Отчаянный корпус

– Об этом кто у нас не знает?

– Ты все об одном, греховодник! Главная слабость у всех рассейских правителей, да будет тебе известно, это страсть к сочинительству. Лишь взойдут, начинают писать: мемуары, исповеди, заповеди, трактаты, пиесы – бог весть что. Вникаешь?

– Вникаю, но без проникновения.

– Государыня за время своего правления чего только не написала, одних пиес не менее дюжины. Вот и нужно, чтобы нынешняя свадьба сопровождалась каким-либо ее собственным сочинительством, тогда она ни за что не отставится. Недавно, помнится, представлялась пиеса государыни про князя Олега, и там игралась свадьба, от нее и будем плясать. Костюмы и декорации, думаю, сохранились, сыскать нетрудно.

– А как насчет актеров? Времени мало.

– Актеров искать не надобно, все здесь. Кстати, вот один из них, – сказал граф, указав на Шешковского. – Ну-ка, диду, иды до мэнэ. Рад узреть счастливого жениха, поздравляю.

Тот приблизился и церемонно поклонился.

– Весьма тронут удовольствием вашего сиятельства.

– А как насчет оды? Учли пожелания государыни?

– Безмерно обласканный высочайшим вниманием, токмо и помышлял о том, чтобы удостоверить наличие иных, опричь венценосной орлицы, птиц дамского пола.

– Ну-ну, видел, как вы одну удостоверили… Что ж, давайте слушать. Тишина!

Храповицкий забегал по залу, приглашая гостей, и они поспешили к графскому помосту в предвкушении нового представления. Шешковский тем временем вынул свое творение из кармана и, вставши в позу, провозгласил:

– Ода по случаю знатного маскерада у графа Безбородки…

Среди присутствующих раздались одобрительные возгласы и поощрительные хлопки в ладоши, на что Шешковский недовольно поморщился, ибо рассчитывал ознакомить со своим творением только избранных. Он понизил голос и, доверчиво склонившись к графскому уху, произнес:

– Я, ваше сиятельство, сначала хочу описать удивительную разноплеменность вашего собрания…

– Вы читайте, читайте, – бросил ему Безбородко, – Fiat lux![2 - Да будет свет! (лат.)]

– Слушаю-с! – откликнулся Шешковский на первую часть графского приказа. Вторая осталась вне понимания. Он прочистил горло и напыщенно произнес:

Мелькают дамских птичек лица,
И слышны разные языцы.
Вот эфиопка издалеча
К турки? склонилася на пли?чо…

– К кому? – не понял граф.

– К турки?… Это такой народ, с коим мы воевать изволим.

– Николы нэ чуяв, – признался Безбородко, недавно вернувшийся с русско-турецких переговоров о мире.

Храповицкий громко пояснил:

– Не к турки?, а к туркэ. У турк пли?ча не бывает.

– Много ты понимаешь! – вступился Шешковский за свое творение. – Сравни: турка – чарка, склоняются к чему? К чарке.

– Так вам чарка надобна?

Безбородко с ходу включился в игру и хлопнул в ладоши. Тотчас явилось питье и зазвенели бокалы. Шум не позволил Шешковскому разрешить недоразумение, и он решил переждать. Окружение графа громко смеялось, лишь Нащокин мрачно смотрел вокруг. Краснолицый старик, всеобщее посмешище, воспринимался как настоящий жених, и сам обещавший помощь Храповицкий вполне серьезно поздравлял его – чему радоваться бедному влюбленному?

– Ты все теперь понял? – поинтересовался Безбородко у шута, когда партия питья уничтожилась.

– Отнюдь, – упрямо тряхнул он звонкими бубенчиками. – Пиит все равно не там ударил. Возьми, к примеру, рог, склоняются к чему? К рогу. Тако же и к турку надобно…

Безбородко махнул рукой.

– Ты не по-дурацки умничаешь. Зачем тут рог?

– Вот и я думаю, зачем. Не женился, и рога не было бы. Ты, дядюшка, не позволяй ему турка не по тому месту ударять. Не дай бог, снова размирка выйдет.

Шешковский начал терять терпение.

– Ты хоть и дурак, а должен знать, что законы стихосложения дозволяют делать разны ударения, и к твоим туркам они касательства не имеют. Можешь у самих спросить, – он раздраженно ткнул пальцем в сторону стоявшей неподалеку маски в чалме.

Маска обиженно произнесла:

– Я не турок, а перс.

– Какая разница? Они все друг на друга похожи.

– Тогда так и скажи, – Храповицкий выступил вперед и, подражая манере Шешковского, продекламировал:

Льнет эфиопка сдалека
К персе, похожем на турка.

Дружный хохот совсем вывел Шешковского из себя. Он топнул ногой и крикнул:

– Коли вам по нраву дурацкие вирши, то их и слушайте!

Безбородко миролюбиво сказал:

– Та шо вы, диду, серчаете? Хлопцы дюже проказливы и зараз веселятся. Мы скажем так:

Довольно публика уся:
Фиопка, турка и перся.

Снова раздался хохот. Шешковский, уже не зная, что делать, переминался с ноги на ногу.

– Читайте дальше, – приказал граф.

Пришлось продолжить:

Здесь девы так веселье имут,
Что сразу мертвого подымут…