. Но безопасность не может длиться вечно. В конце концов кто-нибудь его узнает и сообщит по своим каналам Ньюлэнду.

Если все пройдет по плану, то около Нового года он улетит в Испанию, когда количество рейсов заметно возрастет и сообщники Ньюлэнда едва ли сумеют его засечь, при условии что Ньюлэнд вообще не махнет рукой на это дело и что его сообщники не бросят поиски. Через считаные недели они с Алексис уже будут загорать на пляжах Коста-дель-Соль – в Торремолиносе, Фуэнхироле, Марбелье. Он хорошо знал побережье, знал казино и бело-коричневые отели, заселенные британцами, ирландцами, немцами и скандинавами, он бывал там много раз, чтобы остыть после работы, когда требовалось устранить сразу несколько человек. Белизна низеньких домиков в горных деревушках, разноцветные цветы и солнце освобождали его от сомнений и тьмы.

Стоя у «Матрицы», он ждал, когда туда войдет Алексис, как это всегда бывало примерно в 8.45 утра. В 9.35 он решил зайти в кафе на другой стороне улицы, на 57-й. Он знал, что ее зовут Алексис, потому что слышал, как ее позвал один тип – лысеющий очкарик, он пристроился к ней, когда Алексис вошла в здание. Тип позвал ее совсем так же, как Небесный Конь несколькими днями раньше. Но пока ему не удалось выяснить ее фамилию.

Оглядев тихое кафе и кабинки, где официантка вытирала со столов, он увидел на стене платный телефон и телефонную книгу на полочке ниже. Если бы он знал ее фамилию, то мог бы посмотреть в книге ее адрес. И тут его озарило. Заказав кофе у прилавка, он отвернулся, достал монету, кинул ее в щель телефонного аппарата и набрал по памяти рабочий номер Алексис.

– Доброе утро. «Рикнер и компаньоны».

– Доброе утро, будьте добры Алексис.

– Алексис Ив?

– Нет. Алексис… ой, кажется, я забыл ее фамилию.

– У нас здесь только одна Алексис. Вы уверены, что вы звоните в «Рикнер и компаньоны»?

– Вы занимаетесь сантехникой?

Вопрос позабавил секретаршу.

– Нет, сэр, извините. Это рекламное агентство.

– Простите, похоже, я ошибся номером.

Он повесил трубку. Значит, Алексис Ив. Какое чудесное имя. И там работает только одна Алексис. Это можно считать установленным. Наверняка это она. Он посмотрел в телефонной книге. Только одна Алексис Ив, проживает на Востоке на 116-й улице. Он бросил еще одну монетку в телефон и набрал ее номер, подождал гудка, глядя, как бизнесмены и покупатели проходят мимо по тротуару. Потом голос сказал:

– Алло.

– Алексис?

– Да.

– Алексис Ив?

– Да. – Тон стал подозрительным.