Затишье

– Это не беда! Посмотрите, и Егор Капитоныч поет, и я пою. Тут только нужно подтягивать. Садитесь-ка; а ты, брат, начинай.

– Какую бы теперь нам песню спеть? – проговорил Веретьев, перебирая струны гитары и, остановившись вдруг, глянул на Марью Павловну, сидевшую возле него. – Теперь, кажется, очередь за вами, – сказал он ей.

– Нет, пойте вы, – возразила Марья Павловна.

– Вот есть песня «Вниз по матушке по Волге», – промолвил с важностью Владимир Сергеич.

– Нет, эту мы к концу приберегаем, – отвечал Веретьев и, ударив по струнам, протяжно затянул: «Солнце на закате».[10 - «Солнце на закате» – народная песня на слова поэта-песенника С. Митрофанова (см.: Песни русские известного охотника М., изданные им же, в удовольствие любителей оных. СПб., 1799, с. 36).]

Он пел славно, бойко и весело. Его мужественное лицо, и без того выразительное, еще более оживлялось, когда он пел; изредка подергивал он плечами, внезапно прижимал струны ладонью, поднимал руку, встряхивал кудрями и соколом взглядывал кругом. Он в Москве не раз видал знаменитого Илью[11 - …знаменитого Илью… – Илья Осипович Соколов – руководитель цыганского хора, пользовавшегося большой популярностью в 20–40-е годы XIX века (см.: Пыляев М. И. Старый Петербург. СПб., 1887, с. 400–401).] и подражал ему. Хор дружно ему подтягивал. Звучной струей отделялся голос Марьи Павловны ото всех других голосов; он словно вел их за собою; но одна она петь не хотела, запевалой до конца остался Веретьев.

Много других еще пели песен…

Между тем вместе с вечером надвигалась гроза. Уже с полудня парило и в отдалении всё погрохатывало; но вот широкая туча, давно лежавшая свинцовой пеленой на самой черте небосклона, стала расти и показываться из-за вершин деревьев, явственнее начал вздрагивать душный воздух, всё сильнее и сильнее потрясаемый приближавшимся громом; ветер поднялся, прошумел порывисто в листьях, замолк, опять зашумел продолжительно, загудел; угрюмый сумрак побежал над землею, быстро сгоняя последний отблеск зари; сплошные облака, как бы сорвавшись, поплыли вдруг, понеслись по небу; дождик закапал, молния вспыхнула красным огнем, и гром грянул тяжко и сердито.

– Уйдемте, – промолвил старик Ипатов. – А то промочит, пожалуй.

Все встали.

– Сейчас, – воскликнул Веретьев, – еще последнюю песню. Слушайте.

Ах вы, сени, мои сени,
Сени новые мои…[12 - «Ах вы, сени, мои сени» – русская народная песня, ранние варианты которой встречаются в песенниках 1790 и 1791 годов.] —

запел он громким голосом, проворно забив всей рукой по струнам гитары. «Сени новые, кленовые», – подхватил хор, как бы невольно увлеченный. Дождик почти в то же мгновенье хлынул ручьями; но Веретьев допел «Мои сени» до конца. Изредка заглушаемая ударами грома, удалая песенка казалась еще удалее под шумную дробь и журчанье дождя. Наконец раздался последний взрыв хора – и всё общество с хохотом вбежало в гостиную. Особенно громко смеялись девочки, дочери Ипатова, стряхивая с своих платьев дождевые брызги. Ипатов, однако же, для предосторожности, закрыл окно и запер дверь, и Егор Капитоныч его похвалил, заметив, что Матрена Марковна также всегда, во время грозы, всё приказывает запереть для того, что электричество способнее действует в пустом промежутке. Бодряков посмотрел ему в лицо, посторонился и уронил стул. Подобные маленькие несчастья случались с ним беспрестанно.

Гроза прошла очень скоро. Двери и окна снова раскрылись, и комнаты наполнились влажным благовонием. Принесли чай. После чаю старички уселись опять за карты. Иван Ильич к ним, по обыкновению, присоединился. Владимир Сергеич подошел было к Марье Павловне, сидевшей под окном с Веретьевым; но Надежда Алексеевна подозвала его к себе и тотчас вступила с ним в жаркий разговор о Петербурге и петербургской жизни. Она нападала на нее; Владимир Сергеич начал защищать ее. Надежда Алексеевна, казалось, старалась удержать его близ себя.

– О чем вы это спорите? – спросил Веретьев, вставая и приближаясь к ним.

Он лениво переваливался на ходу: во всех его движениях замечалась не то небрежность, не то усталость.

– Всё о Петербурге, – ответила Надежда Алексеевна. – Владимир Сергеич не нахвалится им.

– Город хороший, – заметил Веретьев, – а по-моему, везде хорошо. Ей-богу. Были бы две-три женщины, да, извините за откровенность, вино, и человеку, право, ничего не остается желать.

– Это меня удивляет, – возразил Владимир Сергеич, – неужели же вы действительно того мнения, что для образованного человека не существует…

– Может быть… точно… я с вами согласен, – перебил его Веретьев, за которым, при всей вежливости, водилась привычка не дослушивать возражения, – но это не по моей части, я не философ.

– Да и я не философ, – ответил Владимир Сергеич, – и нисколько не желаю быть им; но тут речь идет совсем о другом.

Веретьев рассеянно глянул на свою сестру, а она, слегка усмехнувшись, нагнулась к нему и вполголоса прошептала:

– Петруша, душка, представь нам Егора Капитоныча, сделай одолженье.

Лицо Веретьева мгновенно изменилось и, бог ведает каким чудом, стало необыкновенно похоже на лицо Егора Капитоныча, хотя между чертами того и другого решительно не было ничего общего, и сам Веретьев едва только сморщил нос и опустил углы губ.

– Конечно, – начал он шептать голосом, совершенно напоминавшим голос Егора Капитоныча, – Матрена Марковна дама строгая насчет манер; но супруга зато примерная. Правда, что бы я ни сказал…

– Бирюлевским барышням всё известно, – подхватила Надежда Алексеевна, едва удерживая хохот.

– Всё на другой же день известно, – ответил Веретьев с такой уморительной ужимкой, с таким смущенным, косвенным взглядом, что даже Владимир Сергеич рассмеялся.

– У вас, я вижу, большой талант к подражанию, – заметил он.

Веретьев провел рукой по лицу, черты его приняли обычное выражение, а Надежда Алексеевна воскликнула:

– О, да! он всех умеет передразнить, кого только захочет… Он на это мастер.

– И меня бы, например, сумели представить? – спросил Владимир Сергеич.

– Еще бы! – возразила Надежда Алексеевна, – разумеется.

– Ах, сделайте одолжение, представьте меня, – промолвил Астахов, обращаясь к Веретьеву. – Я прошу вас, без церемоний.

– А вы ей и поверили? – ответил Веретьев, чуть-чуть прищурив один глаз и придав своему голосу звук астаховского голоса, но так осторожно и легко, что одна Надежда Алексеевна это заметила и прикусила губы, – вы, пожалуйста, ей не верьте, она вам еще не то наскажет про меня.

– И какой он актер, если б вы знали, – продолжала Надежда Алексеевна, – всевозможные роли играет. Так чудесно! Он наш режиссер, и суфлер, и всё что хотите. Жаль, что вы скоро едете.

– Сестра, твое пристрастие тебя ослепляет, – произнес важным голосом, но всё с тем же оттенком, Веретьев. – Что подумает о тебе господин Астахов? Он сочтет тебя за провинциалку.

– Помилуйте… – начал было Владимир Сергеич.

– Петруша, знаешь что, – подхватила Надежда Алексеевна, – представь, пожалуйста, как пьяный человек никак не может достать платок из кармана, или нет, лучше представь, как мальчик муху на окне ловит и она у него жужжит под пальцами.

– Ты совершенное дитя, – отвечал Веретьев.

Однако он встал и, подойдя к окну, возле которого сидела Марья Павловна, начал водить рукой по стеклу и представлять, как мальчик ловит муху. Верность, с которой он подражал ее жалобному писку, была точно изумительна. Казалось, действительная, живая муха билась у него под пальцами. Надежда Алексеевна засмеялась, и понемногу все засмеялись в комнате. У одной лишь Марьи Павловны лицо не изменилось, губы даже не дрогнули Она сидела с опущенными глазами, наконец подняла их и, серьезно взглянув на Веретьева, промолвила сквозь зубы:

– Вот охота делать из себя шута.

Веретьев тотчас отвернулся от окна и, постояв немного посреди комнаты, вышел на террасу, а оттуда в сад, уже совершенно потемневший.

– Забавник этот Петр Алексеич! – воскликнул Егор Капитоныч, ударив с размаху козырной семеркой по чужому тузу. – Право, забавник!

Надежда Алексеевна встала и, торопливо подойдя к Марье Павловне, спросила ее вполголоса:

– Что ты сказала брату?

– Ничего, – ответила та.

– Как ничего, не может быть.

И погодя немного Надежда Алексеевна промолвила: «Пойдем!» – взяла Марью Павловну за руку и принудила ее встать и отправиться вместе с нею в сад.

Владимир Сергеич поглядел обеим девицам вслед не без недоумения. Впрочем, отсутствие их продолжалось недолго; через четверть часа они возвратились, и Петр Алексеич вошел вместе с ними.