Ни страха, ни надежды. Хроника Второй мировой войны глазами немецкого генерала. 1940-1945

Глава 2

ИТАЛЬЯНСКИЙ СОЮЗНИК

ФАСАД

В июле 1940 года я получил приказ установить связь между двумя комиссиями – франко-германской и франко-итальянской – в штабе последней, который находился в Турине. Добираясь на машине до своего дома в Геттингене, я неожиданно встретил конный эскадрон моей бригады, который перебрасывали для соединения с основными силами. Я не удержался и вышел из машины, чтобы похлопать по шеям наших прекрасных боевых лошадей. Отныне я разлучаюсь с ними навсегда. Никогда я уже не буду прежним, и больно было осознавать это. Мысленно я проследил взглядом всю свою военную карьеру и ту роль, которую в ней играли лошади. Я стал кадровым офицером по чистой случайности. В начале Первой мировой я был студентом седьмого семестра, но о будущей карьере никогда не задумывался. Два года (1912-1914), проведенные в Оксфорде, полностью изменили мое мышление. Это не было подготовкой к тому, чтобы зарабатывать средства к существованию. Система проживания в колледже привлекала меня еще до того, как я испытал ее на деле. Мне нравилась размеренная жизнь в старинных зданиях. Я жил в атмосфере гуманитарных ценностей, с определенными элементами роскоши, среди прекрасных старинных парков. В великолепных обеденных залах стояли дубовые столы, а на них – серебряные приборы. Дважды в день мы собирались в часовне для молитвы, присутствие на которой было обязательным и для англиканцев, и для лиц, не принадлежащих к государственной церкви.

Перед войной я прошел короткую военную подготовку. Когда началась война, меня быстро произвели в офицеры запаса в том полку, к которому я был приписан в мирное время, – во Фрайбургском полку полевой артиллерии. Потом я стал кадровым офицером. За поражением в 1918 году последовал двухлетний переходный период, бывший сродни гражданской войне, во время которого, 2 декабря 1919 года, я женился на П. Затем два года учебы в кавалерийском училище в Ганновере, мой перевод в кавалерию и одиннадцать мирных лет службы в Канштаттерском кавалерийском полку. За это время у нас родились сын и дочь. Потом краткая служба в Ганновере, где мне, адъютанту кавалерийской бригады, настолько нечем было занять себя, что мы поселились в деревне под одной крышей с лошадьми в самом центре охотничьего хозяйства. После этого меня перевели в Берлин, там было четыре года напряженной службы в инспекции кавалерии до тех пор, пока в 1938 году я не принял командование кавалерийским полком в Геттингене.

Таким образом, я ни разу не закончил полностью курса ни одного военного училища. При сдаче необходимого экзамена меня сочли слишком старым, чтобы начинать карьеру офицера Генерального штаба. Я так обрадовался, что расстанусь с трудностями постоянных перемен места жительства и смогу остаться со своими лошадьми! Купив дом в пригороде Канштатта, я год наслаждался там мирной жизнью.

Среди армейских офицеров редко встретишь хороших наставников. Одним из них был мой командир эскадрона барон Гейр фон Швеппенбург, а другим – мой полковой командир барон Вейкс. Оба были людьми незаурядными. Гейр оказался во всех отношениях современным и неортодоксальным командиром. Многие считали его лучшим специалистом сухопутных войск в области боевой подготовки. У него была привычка проводить даже самые незначительные учения в реальной боевой обстановке; проводил он их в основном по ночам, а после учений главный упор делал на то, чтобы подчиненные высказывали по ним критические замечания. Будучи накануне Второй мировой войны германским военным атташе в Лондоне, он своевременно предостерегал нас от недооценки англичан. Во время Польской кампании Гейр особо отличился в качестве командира танковой дивизии.

Барон Вейкс был спокойным, вызывающим доверие человеком, которого очень уважали все сослуживцы. Подобно Гейру, он был прирожденным лидером. Оба этих человека презирали окружение Гитлера и полностью осознавали опасность, грозящую нашей стране.

Созданный Сектом рейхсвер[7 - Рейхсвер – вооруженные силы Германии в 1919 – 1935 гг., ограниченные по составу и численности условиями Версальского мирного договора 1919 г. Вербовались по найму. В 1935 г. фашистская Германия отменила ограничительные военные статьи Версальского договора и приступила к созданию вермахта на основе всеобщей воинской повинности.] представлял собой хорошо сплоченные войска, почти полностью состоящие из преданных солдат, оставшихся на действительной службе. Ныне офицеры не продвигались по службе за счет своего высокого социального положения, что часто являлось основным критерием во времена монархии. Рейхсвер упрекали в том, что он создал государство в государстве, так же как прусских военных обвиняли в создании собственного государства или, по крайней мере, в господстве над ним. Говорят, что изолированность рейхсвера подорвала демократические основы Веймарской республики. Армия не стала составной частью государства. Многое из этого было правдой. Веймарская республика, подобно рейхсверу, стала объектом давления со стороны как крайне правых, так и левых. Между такими жерновами ни одна подлинная демократия не могла бы стать процветающей. Рейхсвер оставался лояльным к центристским правительственным коалициям. Правда, многие офицеры были реакционерами и склонялись к монархии, но они не одобряли государственный переворот или объединение с партиями и группировками, враждебными государственной власти. Они брали пример с Секта. Он служил образцом, которому не было равных, – аристократ, осмотрительный, образованный, элегантный, состоятельный и, благодаря своему положению, не подвергавшийся критике со стороны военных. Его отношение к явно недалекому, но разумному военному министру Гесслеру было довольно прохладным и нелюбезным, поэтому он не мог дать офицерскому корпусу пример подчинения военных дел политической власти.

Мой перевод в Высшее командование сухопутных войск – эквивалент прежнего военного министерства – состоялся почти одновременно с приходом Гитлера к власти. 30 июня 1934 года я стоял со своим сыном-школьником у окна нашего славного дома в Далеме. Мальчику хотелось знать, что означают непрерывные взрывы на улицах. Я объяснил, что это истребляют друг друга люди, которые, начав править Германией, не принесут ей ничего хорошего.

Тем не менее та бойня повлияла на судьбу наших вооруженных сил. Гитлер сделал выбор в пользу рейхсвера, пожертвовав при этом несколькими сотнями человек, большинство которых были невиновны. В ходе предстоящего расширения армии СА[8 - СА (Sturmabteilungen, SA) – штурмовые отряды, в 1921 – 1945 гг. в Германии полувоенные соединения национал-социалистической партии, орудие террора и физической расправы с противниками фашизма.] требовали для своих штурмовиков офицерских должностей, что было вполне естественно, потому что их лояльность фюреру способствовала созданию нового государства, и, следовательно, они хотели, чтобы их старые боевые товарищи вошли в состав нового вермахта. Гитлер, несомненно, понимал, что если он передаст армию в руки СА, то окажется в зависимости от этой организации. На самом деле никогда не было доказано, что СА намеревались участвовать в этом заговоре. А Гитлер облегчил бы себе захват власти, если бы заставил замолчать или устранил тех оппонентов в партии, которые хотели свести с ним счеты. Дьявол пошел по своей дорожке.

До сих пор я не жалел, что служу в армии. Только несколько старших офицеров Верховного командования смело переметнулись в лагерь нацистов, то ли потому, что им недоставало политического чутья, то ли из-за личных амбиций. Но оставалась еще значительная часть генералов, людей порядочных, которые понимали никчемность диктатуры как таковой и, особенно, самого Гитлера. Среди них были Бек, Фрич, Генрих фон Штюльпнагель, Эрвин фон Витцлебен, Фелльгибель, Олбрихт и десятки других. Что касается прочих, то они могли оправдываться «ослеплением», что на самом деле и произошло со многими сынами немецкого народа, и никогда их не было так много, как после кампании во Франции. За всю свою историю несчастный германский народ никогда не имел возможности познать суть демократических процессов или действовать в соответствии с ними. Еще во времена Первой мировой войны меня поражала политическая слепота многих офицеров. Вместо того чтобы сопротивляться, немцы видели политическую стабильность в том, что верили существующей власти. Так было во времена монархии, так осталось и теперь, особенно по отношению к роли армии в рамках государства. Политического контроля над Генеральным штабом не было. Эта прославленная структура, по мнению многих, обладала всеми качествами, необходимыми для ведения победоносных войн, и стала спасителем нации в XIX веке. Такая ситуация повторилась и при Гитлере. Настал тот день в Потсдаме, когда произошло примирение между фельдмаршалом фон Гинденбургом, президентом рейха, и Гитлером. Разве не воскресли черный, белый и красный цвета?[9 - Цвета государственного флага Германии до 1918 г.] Разве не утихли «партийные дрязги»? И разве политически безгласные люди не считали их всех едиными – фюрера и монархистов, вермахт и партию?

Мы, пережившие все это, не строили иллюзий, потому что понимали психопатически криминальный характер этого трибуна. Хотя я был всего лишь начинающим штабным офицером, у меня иногда появлялась возможность откровенно беседовать с Хаммерштайном и Фричем. Традиции Генерального штаба слишком глубоко укоренились в прусскую почву, чтобы многие офицеры из старинных прусских семей могли перестать мыслить самостоятельно. Кроме того, они сохранили христианскую веру и понимали, что это есть новое пришествие Антихриста – с преследованием невинных, пренебрежением законов, деспотизмом, отсутствием личной безопасности граждан и с национал-социалистическими иллюзиями.

Прибыв в Турин в конце июля 1940 года для обеспечения связи между работающей там франко-итальянской комиссией по перемирию и франко-германской, базирующейся в Висбадене, я не ощущал себя чужаком. Ранее я путешествовал по Италии как частное лицо, а в 1938 году посещал ее с военной миссией. Полученные тогда мимолетные впечатления укреплялись теперь благодаря войне. Италия стала для меня вторым домом.

Чтобы выработать объективную оценку южного партнера Германии, необходимо учесть множество факторов, а именно политические тенденции, историю и традиции, различия между, так сказать, фасадом итальянского режима и того, что за ним.

Фасад представлял собой фашистский режим, связанный с монархией. Когда восемнадцать лет назад фашисты захватили власть, они сохранили монархию, зная, что она слишком глубоко укоренилась в умах людей, особенно здесь, в Пьемонте, где правящая династия пребывала на троне на протяжении последних восьми столетий. Монарх мог рассчитывать не только на исторически сложившееся уважение к королевской власти, но и на уважение лично к нему, ведь он правил почти сорок лет. Во время Первой мировой войны он сначала сохранял нейтралитет своей страны, а потом вступил в войну на стороне победителей.

Внешне фашизм только укрепил позиции монархии. Он сделал свой выбор в ее пользу и мог теперь силой подавлять антимонархические движения, всегда существовавшие в Италии. Таким образом, фашизму удалось заручиться поддержкой различных консервативных кругов, а последовавшая за этим видимость межпартийной борьбы доставляла удовольствие многим гражданам. И все же такое общественное примирение было обманчивым. Не могут во главе государства стоять одновременно монарх и диктатор. Между ними всегда будет соперничество, даже если монарх отречется от всех своих политических позиций и прав. Виктор-Эммануил III поступил наоборот.

Наиболее трезво мыслящие представители общества давали монарху больше шансов на выживание, поскольку с их помощью обеспечивалась некая преемственность, тогда как власть фашистского диктатора была такова, что рисковала собственным будущим. То же самое было и в Германии. Человек, сумевший захватить власть путем государственного переворота или иных политических потрясений, приобретает на некоторое время такое влияние, что не может быть и речи о нормальном преемнике. Чем дольше правит диктатор, тем моложе должен быть преемник. Однако и в Германии, и в Италии это шло вразрез с традицией награждать «старых сотрудников» и умиротворять оппонентов. Следовательно, если диктатура желает увековечить себя в новом и продолжительном правлении, придется обойти старых соратников и прочих активных политических деятелей в пользу молодого кандидата в преемники. А любой подобный поворот обязательно включает насилие. Таким образом, видимая сила правительства без законодательного базиса оказывается слабостью – реалия, которую мало кто предвидел.

Многие итальянцы рассматривали монархию как гарантию от каких-либо потрясений в случае смерти или падения диктатора. Они связывали свои надежды с вековой традицией, по которой монархия окажется твердой скалой перед лицом политических бурь, временно утихших или скрывающихся в глубине происходящих событий. Многие считали, что, поддерживая монархию, они делают выбор против фашизма, особенно это было присуще интеллектуалам. В Италии такие люди тоже презирали не только саму диктатуру, основанную на беззаконии, но и тех, кто помогал ее установить или подчинился ей. Интеллектуал, будь он активным деятелем, ученым или просто хорошо образованным и политически сознательным гражданином, может понять исторический феномен диктатуры, но никогда не примирится с толпой раболепных, безликих и ограниченных ее последователей. Состояние рабской преданности диктатору лишает гражданина места в той части общества, которая берет на себя политическую ответственность. Следовательно, диктатура не может рассчитывать на воплощение каких-либо аристократических принципов, которые представляет эта группа избранных людей, способных мыслить независимо и готовых участвовать в политической жизни своей страны.

В Италии эта часть осознающих ответственность людей была не так радикально настроена, как в Германии. Фашизм стал паразитировать на монархии и использовать тех самых граждан, которые были готовы служить государству в силу своей веры во власть и незыблемость монархии. Такие люди встречались в основном в министерствах, среди дипломатов и офицерского корпуса. Сторонниками режима оказались не только роялисты, но и либералы всех мастей, клерикалы и граждане, не примыкавшие ни к каким партиям. Фашизм был более направлен против своего главного врага – социализма, нежели против простых людей. И он тем паче нуждался в поддержке масс, поскольку не мог полностью положиться на образованную элиту.

ФАШИЗМ

Параллельно с классической бюрократией государственных чиновников существовала и фашистская партийная бюрократия, на которую возлагались также административные задачи, не связанные с партийным аппаратом. Но ее деятельность касалась в основном проведения митингов, идейного руководства в международных отношениях и поддержания порядка. Ее влияние на политику, управление и дипломатию было меньше, чем в Германии, поскольку все еще в силе оставалась классическая бюрократия. Эту партийную бюрократию признавали, но презирали.

Фашизм в Италии уже подавал признаки истощения, но не потому, что потерпел крах, а скорее потому, что подтвердилось правило: в отсутствие борьбы политическая жизнь угасает. Единственными стимулами служили закулисные перепалки и зарубежные факторы влияния. В моральном плане фашизм не был там настолько грязным, как нацистский режим в Германии. Там не было своего 30 июня 1934 года. Убийства депутата-социалиста Маттеотти хватило, чтобы спровоцировать серьезный кризис. Следовательно, оппозиция в Италии не оказалась усмиренной до такой же степени, как в Германии.

Итальянцы, которые не были напрямую вовлечены в партийную деятельность, просто обеспечивали режиму формальную поддержку, но неохотно тратили на это дело свое свободное время. Раз в год они маршировали в черных рубашках, украшенных фашистскими нашивками. Ни партия, ни беспартийные не имели ничего против такого эпизодического участия. Считалось, что членство в партии может способствовать карьере. В принадлежности к ней не было ничего предосудительного, тогда как в Германии высшие слои общества быстро осознали преступность Гитлера.

Латеранские соглашения[10 - Латеранские соглашения – соглашения, подписанные 11 февраля 1929 г. между итальянским государством и Ватиканом. Состоят из договора, финансовой конвенции и конкордата. Договор признал существование на территории Рима суверенного государства Ватикан; финансовая конвенция урегулировала финансовые отношения сторон, а конкордат определил права и привилегии католической церкви в Италии.] более или менее узаконили фашизм для среднего итальянского гражданина. Многих итальянцев беспокоил раскол между Святым престолом и королевским домом, проявившийся по всей стране начиная с 1870 года. Массы людей были в равной степени преданы и королю, и католической церкви. Лишь тот, кто связан с низшими слоями и имеет с ними общий язык, может оценить влияние на них католической церкви влияние, черпающее силу из самой структуры итальянской семьи, которую можно определить как полуматриархат. Для итальянцев мать гораздо более значимый член семьи, чем для жителей северных стран, возможно, потому, что она остается в стороне от политической жизни. Именно она определяет судьбу своих детей, держит их под своим влиянием, правит невестками и тверда в своей вере.

Большинство мужчин, с другой стороны, заражены антиклерикализмом, что можно объяснить их стремлением к независимости, инстинктивным либерализмом и гарибальдийскими убеждениями. Молодежный национализм 1870 года в Италии содержал также и антирелигиозный элемент – комплекс, который более четко проявился в Германии в виде призыва к «разрыву с Римом». Уничтожив этот комплекс, фашизм приобрел значительную плавучесть, и это отличало его от национал-социализма.

В 1938 году нас, офицеров миссии в Риме, пригласили в часовню Поминовения «героически павших чернорубашечников». Мы, немцы, были поражены, что эта часовня посвящена Деве Марии. Разница между фашизмом и национал-социализмом стала еще очевиднее, когда мы увидели священников в облачениях с военными знаками различия, которые служили полковыми капелланами у чернорубашечников, а также монахинь, сопровождавших маленьких детей, одетых в униформу «Бал илья».

Был еще один случай, напомнивший мне о различиях наших режимов. Однажды я охотился с приятелем в Ломбардии и пил чай в его доме в Милане. В изысканно обставленных комнатах я познакомился с кружком женщин из богатой миланской аристократии, одетых в партийную униформу и занимавшихся различного рода партийной благотворительностью. Трудно представить себе нечто подобное в соответствующих общественных кругах Германии. По дороге из сельского имения я стал свидетелем еще одного инцидента, как оказалось типичного. Проезжая по деревне, я услышал шум и выразил желание узнать, в чем дело. Однако мой итальянский шофер предположил, что это «вряд ли стоит внимания, скорее всего, бьют лидера местной партийной ячейки, дело вполне обычное для субботнего вечера».

Эта независимость является, вероятно, ключом к пониманию положения, которое занял фашизм в Италии, и объясняет причину его приспособляемости вопреки бесконечным переменам. Жажда свободы лежит в основе выбора итальянца в пользу независимости от власти государства и церкви. У него всегда есть потребность поворчать на правительство и священников. Его критическое отношение к власти не влечет за собой серьезного риска. По этой причине в Италии было меньше доносчиков, чем в Германии, где доносительство считалось хорошим поступком на благо партии, а следовательно, и отечества. Кроме того, в Италии, чтобы доносить на всех недовольных, потребовалось бы огромное количество стукачей.

Разочарование режимом способствовало появлению симптомов усталости у этой старейшей в Европе формы фашизма. На первых порах с помощью молодой и энергичной диктатуры фашизм в этой стране сделал немало хороших дел. Поезда стали ходить по расписанию, общественные места очистили от грязи, заболоченные районы осушили и заселили и т. п. И все-таки нельзя было скрыть, что всего этого недостаточно, чтобы решить реальные проблемы страны. В Южной Италии сохранялся особенно резкий контраст между богатыми землевладельцами-латифундистами и ужасающе бедными сельскохозяйственными рабочими. Нехватка сырья ставила аграрную экономику в зависимость от невидимого экспорта туризма. Пропасть между расходами туристов, даже скромного достатка, и жуткой нуждой южного пролетария едва ли способствовала росту национальной гордости, которую пыталась культивировать тоталитарная система. Так же чувствовали себя и сезонные рабочие из Италии, которые не могли найти работу у себя дома и зарабатывали на жизнь за рубежом, разлучаясь со своими семьями на долгие месяцы, а то и годы. Короче говоря, обещанный рай для многих оказался таким же далеким, каким он был до «похода на Рим»[11 - В октябре 1922 г. фашистами был инсценирован вооруженный «поход на Рим», давший правящим кругам Италии предлог для назначения 31 октября 1922 г. премьер-министром главаря итальянских фашистов Б. Муссолини.].

ИТАЛИЯ И ВОЙНА

Итальянские солдаты ничуть не хуже и не лучше, чем в любой другой стране. Все люди по природе своей привязаны к семье, любят жизнь и мир. Любить войну, конечно, противоестественно. Она привлекает скорее одинокого, ищущего приключений мужчину, чем отца семейства. А в жизни страны отец, глава самой маленькой ячейки общества, важнее, чем какой-то бесшабашный юнец, который окажется на войне первым принесенным в жертву. Для итальянца, который так много времени проводит в семье, этот фактор был более важен, чем для немца. Если отец большого и молодого семейства погибает на войне, это вызывает только горе и скорбь.

И до времен Муссолини Италия умела воевать, как иначе она смогла выдержать тяжелые затяжные бои у Исонцо в Первую мировую войну? Пьемонт стал колыбелью итальянской военной доблести. За исключением Пруссии, ни одна династия в Европе не была столь воинственна, как Савойский дом. Именно действия пьемонтских батальонов объединили Италию, осуществив мечту многих поколений. Об этом свидетельствуют многочисленные воинские памятники.

В Турине и его окрестностях было несколько военных училищ. Пьемонтское дворянство, как и прусское, ставило службу в армии выше, чем любую другую государственную службу. Дисциплина в ней была отличная. В Пьемонте стояло также много альпийских частей. Это было лучшее, что создала итальянская армия. Гордые, невозмутимые, на вид не слишком дисциплинированные, но весьма надежные воины, прошедшие суровую подготовку, привычные к ночевкам среди вечных снегов с самыми простейшими припасами. Это были великолепные солдаты, гордости и скромности которых я всегда отдавал должное, где бы их ни встречал. Итальянский флот тоже был хорош, хотя с ним я сталкивался мало.

Моя служба в комиссии по перемирию позволила мне изучить менталитет и характер офицеров итальянского Генерального штаба. Особенно в первое время, когда итальянская часть комиссии была укомплектована выдающимися людьми. Ее глава, генерал Пинтор, подчинялся только Бадольо[12 - Бадольо Пьетро – в 1925-1940 гг. начальник итальянского Генерального штаба, главнокомандующий в итало-эфиопской войне 1935 – 1936 гг. Участник смещения фашистского диктатора Муссолини в июле 1943 г.]. Военный колледж в Турине вел серьезные исследования в области военной науки, особенно военной истории. Среди итальянских офицеров было много специалистов по отдельным историческим периодам, публиковавших свои труды. Перед повышением в звании им приходилось сдавать экзамены.

В Турине германская делегация и итальянские офицеры в чине полковника и выше занимали отель «Принчине-ди-Пьемонте», небоскреб в центре города. С одиннадцатого этажа, на котором мы жили, виднелась цепь серебристых вершин, возвышающихся над остальным миром и сверкающих вечными снегами.

В отличие от германской комиссии по перемирию в Висбадене итальянская комиссия не реквизировала этот отель, и он до сих пор был заполнен обычной публикой, что делало нашу жизнь более интересной. Итальянские офицеры проживали в отеле со своими женами. Германская делегация пользовалась такими же привилегиями размещения в нем, какие были предоставлены итальянской делегации в Висбадене. Однако П. долгое время не удавалось отправиться в столь дальнюю поездку, поскольку, подобно тысячам других немцев, желающих путешествовать, она не могла получить разрешение от партийных чиновников. Ей никак было не доказать, что ее поездка будет «способствовать продвижению национал-социалистических идей в умы других народов». Тем не менее, благодаря вмешательству Высшего командования сухопутных войск осенью 1940 года она приехала ко мне.

Отношение итальянских генералов и политических деятелей к своему германскому союзнику, несомненно, претерпело изменение за период между временем предвоенным и нынешним, когда кампания во Франции завершилась. Перед войной Италия ощущала себя «на коне». Успешная война в Абиссинии в 1935-1936 годах повысила мнение итальянцев о себе. Эта победа была хорошо подготовлена и сопровождалась лишь незначительными потерями. Кампания не стала настоящим экзаменом для итальянской армии, так как противник был слишком слаб.

Недостатки итальянских вооруженных сил не укрылись от внимания нашей военной миссии в 1938 году. У них не было современных эффективных танков, а следовательно, они не были оснащены для ведения войны в современных условиях. Поэтому итальянское правительство стремилось избежать войны и внушало эту мысль своему германскому партнеру. Различие между двумя нашими позициями определялось тем, что граф Чиано[13 - Чиано Галеаццо – министр иностранных дел фашистской Италии в 1936-1943 гг.], зять Муссолини, больше всех ратовал за мир. Подобным же образом действовал и Генеральный штаб во главе с Бадольо, но только по той причине, что знал слабые места своей армии. Надежные люди говорили, что фашистский режим даже пренебрегал вооружением, потому что стремился поддерживать свою популярность, ставя на первое место социальные реформы. Люди сведущие сожалели о завоевании Абиссинии, вызвавшем вражду между Италией и Великобританией и внушившем неискушенным массам мысль об итальянской военной мощи.

Независимо от критического отношения к внешней политике Муссолини, итальянский Генеральный штаб с подозрением смотрел на гитлеровские успехи в Польше, его давно беспокоила перспектива оказаться втянутым в этот конфликт. Но если бы Италия уклонилась от войны, ей оставалось бы рассчитывать на отношение своего партнера как к второстепенной державе.

Те, кто выступал за сдержанность, какое-то время одерживали верх. Италия сохранила нейтралитет в войне с Польшей. Когда я приехал в Турин, в позиции нашего итальянского партнера просматривалось два различных аспекта. Масса несведущих были в восторге от германского успеха во Франции и одобряли своих фашистских лидеров за то, что в данном случае они оказались «на правильной стороне», то есть на стороне победителей. В Италии, как и в Германии, в армии и МИДе было некоторое число недальновидных приверженцев партии, презиравших скептицизм, как признак слабости и недостаточной уверенности в превосходстве тоталитарных систем. Именно такие люди вместе с партией подтолкнули вступление в войну. Немцы в миссии не могли, естественно, открыто обсуждать подобные вопросы с другими. Но они видели ту пропасть, которая даже в Италии разделяла легковерных оптимистов и специалистов в военной области, судивших об обстановке более серьезно. Любого, кто недостаточно возносил хвалу германской армии, называли скептиком. Таковыми считались глава итальянской комиссии по перемирию генерал Пинтор и его начальник штаба граф Джели.

Благодаря генералу Генриху фон Штюльпнагелю, возглавлявшему германскую комиссию по перемирию, меня назначили руководителем миссии. К счастью, этот высокоодаренный человек и его компетентный начальник штаба полковник Беме правильно оценивали наши объективные доклады об обстановке. Эти доклады составлялись абсолютно независимо от нашего посольства в Риме.

Однако генерал фон Штюльпнагель понимал, что не должен получать от нашей миссии связи «политический репортаж», поскольку ему казалось, что это функция посла. Вероятно, германское министерство иностранных дел, имевшее своего представителя в комиссии по перемирию, дало ему указания на этот счет. Очень скоро стало ясно, что «неполитический» доклад по такому политическому вопросу невозможен. Комиссия в Висбадене выражала признательность за все присылаемые нами сообщения и сама решала, какую их часть пересылать в ОКБ, которому она подчинялась.

Поначалу я раз в месяц посещал наше посольство в Риме, позднее поддерживал связь в основном с военным атташе генералом фон Ринтеленом и время от времени с другими сотрудниками посольства. Таким образом, за двухлетний период я имел возможность быть свидетелем исторических событий огромной важности.

УПАДОК «ОСИ»

Пришествие Гитлера и национал-социализма стало началом конца фашизма Муссолини. Масса людей в обеих странах, очевидно, считали иначе. Две тоталитарные системы казались им тесно связанными, их победы должны были привести к новому мировому порядку. Однако за кулисами происходил развал «Оси». Италия оказалась замешанной в победе национал-социализма, и ей было поздно отступать. Процесс упадка проявлялся на трех различных уровнях: разгром обеих стран на театрах войны, растущее влияние партии на государство и усиливающаяся зависимость Муссолини от Гитлера.

Вопреки совету своих военных специалистов Муссолини согласился с тем, что нашептали ему члены фашистской партии, и отверг имевшуюся возможность сохранить нейтралитет во время Французской кампании. А ведь именно итальянское правительство постаралось удержать Гитлера от вступления в войну с Польшей.

Против политики войны был не только Генеральный штаб, но и король, и наиболее дальновидные фашисты. Вскоре после моего прибытия в Турин один старший итальянский офицер свозил меня посмотреть на бои с французами в Альпах, где я просто пришел в восторг от того, насколько приспособлена итальянская армия к боевым действиям в горах. И все же не стоило говорить об «успехах», ибо едва ли они были впечатляющими в течение этих нескольких дней противостояния. Французы капитулировали, поскольку немцы уже обошли их с тыла. Наиболее ответственные военные отнеслись к этому как к потере престижа. Позднее события подтвердили обоснованность предупреждений Генштаба о том, что Италия недостаточно вооружена для ведения большой войны.

И все-таки победа Германии затмевала все остальное. Народ предвкушал нападение на Англию и ее поражение. А итальянская пресса начала шумно требовать, чтобы Корсика, Тунис, Джибути и даже Ницца стали итальянскими. Итальянская комиссия по перемирию должна была наблюдать за сложной обстановкой в средиземноморской части, в то время как германская комиссия занималась метрополией – Францией.

Престиж Италии, потерянный во Франции, был восстановлен завоеванием Британского Сомали. Но коммуникации с Абиссинией можно было сохранить только в том случае, если бы итальянский флот господствовал на Средиземном море и если бы пал Египет. Поэтому войска получили приказ начать наступление из Ливии на Суэцкий канал. Вскоре это наступление было остановлено, что повлекло за собой новые разочарования.