В смертельном бою. Воспоминания командира противотанкового расчета. 1941-1945

12 августа наши летчики сбросили артиллерийские боеприпасы в расположении наших батарей в тылу. Артиллерийские подразделения вели непрерывный огонь, отбивая форсированные атаки русских в течение предыдущего дня, а воздушная разведка донесла, что русские отводят свои войска на восток, переходя Днепр возле Канева. Наши подразделения продолжали, атакуя, наседать, но сопротивление врага ожесточилось, и мы захватили небольшую территорию.

Мое орудие расположилось возле железнодорожной насыпи для защиты железнодорожных путей, идущих в направлении Канева через Днепр. Весь день на передовой в нашем секторе было тихо, и я вместе с Гартманом отправился на рекогносцировку нашего участка.

За железнодорожным полотном, двигаясь в восточном направлении вдоль опушки небольшой рощи, мы внезапно оказались лицом к лицу с дулом пулемета «максим», расстояние до которого не составляло и десяти метров. Скрытая тенью низких ветвей, залитая кровью неподвижная фигура человека в форме цвета хаки свешивалась с пулемета, как будто отдыхая.

Тихо снимая автоматы с предохранителей, мы осторожно приблизились, осматривая развернувшуюся перед нами картину. Мы обнаружили группу мертвых русских солдат, около тридцати человек, лежавших неровной линией вплотную друг к другу вдоль железнодорожной насыпи. Судя по положению их тел, во время боя, происходившего накануне, взвод попал под очередь фланкирующего огня, выпущенную из пулемета танка или самолета, которая мгновенно убила или ранила всех.

Я медленно пробрался вперед, чтобы осмотреть один из трупов, и увидел, что безжизненная рука одного убитого все еще сжимает открытый индивидуальный пакет с бинтом. Тяжело раненный русский тщетно пытался перевязать рану, но, не сумев остановить кровотечение, медленно умер там, где теперь лежал. Его гимнастерка, расстегнутая до пояса, почернела от засохшей крови, которая текла из смертельной раны. Я отвел взгляд от этого человека и задержал его на теле, на котором была надета форма с петлицами сержанта. Сержант сжимал в руке одно из колес «максима». Его невидящие глаза были устремлены вперед, на пулеметную ленту, на то место, где она входила в патронник пулемета. Еще один сжимал винтовку в холодных кулаках. Его голова покоилась на земле, он как будто спал. Его каска оливкового цвета была застегнута под подбородком.

Гартман тихо шел за мной. Он медленно подошел еще к двум русским, лежавшим вплотную друг к другу, бок о бок. Один из них положил руку на другого в последнем объятии, словно пытаясь подбодрить умирающего товарища. Когда Гартман приблизился, поднялся рой мух, как будто протестуя и нарушая мертвенное молчание, и я подался вперед, чтобы вместе с Гартманом увидеть ужасающее зрелище.

Молча ступая по земле, где произошла кровавая бойня, Гартман внезапно повернулся и скользнул мимо меня, направляясь туда, откуда мы пришли. Тщательно избегая взглядов убитых, я быстро последовал его примеру.

В этой обители мертвых лишь деревья, неподвижные и безмолвные, казались выжившими свидетелями произошедшей здесь, на лесной поляне, никем не видимой схватки. Несмотря на то что неоднократно воочию видел смерть за последние несколько месяцев, я, сам того не сознавая, до сих пор оставался новичком, не изведав настоящей жестокости и ужасов войны. Тогда я и представить себе не мог, что в последующие месяцы и годы я стану нечувствителен к смерти на поле боя и что подобные зрелища станут обычными для всех нас. В предстоящие месяцы наша реакция на чью-то смерть, с которой мы столкнемся, станет огрубелой, и мы будем воспринимать смерть как нечто неизбежное. Мы станем обыскивать трупы в поисках документов, подбирать оружие и снаряжение с тем, чтобы самим их использовать. Но на том раннем этапе нашего боевого крещения нас все еще обременяли наивные мысли о сострадании к погибшим и отвращение к физическому контакту с окровавленными и растерзанными телами, лежавшими на земле там, где они пали.

13 августа мы заняли полевые укрепления, ранее находившиеся в руках у русских, примерно в десяти километрах к северу-западу от города Канева на Днепре. Нам достались окопы, выкопанные в глине противником, который занимал эти высотки всего несколько дней назад. Мастера в области строительства и маскировки оборонительных позиций на открытой местности, русские соорудили земляные укрепления, состоящие из круглых ячеек приблизительно по пояс глубиной, дно которых было расширено с тем, чтобы человек мог удобно лежать, и было достаточно пространства для того, чтобы вытянуть ноги. Глина быстро сохла, становилась крепкой и была превосходным материалом для строительства ходов сообщения, поэтому я смело усовершенствовал свой окоп с помощью саперной лопаты. Должно быть, до нашей атаки его занимал русский довольно небольшого роста.

Прохладная земля моего нового жилища показалась мне удобной, несмотря на духоту знойного украинского летнего дня. Здесь я чувствовал себя в безопасности. У меня было ощущение того, что ничего не может произойти со мной внезапно, без предупреждения. Мы осторожно сползали вперед, на открытое место, чтобы набрать травы и соломы, которыми мы замаскировали наше противотанковое орудие. Когда наступили вечерние сумерки, кто-то принес большую охапку сена, которое распределили среди орудийных расчетов. С учетом этого мы могли рассчитывать на то, что мы с комфортом проведем ночь с условием, что нас не разбудит иван.

Когда сумерки превратились во тьму, исчезли вечерние тени; остались неровные силуэты изрезанных холмов и глубоких оврагов, или балок, к востоку от нас на противоположном берегу Днепра. В последующих боях нам предстоит хорошо их изучить.

Противник перенес оборонительные позиции, расположив их в небольшом лесу примерно в 300 метрах от места нашей дислокации. Слева начиналась небольшая долина, вдоль которой росли березы и густое мелколесье. Это создавало бы впечатление мира и уединения, если бы оттуда не раздавались очереди «максимов», беспокоящие наши позиции. Мы оставили одного человека в карауле, который пригнулся за прочным броневым щитом ПТО, чтобы защититься от случайных пуль пулеметов и снайперов. Караульный сменялся каждый час, а мы коротали ночь в наших выложенных сеном окопах.

Внезапный удар – это основное свойство войны. Солдат может на время успокоиться в редкие минуты мнимой безопасности, расположившись в незамысловатом укрытии перед согревающим костром в холодную ночь, или беспробудно заснуть, свернувшись в окопе, и немедленно вслед за этим его могут втянуть в никого не щадящую, сумасшедшую передрягу. Снова наш отдых нарушили двое подносчиков провианта, возникшие из темноты и принесшие неприятное известие о том, что нам вновь надлежит сменить место дислокации и приготовиться к очередной утренней атаке.

Испытывая теперь уже знакомый нам холодок в глубине живота, мы покинули наши уютные окопы незадолго до полуночи и уже вскоре работали под звездным небом, до рассвета сооружая правее новые укрепления. Когда мы работали, случайное приглушенное бряцание шанцевых инструментов было отчетливо слышно противнику, и всю ночь с опушки близлежащего леса, шипя, взлетали к небу осветительные ракеты. То и дело нам приходилось ничком бросаться на землю и лежать неподвижно, чтобы защититься от огня «максимов», нащупывающих наши позиции. В воздухе над нами щелкали пули, а трассирующие пули оставляли за собой оранжево-красные борозды-дуги и рикошетили в темноте.

В ранний утренний час мы получили подкрепление в виде двух самоходных орудий, которые, урча, подкатили к нашим позициям на тяжелых гусеницах. Поначалу мы беспокоились, что звук их двигателей Майбаха привлечет к нашим позициям нежелательное внимание. Несмотря на наши опасения, их присутствие не навлекло на нас дополнительного пулеметного огня, возможно, из-за того, что русские не хотели обнаруживать их расположение самоходкам.

Наша атака началась 14 августа в 15.00. После десятиминутного минометного обстрела, который велся по лесу, передовые подразделения начали наступать и были уже в 100 метрах от лесополосы. В это время русский танк, замаскированный на нашем левом фланге, открыл огонь. Его засекло одно из наших самоходных орудий, и после краткой перестрелки русский танк загорелся. Наши станковые пулеметы и минометы открыли огонь по лесополосе, пытаясь накрыть вездесущих вражеских снайперов, и мы вместе с ними стали стрелять из нашего ПТО осколочными снарядами по верхушкам деревьев.

После того как подбили вражеский танк, мы продолжали стремительно атаковать; мы добрались до поросшего лесом участка, и, несмотря на наши опасения, высказываемые накануне вечером, теперь было отрадно располагать поддержкой тяжелых противотанковых штурмовых орудий. Мы смогли вычислить местоположение подбитого танка за счет облака черного дыма, поднимавшегося из горящей башни. До нас дошли слухи, что одна из рот понесла потери от тяжелого бронеавтомобиля, перед тем как определили его местонахождение и уничтожили.

У нас на пути в Канев лежала последняя линия укреплений. Несмотря на то что цель, поставленная перед атакой, была нами достигнута, нам, после того как мы получили подкрепление, вновь приказали двигаться вперед. Наша атака возобновилась в 18.00.

Наше взятое на передок орудие, подпрыгивая на дороге, двигалось позади тягача по направлению к городу вслед за атакующей ротой пехоты, когда нас внезапно обстреляли с флангов. Огонь велся со стороны полевых укреплений противника. Русские, которые залегли в укрытиях и пропустили сквозь себя наши передовые подразделения, теперь обстреляли взвод огнем стрелкового оружия. Пули ударялись о тонкую обшивку тягача и свистели в воздухе над нами. В это мгновение двигатель «шенилетта» заглох; тягач накренился и остановился.

С бьющимися сердцами мы схватили автоматы и карабины и отчаянно бросились на поиски укрытия. При осознании того, что нас застали врасплох на простреливаемой местности, нас охватил ужас. Наш пулеметчик Роберт, с которым мы вместе служили со времен курсов новобранцев, взял свой «МГ-34», вскочил на ноги и рванул вперед, пригнувшись под тяжестью пулемета. Он быстро побежал по направлению к вспышкам выстрелов, обнаруживавших расположение позиций противника, на бегу выпуская очереди из пулемета, прижав его к бедру.

Застигнутые врасплох его нападением, несколько русских вылезли из окопов и пошли, спотыкаясь, в нашу сторону, подняв руки в знак того, что сдаются. Мы еще раз мельком увидели Роберта, прежде чем он исчез за холмом (местность была холмистой), выпуская пулеметные очереди по скоплениям русских, продолжавших оказывать сопротивление. Мы быстро сняли ПТО с передка и подготовили орудие к бою. Однако, уже не зная, где находился Роберт, вынуждены были не открывать огонь.

С автоматами и винтовками наготове мы продвинулись вперед, на небольшую высоту, и на гребне ее нашли Роберта, лежавшего на своем «МГ» с пробитым пулей сердцем. Пуля прошла сквозь сердце и вышла через спину. Из раны текла струйка темно-красной крови. Гартман опустился на колени возле неподвижной фигуры. Он подтвердил, что Роберт мертв, и аккуратно перевернул его на спину.

Дотянувшись до льняной бечевки, на которую подвешивался индивидуальный опознавательный жетон каждого солдата, Гартман по шву разломил металлический жетон пополам, затем расстегнул китель Роберта и взял его солдатскую книжку и часы. Мы смотрели в вопрошающие глаза, устремленные в предзакатное небо. На его потрясенном лице, казалось, был написан вопрос: «Почему, почему я должен умирать сейчас?»

Когда мы несли тело на наши позиции, на нас спустились сумерки. Мои мысли были поглощены впечатлениями последних недель, и я представлял себе могилы, оставшиеся позади возле дорог. Впервые на моей памяти, будучи взрослым, я заплакал, потеряв очень близкого друга. На следующий день командир роты написал письма родным пяти человек, павших во время наших последних боев с Красной армией.

17 августа неглубокие пещеры, вырытые в балке, служили нам укрытием от налетов штурмовиков. Мы достигли высот западного берега Днепра и теперь оказались под беспорядочным огнем орудий, который велся с позиций, замаскированных на восточном берегу реки. К юго-востоку от нас находился город Канев, а железнодорожный мост вел через реку на восток. Захватив эту железнодорожную ветку, мы перерезали русским последний сухопутный путь отступления. Русские в течение предыдущей ночи пытались отвести войска дальше на восток, а в ранний утренний час отдельные группы вражеских солдат старались спастись бегством на лодках. В течение всей ночи, когда отступающие русские попадали под огонь разведывательных отрядов, время от времени слышались выстрелы стрелкового оружия.

В наши руки попало огромное количество боевой техники и транспортных средств, в том числе множество американских грузовиков «форд». Мы обнаружили два брошенных, но совершенно неповрежденных танка «Т-34», спрятанные возле балки, готовые к бою, с полным боекомплектом. Мы забрались в танки, тщетно пытаясь разыскать что-либо полезное для себя.

В течение нескольких дней меня мучил сильнейший понос, и вскоре я оказался непригоден к исполнению своих обязанностей из-за жестокой головной боли, сопровождающейся головокружением и сильными кишечными коликами. Вскоре у меня развилась лихорадка, и с помощью нескольких легкораненых меня доставили в медпункт.

Направляясь туда, мы шли через поле, где накануне шел бой, и небольшие лощины с растущими вокруг ними кустами и березами, на которые мы смотрели горящими глазами, казались нам спокойными, мирными, имевшими мало признаков тех ранящих душу событий, которые происходили здесь. За исключением отдельных воронок от бомб и время от времени встречавшихся осколков снарядов, следов войны, которая прошлась по этой земле, было видно немного.

Мы прошли мимо трех березовых крестов, украшенных пучками зелени и полевыми цветами, расположенных у подножия холма вытянутой формы. Под поверхностью свежевскопанной земли покоился мой добрый друг Роберт, завернутый в плащ-палатку, лежавший под одним грубым березовым крестом вместе со своими павшими товарищами. Его серо-зеленая каска была надета на крест, чтобы показать его место среди мертвых.

Могилы скоро ушли из моего сознания, когда в голове, где-то позади глаз, усилилась болезненная пульсация. В лихорадочном беспамятстве мы ковыляли по нашим передовым позициям, покинутым три дня назад. Сожженный танк служил нам хорошим ориентиром.

Пройдя еще около 100 метров, мы наткнулись на пошатывающуюся фигуру с болтавшимися руками и раскачивающимся туловищем. Этот «призрак», очевидно, пытался идти по прямой. Двое из нас сняли с плеча карабины и подошли достаточно близко, чтобы под слоем грязи и пыли узнать надетую на нем окровавленную форму русской армии. Гимнастерка без ремня свободно болталась на нем. Я подошел к нему и, взяв за плечо, заглянул в худощавое, пергаментного цвета лицо солдата, которому было около двадцати восьми лет. Он, в свою очередь, посмотрел на меня широко открытыми, немигающими глазами. «Глаза безумца», – решил я. По засохшей у него на шее и туловище крови я определил, что он получил тяжелое ранение в голову, так как серое вещество мозга выступало из коротко остриженного черепа. Туча мух роилась вокруг раны, на которой запеклась черно-красная кровь. Было ясно, что пуля или осколок снаряда снес часть его черепа несколько дней назад. Должно быть, незадолго до нашего прихода он лежал без сознания в мелколесье. Двое из нас взяли его за плечи и повели к медпункту, пытаясь поддержать его, в то время как он шатающейся походкой шел вперед, не имея сил удержать равновесие.

Сквозь легкий туман в голове, вызванный болью, я осознавал, что вблизи нас на привал остановилась артиллерийская батарея на конной тяге, двигавшаяся в облаке пыли, и что несколько пехотинцев помогли нам взобраться на зарядные ящики. Они предложили нам воды из полевых фляг, а солдат в русской форме цвета хаки, плотно зажатый между нами, начал что-то бормотать. Сквозь его хрип я смог разобрать: «Воды!»

Изможденные, мы добрались до медпункта, и сквозь завесу лихорадочного помутнения рассудка я смотрел, как оказывали помощь раненым, с которыми вместе шел сюда, и как перевязывают голову русскому солдату. Мне дали несколько таблеток, а военврач сказал, что термометр показал температуру 39,8 градуса. В походную чашку мне налили горячего чая, а санитар отвел меня в бывшее здание школы и уложил на соломенный тюфяк.

Я проспал ровно восемнадцать часов, до второй половины следующего дня, и почувствовал себя посвежевшим и бодрым. Мне принесли обед, состоявший из хорошей порции горохового супа и черствого черного хлеба, который я жадно проглотил. Оглядевшись, я удивился тому, что место это было почти пустынным; раненых, осаждавших медпункт, здесь больше не было. Их либо эвакуировали, либо сочли достаточно здоровыми для того, чтобы вернуться в свои части. В медпункте оставались лишь несколько больных солдат, за которыми ухаживал молодой санитар, помогавший мне, когда я прибыл. Он сообщил мне, что рано утром тяжело раненных увезли и что военврач тщетно пытался разбудить меня.

На следующее утро моя лихорадка прошла, и меня отправили обратно в роту. После езды на нескольких грузовиках и повозках, в которые были запряжены лошади, мне удалось найти свой орудийный расчет, который в мое отсутствие вновь бросали в бой против частей противника, временно прорвавшихся возле Канева.

Глава 2

Форсирование Днепра

26 августа мы использовали все имевшееся у нас в распоряжении время для укрепления наших позиций. В пределах чрезмерно растянутого сектора, отведенного нашей дивизии, имелось множество участков, где мог высадиться противник. К счастью, наша тяжелая артиллерия в случае атаки была в состоянии блокировать их и обеспечить нам огневую поддержку.

Ночью 28 августа нас переместили в Кодоров на Днепре, чтобы усилить нами артиллерийскую роту, занимавшую важную высоту на передовой. Эта высота господствовала над высотами на обоих берегах реки. Ее занимали разрозненные, малочисленные подразделения. Деревня была расположена вдоль проселочной дороги, где сходились две балки. Стоящие отдельно друг от друга примитивные жилые дома были разбросаны по всей длине небольшой лощины, тянувшейся до реки. С позиции ПТО обзор реки нам затрудняли деревья, неопрятные заборы, деревенские глинобитные дома с крышами, крытыми соломой, и побеленными стенами. Большое, бросающееся в глаза каменное здание служило главным ориентиром. До нашего неожиданного и непрошеного появления в нем располагалась деревенская школа. Под крутым, высоким берегом, меньше чем за 100 метров от наших позиций, река лениво несла свои воды к неизвестным нам населенным пунктам, а на восточной окраине деревни было поле, засаженное помидорами. С края берега были хорошо видны просторы реки, которая в своем течении огибала небольшую группу островов. Восточный берег реки был густо покрыт обильной порослью деревьев и кустов. Плоский островок прямо напротив нас был покрыт густой растительностью, и это хорошо скрывало все признаки присутствия там русских.

Наша артиллерийская рота поддержки, располагавшаяся на господствующей высоте, окопалась возле колхоза, где выращивались помидоры. Отсюда открывался прекрасный вид на территорию, удерживаемую противником. Места скопления вражеских войск можно было вычислить по струйкам дыма, которые вертикально поднимались там, где жгли многочисленные костры и готовили на них пищу. Продолжала работать наша артиллерия, она непрерывно вела обстрел, пытаясь нарушить линии снабжения противника, которые находились вне поля нашего зрения. В остальном на фронте было спокойно.

Вскоре после прибытия мы сели перед одной из хат, и я достал из внутреннего кармана своего кителя (там она обычно лежала) губную гармонику. Когда я стал наигрывать народные песни, меня быстро окружила пестрая толпа местных жителей, которые возникли перед нами, словно тени, выйдя из соседних домов. Мелодия «Небритый и далеко от дома» оживила публику, они похлопали и спели свою народную песню «Стенька Разин». Женщины и девочки покачивали головами в такт мелодии, а старики и мальчишки притопывали ногами на русской глине под песню, которую играла немецкая губная гармоника.

Через час мы получили приказ командира взвода расстелить солому в строении бывшего склада и расквартироваться там. Огорченные тем, что нас не разместят в домах, стоящих в ряду в отдалении друг от друга, мы нехотя подчинились. Многие из нас чувствовали себя так, словно нас загоняют в ловушку, так как в здании был только один выход и находилось оно в центре деревни. Поэтому оттуда местность не простреливалась ни в одном из направлений. В самом крайнем случае мы предпочли бы расположиться бивуаком на открытой местности, к чему привыкли.

Наше орудие оставалось взятым на передок и прицепленным к тягачу в роще на расстоянии 25—30 метров от нас, а возле единственного выхода помещения был выставлен караульный, которому приказали быть начеку. После безоблачного дня наступила прохладная летняя ночь. Нас, расквартированных в этой импровизированной казарме, было около тридцати человек, и вскоре мы погрузились в глубокий сон.

Перед самым рассветом мы проснулись, напуганные внезапными взрывами ручных гранат возле здания, где мы разместились. По задней деревянной стенке здания склада пробарабанила автоматная очередь, а через дверь в темноту здания юркнул караульный.

– Здесь русские, здесь русские! – закричал он.

Я просунул ноги в сапоги, схватил свое снаряжение и подсумки с патронами и бросился вместе с Гартманом и еще несколькими людьми к единственному выходу. Оставаясь верными дисциплине германского вермахта, в первую очередь мы подумали о том, чтобы добраться до ПТО, и, спотыкаясь в темноте, двинулись к нему. Я мельком увидел сверкающие искры, по дуге летящие на нас со стороны берега ручья, инстинктивно нырнул под тягач, и секундой позже граната взорвалась, не причинив мне вреда.

Несколько человек, сумевших сосредоточиться возле орудия Гартмана в начале внезапной атаки, теперь открыли огонь из винтовок и пулеметов, опустившись на колено за тягачом или лежа ничком на земле. После того как я снял с пояса две гранаты и бросил их поверх тягача по дуге в сторону берега ручья, Гартман метнул в лощину еще одну.

Когда мы подавили вражеский огонь, треск автоматов русских приутих, и со стороны реки в нас не летели больше ручные гранаты. Между тем еще несколько солдат взвода выбежали из здания и попытались добраться до нас. По направлению к деревянному мосту, примерно в 100 метрах, разразилась новая перестрелка.

Внезапно мы увидели командира взвода, который промчался мимо нас с криком «Я ранен!» и быстро исчез в темноте у склада. Воспользовавшись паузой в стрельбе, мы отцепили от тягача ПТО и открыли огонь по густому мелколесью вдоль реки, где все еще виднелись вспышки выстрелов русских. Было хорошо слышно, как пули отскакивают от щита нашего орудия. Несколькими дюжинами осколочных снарядов нам удалось подавить огонь противника, и русские прекратили дальнейшие атаки.

Все произошло меньше чем за десять минут. Мы с Гартманом поспешили в здание склада, где лежал лейтенант со сквозным пулевым ранением бедра. Из раны, которую уже перевязывал санитар, обильно текла кровь, хотя санитар и сказал, что артерия не пострадала и что он не обнаружил повреждения кости. Мы оставили с лейтенантом двоих связных и его водителя, а сами возвратились в свой взвод.