Гитлер. Последние десять дней. Рассказ очевидца. 1945

В восьми километрах к северу от Плескау дивизия вместе с разведывательным отрядом разбила лагерь под открытым небом, выставив охрану от возможных нападений отдельных групп противника. Война стала превращаться для нас в осязаемую суровую действительность.

16 июля мы взяли штурмом упорно оборонявшийся небольшой город Гдов. 18 июля я получил приказ взорвать крупный мост стратегического значения через реку Нарву, по которому шла дорога от озера Пейпус к Балтийскому морю. Вернувшись в отряд 19 июля после выполнения задания, я застал его изготовившимся к атаке на оборону противника в полосе нашего наступления, на так называемую «линию Сталина». Во время атаки я был серьезно ранен; перед отправкой на перевязочный пункт мне был вручен Железный крест 2-го класса, первому из военнослужащих 58-й дивизии, награжденных в ходе восточной кампании.

После двух месяцев лазарета и короткого отпуска в семье я вернулся в свой эскадрон, участвовавший в блокаде Ленинграда и занимавший позиции сначала на Пулковских высотах, а затем – близ города Урицка, ленинградского предместья, и вдоль дороги у Финского залива. Штабные офицеры нашей части разместились в Стрельне, маленьком городке между Ленинградом и Петергофом, вместе с инженерной службой дивизии, находившейся в резерве. В ночь на 7 октября к западу от Ленинграда русские предприняли атаку силами пехоты и бронетанковых частей, включавших 52-тонные танки Т-34. В этой схватке мой небольшой отряд показал, чего он стоит. Едва первый тяжелый танк прогромыхал по прибрежному шоссе в сторону Ораниенбаума, как наши солдаты уже установили на дороге противотанковые мины, на которых подорвались второй и третий танки. Под покровом темноты мы сумели взобраться на следующие два танка и уничтожить экипажи в рукопашной схватке. До рассвета удалось захватить еще два танка. Остальные 30 прорвавшихся русских бронированных машин были уничтожены огнем тяжелой зенитной артиллерии. Сражение продолжалось почти три дня с переменным успехом, и в минуты отчаяния я искал утешения, играя на пианино, обнаруженном в одной из школ, знакомые мне с детства мелодии. И я вновь имел возможность убедиться в том, какую искреннюю радость доставляет успешное преодоление собственных страхов.

В этом бою с танками был ранен только я один: осколки снаряда попали мне в грудь и в правое бедро, но я остался на ногах и мог ходить, преодолевая боль. Тем не менее меня сочли временно негодным для активной военной службы и отчислили в резерв. Одновременно мне сообщили о награждении меня Рыцарским Железным крестом. Воспользовавшись передышкой, я нагрузил дивизионный автомобиль табаком и сигаретами и поехал в Эстонию, где обменял табачные изделия и бензин на сливочное масло, рыбу, водку и лососевую икру – наказуемое деяние, но заслуживающее снисхождения, учитывая наши повседневные лишения и невзгоды.

Возвратившись на Ленинградский фронт, я застал киносъемочную группу, журналистов и технических экспертов. Оказалось, что наше успешное отражение танковой атаки русских вызвало небольшую сенсацию. На титульном листе официального армейского журнала «Вермахт» появилась моя фотография с надписью «Маленький король Ленинграда». Должен признать, что это прозвище намекало не только на мои фронтовые подвиги. Мою радость по поводу внезапно обрушившейся на меня славы несколько омрачило известие, что Рыцарским Железным крестом наградили вовсе не меня, а командира нашей части полковника Крайпе.

Между тем наступила настоящая русская зима. Немецкие позиции у Финского залива и на Пулковских высотах сковал жестокий мороз. Я еще не совсем оправился от последних ранений, а потому с радостью последовал приказу начальника Верховного командования германских вооруженных сил продолжить учебу и выехал домой; на целых четыре месяца война перестала для меня существовать. Я поступил на факультет международных отношений Берлинского университета, рассчитывая после окончания войны поступить на службу в министерство иностранных дел. Если не считать отдельных трений с членами студенческой нацистской корпорации, в работе которой я не участвовал, и с некоторыми эсэсовцами, с которыми нередко расходился во мнениях, эта пауза была для меня приятным событием.

В феврале и марте 1942 г. я стал опять получать письма от своих друзей с Ленинградского фронта; их положение резко ухудшилось в результате прорыва русских. Дивизию, в которой я служил, вместе с пехотными полками перебросили на новые позиции в районе озера Ильмень; разведывательный отряд должен был последовать за ними. Хотя об этом ничего не говорилось, но, читая между строк, я понял, что все ждут моего скорейшего возвращения. Закончив семестр и отказавшись от положенного мне краткосрочного отпуска, я в конце марта 1942 г. поспешил на фронт.

Севернее озера Ильмень, между Новгородом и Чудовом, где фронт проходил по реке Волхов, – если не считать железнодорожного полотна и единственной мало-мальски нормальной дороги, – все пространство представляло собой болото, с дремучими лесами и трясинами. Именно в этой дикой местности обосновался разведывательный эскадрон. В последующие месяцы мы вели здесь ожесточенные бои, но еще труднее было бороться со здешним климатом. В апреле, когда наступила оттепель, казалось, что сюда стекалась талая вода со всей России. Палатки, огневые средства, линии связи – все приходилось перегружать на плоты. Неделями в болотистых лесах вода держалась на уровне более метра, и наши траншеи были наполовину затоплены. Когда морозы стали отступать и солнце начало интенсивно прогревать землю, позволяя воде просачиваться вглубь, на нас набросились тучи комаров. Появились во множестве и вши. Не обошла меня стороной и так называемая «волховская лихорадка», известная своими пятидневными приступами. Годы спустя она продолжала напоминать о пребывании в этом губительном для здоровья крае. В довершение ко всему наш перевязочный пункт находился в 16 километрах от передовой линии. Словом, с этим гибельным местом связаны самые худшие мои воспоминания о прошлой войне.

Сражение, развернувшееся севернее озера Ильмень против 2-й ударной армии русских под командованием генерала Власова, завершилось в первых числах июня. Из личного состава 16 окруженных дивизий и бригад в плен попало лишь около 30 тысяч человек. Около 10 тысяч погибли: умерли от голода или ран или же утонули в непроходимых топях. Солнце нещадно палило разбросанные повсюду трупы, над ними висели тучи насекомых.

В июне нашу дивизию отвели в тыл на отдых; мы тоже понесли большие потери и нуждались в пополнении. На фронт мы прибыли уже под Ленинградом, на так называемый Ораниенбаумский плацдарм. Здесь меня назначили командиром роты русских добровольцев. К счастью, в этой должности я пробыл всего два месяца. Нельзя сказать, что я был особенно счастлив, имея в своем подчинении столь пеструю компанию, состоящую из отъявленных фантазеров и сомнительных личностей. Вместе с тем удобства обустроенных долговременных позиций, возможность развлекаться, хорошо и разнообразно питаться помогали порой забывать о том, что мы находимся на передовом рубеже.

Но уже в начале декабря идиллия нарушилась. В конце ноября 1942 г. южнее озера Ильмень русские начали широкое наступление силами 11-й, 34-й, 53-й и 1-й ударной армий под общим командованием маршала Тимошенко. Оно было нацелено на 50-километровый коридор близ Демянска, который защищала группа армий «Север».

В первый же день на наших новых позициях в южной оконечности коридора, в 10 километрах южнее деревни Софронково, мы оказались втянутыми в непрерывные оборонительные бои. Всякий раз, когда русским удавалось вклиниваться в наши порядки или соседей слева, я поднимал своих людей в контратаку, используя также при этом и имевшийся у нас танк, украденный нами у немецкой воинской части, которую меняли еще на Ленинградском фронте. Канун Рождества 1942 г. я провел вместе со своим старшим унтер-офицером, с трудом пробираясь через снежные заносы метровой толщины в надежде получить почту за последние два дня и порадовать своих солдат весточкой из дома.

После Рождества нашу часть перебросили с южного на северный участок упомянутого коридора, где русским удалось пробить брешь в нашей обороне. Во время контратаки я был легко ранен, но остался в строю. При повторной контратаке на следующий день я уже получил серьезное ранение осколком снаряда, и с наступлением темноты меня доставили на носилках в полевой госпиталь. Мое состояние сочли безнадежным, но, к счастью, у меня были друзья с хорошими связями на самом верху. Они устроили так, что меня транспортировали самолетом в Восточную Пруссию и далее поездом (в вагоне 1-го класса) в военный госпиталь им. Гинденбурга, расположенный в Берлине-Целендорфе.

Благодаря врачебному искусству знаменитого хирурга Вейнке и первоклассному уходу в госпитале, оснащенном самым современным оборудованием, моя правая нога была спасена от ампутации. Однако прошло немало недель, прежде чем я полностью оправился после сложнейшей операции на бедре. И мое пребывание в госпитале совпало с двумя радостными событиями: в день моего рождения, 24 января, мне было присвоено воинское звание «старший лейтенант», и я познакомился с медсестрой Ренатой Зоммерфельт, проходившей практику в этом лечебном учреждении. 1 марта я вновь встал на ноги и начал ходить, и вскоре мы обручились. Обряд венчания состоялся непосредственно перед моим возвращением в действующую армию.

В начале мая 1943 г. мне вручили Рыцарский Железный крест за участие в обороне Демянского коридора. Наши положенные две недели медового месяца, которые мы проводили в июне в Вёртерзее, закончились преждевременно с получением телеграммы о моем новом назначении. К тому времени при активной поддержке жены и ее прусской семьи я уже почти совсем пришел в норму, хотя еще и не годился для активной фронтовой службы. Оставшиеся шесть месяцев 1943 г. я провел во Франции, где командовал эскадроном тяжелой кавалерии, входившим в состав 389-й пехотной дивизии, дислоцированной возле Сен-Ло в Нормандии.

В первых числах апреля 1944 г. меня откомандировали в 1-ю кавалерийскую дивизию Венгерской королевской армии, где мне предстояло возглавить группу немецких офицеров связи.

Прибыв в местечко Калуш близ города Стрый, я узнал, что моя группа с автомашинами, переводчиками и всем нужным скарбом еще находится в Санкт-Пёлтене (Австрия) и, вероятнее всего, доберется до новой штаб-квартиры группы 4 или 5 мая. Более того, как мне стало известно, кавалерийская дивизия, совместно с которой моя группа должна была действовать, находилась еще в стадии формирования в Восточной Венгрии. Мое немецкое вышестоящее начальство, не зная, чем меня пока занять, решило послать меня в Венгрию, чтобы на месте проследить за формированием кавалерийской дивизии.

Для меня это решение оказалось исключительно благоприятным. С вылетом из галицийского Стрыя в Будапешт начался в моей жизни период, длившийся всего два месяца и теперь представляющийся мне чудесным сном. Позади осталась серая, утопающая в грязи, дикая Галиция. Пролетая над Карпатами, мы видели повсюду на горных склонах снег. Но, приземлившись в Будапеште, мы с удивлением обнаружили, что попали в самую настоящую весну, делавшую эту истинную жемчужину среди красивейших европейских городов еще более привлекательной. Я пробыл в столице Венгрии несколько дней, консультируясь с германским военным атташе, и проживал все это время в знаменитой гостинице «Геллерт», числясь почетным гостем. Здесь сыграл определенную положительную роль и мой Рыцарский Железный крест. После лишений и невзгод последних лет дни и ночи, проведенные в Будапеште, почти не затронутом войной, казались какими-то странными, нереальными.

Проработав досконально с военным атташе свои конкретные обязанности в качестве руководителя группы немецких офицеров связи при 1-й кавалерийской дивизии, я покинул гостеприимный Будапешт и отправился в город Ньиредьхазу (Восточная Венгрия). На другой день после прибытия на место я официально представился командиру создаваемой кавалерийской дивизии генерал-лейтенанту Ватакси, бывшему адъютанту Миклоша Хорти, и тут же получил приглашение посетить его на дому. Принят я был исключительно приветливо, с таким искренним радушием, какого мне еще не доводилось видеть у нас в Германии. На малом приеме, устроенном в мою честь, я удостоился первого официального поручения. Быть может, генерал хотел получше узнать меня, или просто познакомить меня со своей прекрасной страной, или же продемонстрировать особое ко мне отношение, но, независимо от причины, поручение было довольно необычным и весьма приятным.

Генерал пожелал, чтобы я по утрам сопровождал его 20-летнюю дочь, прекрасную и страстную наездницу, во время прогулок верхом. Итак, каждое утро мы отправлялись на великолепных породистых лошадях по красивейшим окрестностям, иногда завтракая с друзьями в соседних поместьях. Приобретенные многочисленные знакомства позволили мне лучше узнать страну и ее людей, научиться любить и уважать их. Они же помогли мне во время жесточайших боев с русскими, по сути, спасли меня от смерти.

Из всех знакомств мне особенно запомнилось двухдневное пребывание в усадьбе графа Кароли, кузена тогдашнего премьер-министра. Поездка к нему по приглашению походила на путешествие в иной, непривычный мир. Встречала меня вся семья, стоя на широкой лестнице, ведущей в замок. Графиня лично проводила меня в отведенные мне покои, по сути, в ее собственную комнату, в которой она, по ее признанию, родила двух своих детей. На рояле специально для меня поставили огромный букет алых роз. Окна комнаты и ее широкий балкон выходили в тенистый парк, где чинно прогуливались павлины и фазаны, в пруду плавали белые и черные лебеди, в загоне скакали рысью по кругу на корде великолепные лошади. За время, пока я гостил у графа, у меня была возможность осмотреть его обширную коллекцию медных гравюр, совершить прогулку в экипаже в ближайшую деревню и, уж конечно, насладиться деликатесами его превосходной кухни.

Когда примерно через две недели дивизию отправляли в Россию, графский слуга передал мне письмо от графини, в которое была вложена высушенная между страницами книги алая роза из того букета, который стоял на рояле в день моего приезда в замок. Цветок должен был служить мне талисманом, и в какой-то мере он, по-видимому, действительно оберегал меня от всякого рода напастей.

В канун отъезда из Венгрии, вечером граф устроил для офицеров штаба дивизии прием в «Шёшдо», пригородном ресторане. Под цыганские песни и музыку мы ели, пили и танцевали. Графская дочь и ее друзья учили меня танцевать чардаш. Однако общую атмосферу все-таки несколько омрачало сознание предстоящей скорой разлуки. В этот вечер я долго сидел со своим новым другом графом Штипши, капитаном резерва, чье поместье находилось в Южной Венгрии. Он пел мне венгерские народные песни, и мы много говорили о жизни, браке и красивых женщинах.

15 июня 1944 г. я прибыл с последним отрядом к месту сосредоточения дивизии в Припятских болотах, в 80 километрах к юго-востоку от Барановичей. Здесь дивизия влилась в состав 2-й армии группы армий «Центр». 22 июня русские начали на данном участке генеральное наступление, в ходе которого были почти полностью уничтожены 4-я и 9-я немецкие армии. 3 июля дивизия вместе с 4-й кавалерийской бригадой заняла оборону на северной оконечности Припятских болот. Уже в самом начале дивизия понесла тяжелые потери в живой силе и технике, и сражение не утихало ни на минуту. В первые недели боев я старался изо всех сил как-то помочь своим венгерским знакомым, впервые попавшим в самую гущу войны, освоиться в новой для них обстановке. Наконец к концу июля фронт несколько стабилизировался и стало возможным отвести дивизию в тыл на отдых и переформирование.

Через три недели я телеграммой был вызван в Хиршберг (Силезия), на курсы Генерального штаба. Фельдмаршал Вальтер Модель, командующий группой армий «Центр», не захотел меня отпускать.

– С какой стати они требуют вас к себе в Генеральный штаб? – заявил он. – Я не могу обойтись без вас, место ваше в венгерской дивизии. Война все равно уже проиграна. – Затем, помолчав немного, добавил: – Вам лучше после войны слыть просто капитаном, чем бывшим работником Генерального штаба.

В итоге я на курсы не поехал.

Долго отдыхать не пришлось: 20 августа 1-я кавалерийская дивизия выступила на фронт и уже 25 августа заняла оборону на отрезке к востоку от Варшавы, последнем немецком плацдарме на восточном берегу Вислы. В последних числах августа, вслед за выходом Румынии из союза с Германией и объявлением ей войны, подало в отставку правительство Венгрии. В результате Южный фронт передвинулся к румыно-венгерской границе.

Венгры приняли решение перевести все свои войска с Русского фронта в Венгрию и использовать для защиты страны. Выполняя приказ, части 1-й Королевской кавалерийской дивизии 27 сентября отправились по железной дороге домой. 9 октября я прибыл на дивизионный командный пункт, расположенный в городе Кечкемете; город имел стратегическое значение для обороны Будапешта. На другой день русские предприняли танковую атаку, в завязавшемся бою обе стороны понесли большие потери, и город пришлось временно оставить. Однако в тот же день нам удалось вновь отбить его. Когда я вернулся на свою квартиру и приготовился отдохнуть, ко мне зашел мой приятель Штипши. Я едва узнал его. Всегда олицетворение жизнерадостности и энергии, он выглядел крайне утомленным и отчаявшимся. Он рассказал мне о судьбе семейства Кароли, с которым поддерживал близкие отношения. Когда в их поместье ворвались русские, граф, графиня и двое их детей покончили с собой.

В это самое время, когда война уже катилась по венгерской земле, когда росло число сообщений о зверствах русских среди гражданского населения, а надежда на сохранение государственного суверенитета Венгрии таяла с каждым днем, ко мне в штаб группы связи 12 и 13 октября без ведома дивизионного начальства приходили несколько венгерских друзей из числа младших офицеров 2-го и 4-го гусарских полков, которые рассказывали о том, что, по сведениям из надежных источников, близких к правительственным кругам в Будапеште, вскоре предстояла смена государственного руководства и выход Венгрии, по примеру Румынии, из союза с Германией. Многие венгерские воинские части, в том числе и соседняя 23-я венгерская пехотная дивизия, уже якобы перешли на сторону противника.

Вместе мы договорились, что мои друзья постараются через свои контакты прояснить ситуацию с правительством, а также узнать наверняка, какие венгерские боевые подразделения готовы продолжать сражаться на стороне Германии. Я же со своей стороны обещал подготовить план вывода немецких и верных венгерских подразделений из района боев между Дунаем и Тисой. Все эти действия должны были осуществляться в строжайшей тайне, поскольку командование дивизии занимало в данной ситуации несколько двойственную позицию.

Я связался с графом фон Ноштицем, начальником штаба армейского корпуса, в который входила венгерская кавалерийская дивизия, в общих чертах обрисовал ему политическую обстановку и попросил его организовать мне, как можно быстрее, встречу с командующим генералом Кирхнером. Фон Ноштиц обещал помочь. 14 октября на моей квартире собрались 16 офицеров дивизии. По полученной информации из Будапешта, в ближайшую субботу в 14.00 правительство намеревалось объявить о разрыве с Германией, после чего большая часть венгерской армии должна была сложить оружие. В тот момент значительные участки фронта занимали только венгерские воинские контингента. А потому такое развитие событий означало бы полное крушение оборонительных линий, окружение и пленение германских войск, сражающихся в Венгрии. По моему плану немецкие и дружественные венгерские соединения, отведенные из района между Дунаем и Тисой, образуют плацдарм у переправы через Дунай возле города Дунафёльдвар, а основные силы создают мощный оборонительный вал на западном берегу Дуная. Присутствовавшие венгерские офицеры единодушно, без всяких изменений, одобрили этот план.

В этот вечер граф фон Ноштиц наконец уведомил меня о предстоящей на следующий день встрече с генералом Кирхнером. Застал я генерала в чрезвычайно раздраженном состоянии. Кратко описав ему и фон Ноштицу сложившуюся в стране крайне неустойчивую политическую ситуацию, я сообщил о принятых мною мерах. Однако генерал Кирхнер опасался осложнений с венгерским правительством, которые могли возникнуть как следствие моих инициатив. Как заявил генерал Кирхнер, все разговоры о капитуляции Венгрии, по его мнению, – обыкновенная сплетня, досужие домыслы, и ему-де крепко достанется от политического и военного руководства Германии, если он станет принимать эти слухи всерьез и на них реагировать. В заключение генерал приказал мне прекратить всякую самодеятельность в этом вопросе. Я был буквально вне себя от подобного приема и, возвращаясь в свой штаб, всю дорогу честил генерала Кирхнера на все корки. После такого реприманда я только удвоил свои усилия в прежнем направлении. Вечером я собрал своих офицеров группы связи, разъяснил обстановку и изложил суть чрезвычайных мер, вступающих в действие в субботу в 14.00. Таким образом, каждый из моих людей точно знал, что он должен делать и как поступать. Ввиду возможного нападения объединенных вражеских сил венгров и русских верные войска были приведены в состояние повышенной боевой готовности.

В эту ночь я почти не сомкнул глаз, непрерывно прибывали посыльные с сообщениями о положении в Будапеште и в расположении венгерской кавалерийской дивизии. Согласно поступающей информации, время выхода Венгрии из союза с Германией неумолимо приближалось, в армии царил хаос, следовало быть готовым ко всему.

В 13.30 в субботу зазвонил телефон. На другом конце провода был командир дивизии генерал-лейтенант фон Ибрани. Он просил меня немедленно пожаловать к нему в штаб, находившийся всего в сотне метров от моего пункта, для срочного разговора. Прежде чем уйти, я приказал офицерам своей группы, в случае моего невозвращения в 14.10, сразу же атаковать штаб дивизии, освободить меня, если возможно, и не мешкая пробиваться в сторону Дунафёльдвара.

Сверив еще раз наши часы, я поспешил на встречу, не ведая, что меня ожидает. В венгерском штабе меня принял сам фон Ибрани. В компании со штабными офицерами мы выпили по рюмочке, поболтали немного о второстепенных вещах, стрелки часов неумолимо приближались к роковому сроку. Всякий раз, когда я смотрел на часы, фон Ибрани, будто забавляясь, улыбался. За несколько минут до 14 часов генерал, в который раз улыбнувшись, проговорил:

– Мой дорогой капитан, вам следовало пригласить меня участвовать на вашей стороне. А теперь поторопитесь предупредить вашу команду по телефону прежде, чем они нападут на нас!

Позднее в этот же день пришло известие, что на Карпатском фронте 1-я венгерская армия практически в полном составе перешла на сторону врага – точно в 14.00.

20 октября в мой штаб офицеров связи прибыл майор Хак с приказом передать ему руководство группой. Сначала меня эта неожиданная смена очень удивила, но вскоре я узнал, что меня переводят в штаб Верховного командования сухопутных войск.

Район боев постепенно переместился дальше к югу. Моя воинская часть покинула Кечкемет, а я самостоятельно выехал на фронт, чтобы попрощаться со своими венгерскими друзьями. Возле города Кишкункалаш я наткнулся на отряд венгерских кавалеристов, которые после неудачного наступления решали вопрос о дальнейших действиях. Был среди них и мой приятель граф Штипши, чье поместье находилось неподалеку. Он стоял немного в стороне в окружении примерно двадцати добровольцев. Мнения явно разделились, большинство пребывало в нерешительности. Но вот Штипши, выпрямившись в седле, что-то сказал своим кавалеристам, затем, приподнявшись на стременах, обернулся ко мне и крикнул:

– Благополучного возвращения домой, приятель! Прощай и помни обо мне!

И они поскакали, все двадцать, пригнувшись к гривам коней, за своим командиром. Только один вернулся следующей ночью, остальные погибли под пулеметным огнем русских. 24 октября 1944 г. я покинул чудесную Венгрию, чтобы уже никогда туда не вернуться.

Глава 3

УПРАВЛЕНИЕ «ИНОСТРАННЫЕ ВОЙСКА – ВОСТОК»

В Майбах-I и Майбах-II расположились Верховное главнокомандование вооруженными силами Германии (ОКБ) и Верховное главнокомандование сухопутными войсками (ОКХ). На поверхности сторонний наблюдатель мог заметить лишь ничем не примечательное одноэтажное здание с коньковой черепичной крышей. При возведении подземных убежищ всеми силами старались не нарушить верхний лесной массив. Благодаря, по-видимому, подобным мерам предосторожности союзные бомбардировщики проглядели эти два важных командных центра.

В октябре я отрапортовал о прибытии к новому месту службы в ОКХ. Служебные кабинеты начальника Генерального штаба и его ближайших помощников находились в строении № 5 Майбах-II, а оперативное управление – в строении № 6. В строении № 3 разместилось особое аналитическое управление («Иностранные войска – Восток»). Начальником Генерального штаба в то время являлся генерал-полковник Гудериан, а начальником военно-разведывательного и аналитического управления – генерал Рейнхард Гелен, оперативным управлением руководил генерал Венк. Служба Гелена занималась обработкой всей информации, поступавшей по каналам военной разведки и из других источников с Восточного фронта и необходимой для военного планирования, определения тактических задач и стратегических целей, а также порядка их достижения.

Методы работы управления можно было бы сравнить с кропотливым сложением довольно замысловатой и запутанной мозаики. Сотни сообщений, полученных от агентов, в процессе допросов военнопленных и перебежчиков, от диверсионных групп, заброшенных за линию фронта, в результате перехвата радиопередач и телефонных разговоров, воздушной и наземной разведки, изучения заявлений гражданских лиц и документов убитых военнослужащих противника, – все это создавало общую картину военной обстановки, позволяющую оценивать противостояние силы русских, готовить боевые операции и принимать важные решения. Каждое отдельное сообщение подвергалось всестороннему, тщательному анализу, сравнивалось со сведениями из других разнообразных источников и затем с почти педантичным вниманием к мельчайшим деталям укладывалось на подобающее ему место в мозаике, отражающей реальное положение дел на каждом конкретном участке растянутого фронта.

Многие годы скрупулезной работы посвятил Гелен изучению советских вооруженных сил, он составил подробнейшие досье о боевой мощи и личном составе различных воинских подразделений русских, вплоть до дивизионного, а в некоторых случаях и до полкового уровня. Ему была известна обеспеченность специальных частей автомашинами, танками и иным снаряжением. Кроме того, он собрал уникальную информацию о военно-промышленном потенциале Советской России, о размерах материальной помощи союзников и о моральном духе в войсках противника. Имелась даже особая книга, которую мы называли «Красной Библией», содержавшая интимнейшие характеристики на русских ведущих военных и политических деятелей, директоров крупных промышленных предприятий.

После окончательной классификации всей наличной информации приступали к делу другие сотрудники Генерального штаба. Необходимо было тщательно исследовать и переработать полученные результаты, определить вероятные цели и задачи обеих противоборствующих сторон, затем передать эти выводы в оперативное управление для использования в качестве исходного материала оперативного планирования. Наши данные относительно точных сроков намечаемых русскими наступлений, сосредоточения вражеских войск и направления главных ударов, безусловно, служили основой для принятия Гитлером в качестве главнокомандующего вооруженными силами Германии стратегических решений.

После доклада о прибытии на службу в Генеральный штаб мне сказали, что я должен явиться к генералу Рейнхарду Гелену. Генерал сразу же произвел на меня неизгладимое впечатление. Он разительно отличался от тех кадровых службистов вермахта, с какими мне обычно приходилось иметь дело на фронте. Ухоженный, подтянутый, с массивным лбом, свидетельствующим о высоком уме, он скорее походил на профессора, случайно надевшего военную форму, чем на офицера, воюющего вот уже целых пять лет. И его манера высказываться вполне соответствовала внешнему виду. Гелен никогда не произносил лишних слов, его речь всегда была взвешенной и культурной, а вопросы – краткими и четкими. В беседе он избегал неопределенных выражений. В споре – двусмысленных аргументов. Мой ознакомительный разговор с Геленом, по-видимому, удовлетворил его: по окончании он провел меня в помещение, где проводились ежедневные совещания. Здесь были разложены большие штабные карты, испещренные голубыми линиями с пометками красными чернилами. До тех пор мне еще не приходилось иметь дело с военной разведкой, и я был совершенно не знаком с ее методами.