Затишье

– Это кровь стучит, – проговорил Ипатов.

– Вы очень поэтически описываете, – заметил Владимир Сергеич.

Надежда Алексеевна посмотрела на него.

– Вы думаете?.. В таком случае Маше мои описания не понравились бы.

– Почему? разве Марья Павловна не любит поэзии?

– Нет; она находит, что всё это сочинено, всё не правда; этого-то она и не любит.

– Странный упрек! – воскликнул Владимир Сергеич. – Сочинено! да как же иначе? на что же после этого сочинители?

– Ну вот, подите; впрочем, ведь и вы не должны любить поэзии.

– Напротив, я люблю хорошие стихи, когда они действительно хороши и благозвучны и, как бы это сказать, представляют идеи, мысли…

Марья Павловна встала.

Надежда Алексеевна быстро обернулась к ней.

– Куда ты, Маша?

– Детей уложить. Девять часов скоро.

– Да разве без тебя они не лягут?

Но Марья Павловна взяла детей за руки и ушла с ними.

– Она сегодня не в духе, – заметила Надежда Алексеевна, – и я знаю отчего, – прибавила она вполголоса. – Но это пройдет.

– Позвольте спросить, – начал Владимир Сергеич, – вы зиму где намерены провести?

– Может быть, здесь, может быть – в Петербурге. Мне кажется, я в Петербурге соскучусь.

– В Петербурге-то, помилуйте! Как это возможно!

И Владимир Сергеич пустился описывать все удобства, все выгоды и прелести столичной жизни. Надежда Алексеевна слушала его со вниманием, не сводя с него глаз. Она словно изучала его черты и изредка посмеивалась про себя.

– Я вижу, вы очень красноречивы, – сказала она наконец, – придется прожить зиму в Петербурге.

– Вы не будете раскаиваться, – заметил Владимир Сергеич.

– Я никогда ни в чем не раскаиваюсь, не стоит труда. Сделал глупость, старайся поскорей забыть ее – вот и всё.

– Позвольте спросить, – заговорил после небольшого молчания Владимир Сергеич на французском языке, – вы давно знакомы с Марьей Павловной?

– Позвольте спросить, – возразила с быстрой усмешкой Надежда Алексеевна, – почему вы именно этот вопрос мне по-французски сделали?

– Так… без всякой особенной причины…

Надежда Алексеевна опять усмехнулась.

– Нет, я не очень давно ее знаю. А не правда ли, она замечательная девушка?

– Она очень оригинальна, – промолвил Владимир Сергеич сквозь зубы.

– А что – это в ваших устах, в устах положительных людей, похвала? Не думаю. Может быть, и я вам кажусь оригинальной? Однако, – прибавила она, поднимаясь с места и взглянув в раскрытое окно, – луна, должно быть, взошла, это ее отблеск над тополями. Пора ехать… Пойду прикажу оседлать Красавчика.

– Уж он оседлан-с, – проговорил казачок Надежды Алексеевны, выступая из тени сада в полосу света, падавшую на террасу.

– А! ну прекрасно! Маша, где же ты? приди проститься со мною.

Марья Павловна появилась из соседней комнаты. Мужчины встали из-за карточного стола.

– Так вы уж и едете? – спросил Ипатов.

– Еду, пора.

Она приблизилась к двери сада.

– Какая ночь! – воскликнула она, – подойдите, подставьте ей лицо; чувствуете вы, она как будто дышит? и какой запах! все цветы теперь проснулись. Они проснулись – а мы спать собираемся… Да, кстати, Маша, – прибавила она – я ведь сказала Владимиру Сергеичу, что ты не любишь поэзии. А теперь прощайте… вот и лошадь мою ведут…

И она проворно сбежала по ступеням террасы, легко взобралась на седло, сказала «до завтра» и, ударив лошадь хлыстиком по шее, поскакала к плотине… Казачок пустился рысью за ней.

Все посмотрели ей вслед…

– До завтра! – раздался еще раз ее голос из-за тополей.

Стук копыт долго слышался в тишине летней ночи. Наконец Ипатов предложил вернуться в дом.

– Оно точно, хорошо на воздухе, – сказал он, – а надо же партию нашу доиграть.

Все послушались его. Владимир Сергеич начал расспрашивать Марью Павловну, почему она поэзии не любит.

– Мне стихи не нравятся, – возразила она как бы нехотя.

– Да вы, может быть, мало стихов читали.

– Я сама их не читала, а мне читали.

– И неужели ни одни вам не понравились?

– Ни одни.

– Даже Пушкина стихи?

– Даже Пушкина.