В смертельном бою. Воспоминания командира противотанкового расчета. 1941-1945

С запада на восток, по направлению к Черному морю, Крымский полуостров пересекают три зоны больших долин: Альма, Кача и Бельбек. Северная часть полуострова – это обширная соленая степь. Здесь находились большие залежи промышленной соли. Воды Сиваша легко испарялись, а драгоценная соль оставалась и выстилала котловины. Во многих других областях России соль встречается редко, и ее трудно добывать. Продвигаясь маршем через Украину, мы заметили, что соль использовалась местным населением как средство обмена, и она ценилась здесь больше, чем у нас на родине. Когда мы проходили через деревни, крестьянские женщины преподносили нам блюда с хлебом и солью как знак гостеприимства, и это указывало на высокую ценность, которую придавали этому дорогостоящему продукту.

Центральная часть Крыма – плоская равнина, где почти не встречается деревьев, но, тем не менее, она плодородна и хорошо ухожена. Здесь, как и повсюду в советской империи, хозяйства были поставлены под управление коллективов, образованы колхозы. В зимние месяцы в этом районе бушуют снежные и ледяные ураганы, пришедшие с Восточной Украины.

На юге находятся горы Яйла. Они круто поднимаются от уровня моря до высоты две тысячи метров и резко обрываются у Черного моря, на южном берегу. Эти горы густо покрыты лесом, а долины, тянущиеся с юга на север, покрыты бурной растительностью. Повсюду видны фруктовые плантации, а также живописные татарские деревни.

Вскоре мы достигли участка боевых действий, название которого не будет давать нам покоя в течение многих месяцев: Севастополь. В течение следующих нескольких дней мы осадили его северные и северо-восточные рубежи.

В первые дни ноября мы мало соприкасались с противником; тем не менее, артиллерийские батареи продолжали обстреливать наш незащищенный западный фланг. 2 ноября части 436-го и 437-го пехотных полков покинули район сосредоточения, расположенный в селении Чанишкой, и вскоре, в ранние утренние часы, встретили упорное сопротивление противника. Несмотря на то что русские теснили нас с левого фланга, мы наступали в направлении Адши-Булата и прорвали оборону противника, открыв тем самым путь к дальнейшему наступлению.

С приходом сумерек мощный натиск врага на наш левый фланг стал для нас очевиден. Части противника подавлялись лишь сильным огнем артиллерии. Прошел слух, что из-за нехватки личного состава артиллерийские расчеты противника пополнялись добровольцами из числа заключенных, содержавшихся в русских лагерях.

В течение ночи части советской морской пехоты не прекращали попыток прорыва, но, когда отчаявшиеся советские войска пытались пробиться через наши позиции в направлении Севастополя и побережья, их атаки разбивались о наши мощные оборонительные укрепления.

Чтобы защитить открытый западный фланг и подавить огонь батареи вражеской береговой артиллерии, расположенной на берегу Черного моря и препятствующей наступлению дивизии, подразделения 438-го пехотного полка нанесли удар в западном и юго-западном направлениях. Небольшому ударному отряду позже удалось достичь ложных позиций этой батареи. Здесь были обнаружены деревянные стволы артиллерийских орудий, нацеленные в небо, выглядевшие угрожающе, но беспомощно.

Русские сумели скрыть истинное расположение этой батареи тяжелой артиллерии, которая находилась дальше к югу, возле Николаева. С наступлением темноты после тяжелого боя нам удалось захватить позиции береговой артиллерии. Нам были видны маневры вражеского корабля на Черном море, и наше ПТО открыло по нему огонь. За ночь войска противника оставили береговую батарею, и уцелевшие военно-морские части эвакуировались с полуострова на лодках, а затем их подобрали большие советские корабли, крейсировавшие в открытом море.

Лейтенант Дигль из II батальона 438-го пехотного полка вместе с 20 своими товарищами погиб смертью солдата в ходе этой операции. Нам стало очевидно, что русские полностью контролируют Черное море, так как на горизонте были видны силуэты советских военных кораблей, беспрепятственно крейсировавших вне пределов досягаемости наших орудий. За день до этого, во время боя, мы видели огромное количество самолетов ВВС противника, но вскоре истребительная авиация очистила небо от вражеских самолетов.

3 ноября, в середине дня, передовые подразделения моего полка, состоящие из части 14-й моторизованной противотанковой роты и 9-й велосипедной роты, захватили небольшую татарскую деревушку к юго-западу от Эвель-Шейха, в которой мы обнаружили покинутый вещевой склад, где содержалось довольствие для русской армии, в том числе много ящиков с папиросами.

Мы продолжали наступать по долине Кача. В лучах заходящего солнца пейзаж казался изумительно красивым. Была видна узкая дорога, идущая вдоль насаждений тополей и между фруктовыми плантациями. С расстояния около полутора километров мы смотрели на симпатичные небольшие татарские домики с деревянными террасами и низкими крышами, разбросанные по долине и между гребнями холмов.

Когда мы приблизились к окраине селения, идущее впереди подразделение попало под сильный вражеский огонь, и я немедленно открыл стрельбу из своего ПТО по еще невидимым врагам, находившихся в домах и между них. При огневой поддержке нашего орудия офицер, командир 9-й роты, начал движение вперед. По стене дома, расположенного позади нас, противник вел огонь из стрелкового оружия. Пули оставляли отметины на выкрашенных в землистый цвет зданиях возле позиции нашего орудия, оставляя кружащиеся облачка пыли. В этом хаосе командир нашей роты остался непоколебим и устоял на ногах, не обращая внимания на то, что снаряды били в стену позади него, в то время как мы залегли или укрылись за стальным щитом ПТО.

Сквозь оглушительный грохот пулеметов я услышал пронзительный крик раненого солдата, и кто-то стал кричать: «Ранение в живот!» Расположенный вблизи пулемет стрелял почти непрерывно – пулеметчик посылал очередь за очередью в быстро движущиеся цели. Мы были поглощены тем, что заряжали орудие и вели огонь по отдаленным фигурам, пробирающимся между домов, а пулеметчик переносил огонь по мере передвижения противника.

Мы старались создать впечатление, что бой ведется силами всего полка, а отнюдь не слабого головного отряда, состоящего лишь из пехотной роты и двух противотанковых орудий. Хитрость удалась, и мы увидели группу советских солдат, одетых в облегающие темно-синие морские бушлаты, отступающих по дну долины на запад, к морю.

Раненый пехотинец лежал позади нас, в нескольких шагах, на краю дороги. Его перевернутая каска валялась в нескольких футах от него. Санитар опустился на колени возле него и расстегнул его запыленный китель, чтобы перевязать рану. Через несколько секунд крики лежащего в грязи солдата о помощи превратились в неразборчивое бормотание. Его лихорадочные глаза, выделяющиеся на белом как мел лице, казалось, стали широкими от удивления; он смотрел вперед, в черноту, и на него быстро опустилась тень смерти. Санитар снял часы с безжизненной руки солдата и торопливо стал вынимать личные вещи покойного из карманов изорванного, забрызганного кровью мундира. Мы отвернулись и занялись собственными мыслями и обязанностями.

Мысли тех, кто находился поблизости, были сугубо личными, и никто не мог избавиться от чувства острой жалости к нашему брату в сером мундире, сраженному смертью. Однако, думая об этом, каждый из нас, как оказалось, устремлял свои мысли на себя самого, на то, что, возможно, именно он будет следующим, кто погибнет, следующим, кто найдет свою могилу в России. Такие мысли иногда овладевали нами, и мы были беспомощны перед ними, как и перед смертью, которая так быстро унесла нашего товарища. Так началось осознание того, что эта чужая земля истребляет нас.

Люди стеснялись и старались подавить эти переживания. Во время боя эти подавленные эмоции опутывали каждый нерв и были напряжены до предела из-за того, что мы вновь и вновь сталкивались с чем-то, вызывающим у нас чувство неописуемого ужаса. Лекарством от внутреннего смятения было для нас лишь действие – посильная помощь раненым, манипуляции с оружием и военным снаряжением, ведение огня по противнику. Пехотинцев все больше и больше охватывало чувство беспощадного гнева, и возбужденный разум мог концентрироваться лишь на мщении за павших товарищей, истреблении врага, разрушении. Высшая степень ярости напоминала суицидальные настроения, столь близко друг от друга находились страх и смелость. В часы затишья мы иногда говорили о том, какое влияние на нашу жизнь оказывают утраты и опасность, с которыми мы встречались ежедневно. Все сходились в мысли о том, что простые люди с сильной натурой зачастую лучше справляются с ситуацией, испытывая меньший психологический стресс, чем те, кто в обычных условиях считаются интеллектуалами или чувствительными личностями. Однако не существует правил, которые могли бы послужить ориентиром для подобного рода рассуждений, они применимы лишь к конкретной ситуации, которая никогда больше в точности не повторится. На войне все ситуации отличаются друг от друга; личность солдата со временем, по мере того как он набирается опыта, также меняется.

Часто говорят, что люди к этому привыкают. Человек может привыкнуть к опасности или постоянному присутствию смерти. Тем не менее, в течение всех долгих лет Русской кампании вид тяжело раненных, агонизирующих солдат и мое бессилие им помочь всегда тревожили меня гораздо больше, чем мгновенная и безболезненная смерть товарища. Он встретил смерть, и его не стало, а крики наших раненых или раненых врагов, лежащих на нейтральной полосе, часто были слышны долго после того, как смолкали орудия.

Глава 3

Мекензиевы высоты

В неясном свете раннего ноябрьского утра, неся обязанности часового, я сидел на лафете орудия, как вдруг на очень близком расстоянии раздался треск винтовочных выстрелов и послышались пулеметные очереди, причем пули летели надо мной и сзади. Я спрыгнул с лафета и, обернувшись, увидел много русских, которые не далее чем в пятидесяти шагах от моей позиции быстро перебегали между фруктовыми деревьями. Меня тут же пронзило ледяным холодом, когда я понял, что наше небольшое подразделение отрезано от роты. Рухнув на землю между опорами станины, я нервно подтянул ложу своего карабина к щеке, прицелился в один из темных силуэтов и спустил курок. Легкая винтовка дала о себе знать отдачей от выстрела, и парализующий страх тут же испарился. Пока я вставлял новую обойму в патронник своего карабина, наш пулеметный расчет, разбуженный грохотом перестрелки, примчался к своему пулемету и стал лихорадочно разворачивать ствол пулемета в тыл. Через несколько секунд он уже прочесывал широким веером продольного огня подлесок между деревьями. Расчет моего орудия выбрался из укрытий и ринулся к моей позиции у пушки; однако мы не могли начать стрельбу из своего орудия, не причинив при этом своим огнем прямой наводкой вреда своим же солдатам.

Русским удалось просочиться между нами и татарскими домами, где располагались 9-я и 14-я роты, и мы видели, как наши солдаты выскакивали из домов в отдалении, всполошенные нарастающей интенсивностью перестрелки. Стрельба быстро распространилась между фруктовыми рощами, когда советские войска перенесли на нашу позицию опустошительный огонь, а сами попали под огонь наших основных сил. Когда наши войска обрушили более мощный огонь на противника с обоих направлений, атаковавшее вражеское подразделение было практически уничтожено, а уцелевшие под шквалом огня советские солдаты взяты в плен.

Из допросов пленных стало ясно, что вражеский отряд был частью группы, которая предыдущим днем пыталась прорваться к берегу через наше расположение. Пленные были одеты в морскую форму, похоже недавно изготовленную и все еще остававшуюся безукоризненно чистой. Пленные утверждали, что являются членами элитной части морской пехоты, и на нас произвела впечатление огромная огневая мощь, которую производила такая небольшая группа воинов. Все были вооружены полуавтоматическими винтовками или короткоствольными автоматами, в круглых магазинах которых было до 72 патронов.

Я взял для себя у одного из пленных автомат и несколько круглых магазинов, поскольку уже не доверял карабину «98к» в ближнем бою. Я чувствовал себя увереннее с более мощным автоматом, и он оставался со мной в течение многих месяцев.

Между разрушенными жилищами вдоль узкой дороги тянулась древняя каменная стена, окаймляемая огородами. Мы выбили из нее камни, чтобы сделать амбразуры, глядящие в сторону противника. Позади своей позиции устроили баррикаду из камней для защиты от вражеского минометного и артиллерийского огня. Нам повезло на нашем участке, а позади, в отдалении, продолжали грохотать разрывы фугасных снарядов.

Мы изо всех сил старались укрепить свою огневую позицию, но наше занятие опять прервала вражеская контратака. Советская морская пехота прокралась сквозь густой подлесок среди деревьев на близкую дистанцию, и вдруг перед нами возникли, как скоротечные рассветные тени, безмолвные фигуры, одетые в черно-синее.

Снова загрохотал пулемет, сопровождаемый лаем наших минометов, расположившихся в тылах, за которым через секунды слышались удары, от которых взметались вверх тучи земли примерно в 150 шагах впереди нас. Вражеское продвижение приостановилось, и противник вновь испарился в подлеске, оставив после себя убитых и раненых.

Прочесывая район, мы наткнулись на одного невредимого русского, который заблудился, лежа за искореженным пнем в 50 метрах от нашей огневой позиции. Криком «Стой! Руки вверх!» и «Иди сюда!» я приказал ему приблизиться к нашим позициям. Он, спотыкаясь, двинулся вперед с высоко поднятыми руками и добродушной улыбкой на лице. Мы сняли с его пояса две ручные гранаты, полный подсумок патронов, и посыльный повел его в штаб роты.

Непрекращающийся минометный огонь отравлял наше существование днем, грохот взрывов постоянно слышался в наших окопах. Однажды, изучая через полевой бинокль лежащую перед нами местность, наш ротный командир вдруг откинулся назад, вскинув высоко вверх обе разорванные кисти, кровь хлестала из открытых ран и лилась через рукава. Острый, как бритва, осколок мины разрезал стекла и начисто отсек несколько пальцев на обеих руках. Больше командира нигде не задело, и его радист сопроводил его в полевой госпиталь.

5 ноября дивизии получили приказ овладеть Бельбекской долиной возле Дуванкоя, Гадчикоя и Беюк-Отаркоя. Задание было выполнено вечером того же дня, а последовавшие за этим в течение двух дней атаки обрели форму стреловидного продвижения, в ходе которого был захвачен большой участок внешней обороны и полевых позиций к северо-востоку от крепости Севастополь. Мекензиевы высоты, сам город и возвышающаяся территория, обозначенная как высота 363.5, были взяты и удерживались в тяжелых боях.

В конце дня 7 ноября полк получил приказ установить орудия на линии обороны Мекензиевых высот. Вскоре после этого одна из рот ПТО во время советской контратаки подбила вражеский танк.

Наш тягач подбрасывало на ухабистой дороге, ведущей к месту нового назначения – западной гряде гор Яйла. Лежавшее перед нами высокое плато было покрыто густыми лесами и подлесками; и как было видно издали, плавно поднимавшиеся холмы и неглубокие долины, откуда мы только что продвинулись, были похожи на гладкий зелено-коричневый ковер. Перед нами открывался изумительный пейзаж полей, окружающих Бахчисарай, зазубренные белые известняковые скалы к югу были окутаны легким розовым свечением на фоне заходящего солнца. Вид был безмятежный; однако война грохотала выстрелами наших батарей на высотах, а вражеские снаряды в ответ внезапно рвались на плато Мекензи.

Примерно в двадцати шагах от тропы мы наткнулись на массивную бетонную амбразуру, из которой торчал ствол советской скорострельной пушки, ее стальная плита круто вздымалась в вечернее небо. Совсем недавно брошенная, это явно была одна из пушек, которые принесли нам столько мучений, стреляя в нас несколько дней с этих господствующих высот.

Тяжелая артиллерия скоро перенесла огонь на эти скалы, и нам пришлось искать укрытия от раскаленных добела снарядных осколков в этом оставленном бункере. По конструкции эта гигантская пушка походила на нашу 88-миллиметровую зенитную, хотя и была большего размера, а на тяжелой станине на английском языке была отчеканена техническая информация, а также калибр и год производства – 1938-й. Мы предположили, что ее, должно быть, создали для использования как английское или американское морское орудие.

Через несколько секунд после того, как мы нырнули в этот бункер, Гартман обратил наше внимание на автомашину с боеприпасами, которая медленно взбиралась по крутому склону вслед за нами, и мы приготовились к ее подходу. И вдруг неожиданно в 200 метрах от нас трехосный «форд» взорвался, испуская бешеное пламя, а в небо спиралью поднялся султан черного дыма.

Боеприпасы, нагруженные доверху, стали детонировать, посылая на нас дождем горячие осколки и уцелевшие снаряды. Автомашина, которая, наверно, получила прямое попадание из замаскированной пушки, которым пробило незащищенный топливный бак, несколько часов продолжала поливать территорию искрами. После того как это извержение стало затихать, мы осторожно приблизились к автомашине, и, наконец, пламя утихло настолько, что мы смогли вытащить из горящего грузовика измятое и обожженное тело мертвого водителя.

И вновь на заходе солнца пошел дождь. Под струями воды, стекающими с плащ-палаток, свисающих с усталых плеч, орудийные расчеты стали копать и долбить в каменистом грунте могилу для своего мертвого ефрейтора. В молчании была выкопана неглубокая могила, и каждый погрузился в свои думы, которые неизбежно досаждают, когда теряешь одного из товарищей. Солдаты вцепились в скользкие саперные лопаты, мелкая могила была готова, с трупа сняли личный жетон, и спаленные останки оставили покоиться плотно завернутыми в прорезиненный саван. Мы насыпали на могилу земли и положили сверху на возникший холмик его изношенную и поцарапанную каску.

Трудно было себе представить, что его жизненный путь пришел к концу, и осталась только стальная каска на невысоком холмике земли на склоне крымской горы. Дождь усиливался, смывая почву с крошащихся камней, которые мы навалили на его могилу. В темноте камни выглядели белыми, как мел, отражая свет сигнальных ракет, взлетающих и плавающих вдали над Мекензи.

Холодный дождь лил всю ночь, стекая с краев шлемов нам за воротники, пока мы толкали орудие через вязкую глину до огневой позиции. Когда на горизонте забрезжил рассвет, мы поделились эрзац-кофе с часовым, сидевшим за пулеметом. Он рассказал нам о мощных советских контратаках, которые происходили в этом секторе предыдущие дни. Потом мы вновь вгрызлись в землю, копая глубже и укладывая камни вокруг нашего орудия для защиты от снарядных осколков.

Неожиданно и беззвучно из темноты хлынули волны вражеских солдат. Против нас была сосредоточена отборная советская морская пехота, а ее ряды были укреплены рабочими отрядами, призванными с заводов и доков Севастополя. Они атаковали нас со стороны густого подлеска перед Мекензи с хриплыми криками «Ура!». Кинувшись к своим орудиям, мы из атаковавших превратились в защищающихся и были готовы так же яростно оборонять свои позиции, как несколько дней назад это делали русские на этих же высотах.

Мы открыли в упор по атакующим огонь фугасными снарядами. Грохот боя заглушал крики советских солдат; лихорадочное перезаряжание орудий скрывало ужас, который охватил наши ряды. Рядом тяжелый пулемет прогонял через подающий лоток одну за другой ленты блестящих патронов, бесконечным потоком выбрасывая гильзы из горячего приемника. В 50 метрах перед нашими окопами на каменистой почве стали рваться мины, – это стоявшие позади нас минометные расчеты попытались ослабить навалившиеся на нас волны атакующих. Наступление замедлилось перед нашими окопами. Открытое пространство перед нами было усеяно черными силуэтами убитых и умирающих. Сквозь звон в ушах от близкой стрельбы из сотен стволов можно было различить только крики раненых. Предрассветный воздух оставался тяжелым и почти удушающим от горького порохового дыма, и сквозь дым и пыль с трудом можно было разглядеть очертания раненых вражеских солдат, бившихся в агонии перед нашими позициями.

Спустя несколько минут мы подверглись еще одной атаке, и поднявшееся над горизонтом солнце обнажило весь ужас картины поля боя. Движимые ненавистью и жаждой крови, подогретые щедрой дозой водки, русские, шатаясь, шли впереди угрожающе размахивавших пистолетами комиссаров, их громкие крики «Ура!» опять пропали в оглушительном грохоте взрывающихся снарядов. Сквозь этот рев я услышал крик пулеметчика: «Я просто не могу все время убивать!» Он неотрывно нажимал на спуск, посылая потоки пуль из дымящегося ствола «MG» в массы атакующих. Наши снаряды от ПТО порождали бреши в рядах. Эта атака остановилась в каких-нибудь 50 метрах от ствола нашего орудия.

Мы располагались на стратегически важной высоте, находившейся поблизости от Мекензи, и Красная армия вполне осознавала, что, если допустит наш прорыв к Северной бухте, их жизненно важные коммуникации будут перерезаны. Поэтому, подстегиваемые угрозами, насилием и патриотическими призывами комиссаров, многократными атакующими волнами русские бросались на нас.

К полудню мы насилу сохраняли сознание, двигаясь в плотном пороховом дыму. В ушах стоял звон, мы были физически измотаны напряжением и ужасом боя, с трудом передвигали ноги, пытаясь расчистить свою огневую позицию. Пулеметчики уже не могли распрямить пальцы правых рук; минометные расчеты с трудом поднимали руки от истощения. Стволы пулеметов, которые быстро менялись в короткие паузы между атаками, лежали на земле. Пустые ящики из-под патронов были разбросаны повсюду под ногами.

На наши позиции упала тяжелая тишина. Пулеметчик и заряжающий в изнеможении свалились на свой пулемет, тупо глядя в пустоту. Расчет ПТО бросился на землю, все еще не в состоянии до конца осознать ужас атаки. Позади наших позиций еле-еле слышалось звяканье саперных лопат, а звон в ушах постепенно слабел.

Мне припомнилось из истории, как в Средние века защитники какой-то крепости складывали убитых рядами, чтобы те послужили прикрытием в крайнем случае. Сейчас на ум пришло сравнение. Перед нашими позициями густо лежали убитые и раненые русские. Прикрывавший их во время атаки плотный подлесок был порублен и разорван на кусочки тысячами пуль и осколков снарядов.

С уходящим солнцем мы приветствовали приход темноты-защитницы. Всю ночь нам не давали покоя стоны раненых русских, лежавших на ничейной земле. Мы укрепили позиции и надрывались, перетаскивая ящики со снарядами. Со стороны советских войск не предпринималось никаких попыток убрать своих раненых ни скрытно, ни под защитой белого флага. Спать было невозможно. Перед сектором нашего батальона при риске навлечь огонь какого-нибудь снайпера был проведен поспешный подсчет убитых врагов. Еще долго после этого я слышал во сне слова пулеметчика: «Я уже просто не могу убивать!»

Чудом в расчете моего ПТО никто не был убит, хотя батальон понес многочисленные потери. Советским атакующим волнам удалось прорвать участок нашей обороны перед тем, как в рукопашном бою их отбросили назад. В тот вечер, когда мы перевозили из тыла боеприпасы и продовольствие, по пути оказались возле полевого медицинского пункта, и тут, когда в наших ушах зазвенели стоны собственных раненых, мы, спотыкаясь, пошли в их направлении.

Сквозь темноту мы двинулись за парой носильщиков, которые обходили воронки от снарядов, наполненные мутной водой. Мы прошли ряды наших убитых, завернутых в плащ-палатки, ожидающих своего последнего путешествия в тыл на телегах, запряженных мулами. Однако в ту ночь им пришлось ждать последнего похода с германской армией, поскольку в первую очередь перевозили раненых. Мы видели молодого армейского хирурга, склонившегося над неподвижной фигурой и непрерывно работающего с помощью санитаров, с засученными рукавами в неясном свете полевой лампы.