Если вы не влюблены!

– Вот я и пытаюсь найти подходящее сердце! – не сдавался Дворецкий. – И твое сердце меня вполне даже устраивает. Я понял, что не поеду в Приозерск, пока не увижусь с тобой еще раз.

– Мне очень жаль, – начала Таня, отчаянно жалея сейчас, что не курит и ей некуда деть руки.

В конце концов отказывать мужчине не так уж и приятно. Она не была пожирательницей сердец и не обладала в этом деле достаточной сноровкой.

– Мне тоже очень, очень жаль, – печально откликнулся Дворецкий. – Что ж… Я пойду?

– Надеюсь, мы останемся друзьями, – не слишком уверенно откликнулась Таня.

Уходя, Валерий в последний раз обернулся и увидел Будкевича, который только что вышел из театра. Он остановился возле Тани и о чем-то заговорил, потом взял ее за локоть, а потом и вовсе положил руку ей на плечо. «А может, между ними все же что-то есть? – подумал Дворецкий. – Творческая среда – штука опасная, она кишит романтикой и эмоциями. К тому же дыма без огня не бывает…»

История взлета и падения Будкевича в свое время потрясла театральные круги. Он учился на драматического артиста. К последнему курсу успел стать своего рода звездой: его обожало большинство педагогов, которые прочили молодому дарованию невероятный успех и головокружительную карьеру. У него было много друзей, которым нравилось умение Алика легко относиться к любым проблемам. В него была влюблена почти вся прекрасная половина театрального училища, потому что перед обаянием Будкевича не мог устоять никто. Этот человек словно родился для того, чтобы играть героев-любовников. Он был высоким и широкоплечим, со светло-русой копной волос и яркими синими глазами. Еще он замечательно пел под гитару белогвардейские романсы «Гори, гори моя звезда» и «Белой акации гроздья душистые» и был неподражаем в любовных сценах. Когда в выпускном спектакле «Собака на сене» Будкевич играл Теодоро, стены маленького студенческого театра чуть не рухнули от грома оваций – сам Лоренс Оливье обзавидовался бы такому успеху.

Той весной по театральной Москве ходили настоящие легенды о замечательном курсе, который выпускает профессор Коринец, но в первую очередь, конечно же, о будущей звезде театрального небосвода Алексее Будкевиче. И уже в июне будущая звезда заскочила в родное училище похвастаться: он весь буквально завален предложениями от театров, кино, телевидения. Будкевич рассуждал о том, как трудно сделать правильный выбор, чтобы и работа, и зарплата, и личная жизнь…

Поначалу все у Алекса действительно шло как по маслу: и солидный театр, и новая роль в каждом сезоне. Довольно быстро ему дали звание заслуженного артиста, часто приглашали сниматься в кино. Затем Будкевич закрепил успех, женившись на дочке заместителя министра. И вдруг…

Гром грянул среди ясного неба – Алексея Будкевича обвинили в убийстве. История была шумная, но темная. В кулуарах говорили о водке, наркотиках, бриллиантах, валютных проститутках. Попытки адвокатов представить все как несчастный случай потерпели поражение. Не помогло ни заступничество театральной общественности, ни вмешательство влиятельного тестя – Алик получил срок.

В тюрьме он должен был провести лучшие годы своей жизни. Однако год спустя выяснилось, что Будкевич сидит по ложному обвинению. Расследуя разбойное нападение, сыщики арестовали рецидивиста, который сознался в совершении двух убийств, в том числе и того, в котором обвинили Алика.

Итак, «судьба Будкевича хранила», и на свободу он вышел довольно быстро. Оправданный по всем статьям. Но это был уже другой человек. Тюрьма на амплуа не смотрит – герой ты или благородный отец. Поредели знаменитые кудри, синие глаза утратили свою живость, открытая улыбка угасла.

После той истории Таня не видела Будкевича довольно долго, а когда встретила его снова, то сразу же поняла – Алик начал пить. Упустив драгоценные несколько лет, Будкевич был уверен, что уже никогда не вернется в профессию, и вместо того чтобы пытаться восстановить былую форму, от отчаяния стал все чаще прикладываться к бутылке. Он пил, потому что не давали ролей, а не давали их ему, потому что пил. Поддержать его было некому – жена развелась с ним, когда он еще сидел в тюрьме.

Однако характера Будкевичу все же было не занимать. Помыкавшись пару лет без работы, он неожиданно для многих снова лихо ворвался в театральную тусовку. Занялся организацией малобюджетных гастролей, антреприз с участием известных, а порой и знаменитых актеров: минимум затрат и максимально возможная прибыль. Казалось, это был прежний Будкевич, хотя теперь уже совсем в ином качестве.

Дело Алик поставил на широкую ногу. В своем новом амплуа он снова был неподражаем и весьма успешен. Будкевич умело подбирал актеров, смешивая на сцене замечательные коктейли из крепких середнячков-профессионалов и популярных везунчиков, удачно засветившихся на телевидении, получая благодарность зрителей и положительные отклики прессы. И пьесы находил в точности соответствующие требованиям сегодняшнего дня – без утомительной, никому не интересной философии и раздражающих публику нравоучений.

Именно такую пьесу – легкую, веселую, жизнерадостную – он подобрал для нынешнего гастрольного тура. Называлась пьеса «Если вы не влюблены». Это были сцены из жизни скромного лондонского семейства, где, вопреки названию, как раз влюблены все поголовно, включая служанку преклонного возраста. Таня играла роль взрослой дочери, которая под большим секретом сообщает всем и каждому, что она беременна, хотя на самом деле нет.

Из-за этого «секрета Полишинеля» на протяжении всей пьесы происходят смешные недоразумения, однако заканчивается все хорошо, семья воссоединяется, измены прощены, и в английском доме воцаряются мир и покой. Незамысловатый сюжет и многочисленные комичные ситуации заранее гарантировали пьесе успех у зрителей.

Гастроли начинаются

Вечером накануне премьеры труппа прибыла в Перегудов – первый город, которому посчастливилось встречать столичных актеров. Прибытие решено было отметили небольшим застольем, хотя выпивки на столах было немного. Назавтра предстояло практически с колес играть пьесу, которую, что уж греха таить, почти не репетировали. Делом это было непростым и требовало полной отдачи даже от ветеранов театральных подмостков.

За столом царило оживление. Все с удовольствием трепались, давая выход накопившимся эмоциям. Ни дать ни взять – школьники перед летними каникулами. Тихон Рысаков, который не мог за себя поручиться, на всякий случай от алкоголя отказался наотрез. Зато много ел, время от времени проверяя синяк под глазом: осторожно нажимал на него пальцем и страдальчески морщился.

Вадим Веленко, осветитель и по совместительству рабочий сцены, откровенно ухлестывал за Белиндой, которая ни за что не желала принимать его всерьез. Веленко был общительным парнем с ничем не примечательной внешностью. Красивыми на его лице были, пожалуй, только светло-серые глаза, опушенные черными ресницами. Будь его улыбка чуть понахальнее, Белинда, пожалуй, и закрутила бы с ним роман. Ей нравились яркие мужчины, как она говорила – с харизмой. Мужчины, которые вели себя уверенно и были на виду. Веленко же харизмой похвастать не мог, на рожон никогда не лез, хотя и любил находиться в гуще событий.

Вообще-то он волочился за Белиндой еще в Москве. Таня, которая знала о страстном желании подруги «остепениться», однажды не удержалась и напрямую спросила ее об отношении к сероглазому осветителю.

– Я к нему ничего не испытываю, – с сожалением призналась та. – При физическом контакте не ощущаю никакого трепета. А трепет, по-моему, совершенно необходим.

– Когда это у тебя с Веленко был физический контакт? – удивилась Таня.

– «Когда, когда»? Тогда, когда он снимал мне головную боль в гримерке. Я откинулась на спинку кресла, а он водил руками по моему затылку и вискам. И я ничего не чувствовала, понимаешь?

– Вообще ничего?

– Ну… Ничего такого… Разве что мне было щекотно.

Как врачеватель, Веленко пользовался в театре «Тема» большой популярностью. Всем было известно, что бабка его была родом из сибирской деревни, разбиралась в травах, умела снимать порчу и диагностировать болезни. Веленко утверждал, что к нему по наследству перешли кое-какие навыки. В частности, он за десять минут мог наложением рук вылечить самую жестокую мигрень. А поскольку для господ артистов мигрень – дело обычное, то у Веленко во время напряженных репетиций и бесконечных прогонов никогда не бывало длинных тоскливых перекуров.

То, что Белинда Вадиму нравилась, было видно невооруженным глазом. Однако раньше он никогда не оказывал ей столько знаков внимания сразу. Как и все остальные, Веленко за столом почти не пил, поэтому его назойливость нельзя было списать на алкоголь. Вероятно, гастрольная атмосфера влияла не только на актеров, но и на осветителей. Таня с улыбкой наблюдала за тем, как вконец обалдевшая от его комплиментов Белинда вместе со стулом осторожно перемещается подальше от своего кавалера.

Один только Курочкин позволил себе лишнего. Его супруга, сославшись на усталость, ушла в самый разгар веселья и неосторожно оставила мужа без присмотра. Неприсмотренным он бывал так редко, что ему немедленно захотелось этим воспользоваться. Кончилось все тем, что Будкевичу пришлось тащить Андриана Серафимовича на улицу, дабы тот глотнул свежего воздуху и немного пришел в себя.

Возле гостиницы было темно и тихо. Ни людей, ни автомобилей. Где-то далеко лаяли собаки. Воздух был упоительно-свежим. Курочкин расправил плечи и сделал глубокий вдох, подняв лицо к небу.

– Господи, хорошо-то как! – воскликнул он с каким-то даже удивлением. Как будто положительные эмоции были для него чем-то новым и неизведанным. – И звезды какие, Алик! В Москве таких сроду не бывало.

– Зато в Москве можно увидеть самолет или отдельно парящую ворону, – пробормотал тот, закуривая и выпуская дым в сторону, чтобы не мешать Курочкину проветриваться.

Тот еще немного постоял, обратив лицо к небу и разглядывая крупную зеленоватую звезду. Казалось, звезда нахально подмигивает, как будто на что-то намекает. Потом, понизив голос почти до шепота, Курочкин спросил:

– Скажи, Алик, у тебя нет предчувствия?

Будкевич мельком взглянул на него и буркнул:

– Предчувствия чего, Андриан Серафимович?

– Нехорошего, – ответил тот и посмотрел Алику прямо в глаза. Взгляд у него был каким-то неожиданно пронзительным.

По правде сказать, надо было бы не обращать на Курочкина внимания, но Будкевич против воли разозлился.

– Нехорошие предчувствия появляются только после хорошей выпивки, – с досадой ответил он. – Проспишься, и они исчезнут. Безвозвратно, как юношеские мечты. Пойдем, я отведу тебя к жене.

Перегудов, день первый

Доставив Курочкина в его номер, Алик понял, что настроение у него испортилось капитально. Даже на следующее утро на душе все еще было муторно, и все вокруг казалось ему мрачным и неприветливым. Дождавшись, когда его паства закончит завтрак, Будкевич собрал всех на короткое совещание.

– Значит, так, коллеги, – решительно начал режиссер, вглядываясь в знакомые лица. – Прошу всех встряхнуться, вспомнить, что мы тут не на отдыхе, а на работе. Что сегодня премьера, от которой, может быть, зависит вся дальнейшая судьба гастролей. Молва, знаете ли, побежит впереди нас. И если не покажем уровень – зритель в этом городе больше не проголосует за нас своим трудовым рублем, заплаченным за билет в театр. Да и в другом городе тоже. Понимаю – вам сложно, пьеса не обкатана как следует. Но и мы с вами не новички, так что прошу, дамы и господа, приложить максимум усилий и задействовать ваши явные и скрытые таланты на полную катушку. Я очень надеюсь на вас!

Присутствующие молча внимали, не делая попыток начать диалог с руководителем. Только Таранов вдруг поднял вверх руку.

– Да, Леш, говори, – кивнул ему Будкевич.

– Предлагаю прямо сейчас устроить короткую экскурсию по городу. Здесь наверняка есть свои достопримечательности. И развеемся заодно.

– Отличная идея, – одобрил Будкевич. – Народ надо немного растормошить. А то вот Регина заспанная ходит, того и гляди, на сцену, зевая, выползет.

– Что значит «выползет»? – неожиданно взвилась дремавшая в углу Брагина.

– Свиваясь в кольца и зловеще шелестя чешуей, – тут же развил тему несдержанный Рысаков, который просто не умел держать язык за зубами. Обычно он мгновенно выпаливал первое, что приходило ему в голову, и все три жены, как одна, ненавидели его за эту отвратительную манеру.

– Регина не ползает. Она реет, – неожиданно для всех сказал Таранов.