Докладные записки и письма в 3-е Отделение

(Январь 1830 года.)

ЦГАОР, ф. 109, Секретный архив, оп. 1, ед. хр. 1896.

А. X. Бенкендорфу

Милостивый государь Александр Христофорович!

Находив всегда в особе Вашего Высокопревосходительства благодетельного себе покровителя, прибегаю к вам с всепокорнейшею просьбою.

Вам известно верноподданническое усердие и беспредельная преданность, с коими я стараюсь служить Государю Императору; известно, что я ничем в жизни не подорожу для исполнения его священной воли, сколько то состоит в слабых силах частного человека. При всем том, мне не всегда удавалось достигать цели всех трудов и помышлений моих – Высочайшего благоволения! – И в начале нынешнего года, за спор литературный о романе «Юрий Милославский», был я арестован[23 - В конце января 1830 года за рецензию на роман М. Загоскина «Юрий Милославский» Булгарин получил выговор от Бенкендорфа (по повелению царя). Несмотря на запрет продолжать полемику, он поместил в «Северной пчеле» вторую статью против романа: по приказу царя 30 января был арестован и несколько дней провел на гауптвахте.]. Я перенес гнев монарха с покорностью верноподданного, быв уверен, что последующими ревностными трудами успею загладить неумышленную вину мою и доказать Государю на самом деле, что готов спорить со всеми его верноподданными в усердии к его особе и в самом беспредельном повиновении Высочайшей его воле.

Ныне прибегаю к Вашему Высокопревосходительству с покорнейшею просьбою быть моим предстателем у священного монаршего престола, в защищении моей чести и доброго имени верноподданного.

В N 145 «Северной пчелы» сего года напечатана статья «Письмо поляка и проч.», рассмотренная и одобренная Вашим Высокопревосходительством.

Ныне, в 149 нумере Спетербургских академических Ведомостей, редактор оных, г. Пезаровиус[24 - П. П. Пезаровиус (1776—1847)-создатель и редактор (1813—1821: 1840—1847) газеты «Русский инвалид»: в 1830 году редактировал газету «Санкт-Петербургские ведомости», издаваемую Академией наук.], напечатал на помянутое письмо возражение, в котором старается представить в превратном виде намерение и цель сочинителя сего письма, взводит на издателей «Северной пчелы», а преимущественно на меня, природного поляка, обвинение в старании оправдать варшавских бунтовщиков и тщится изобразить сочинителя сего письма изменником в отношении к России! – Статья г-на Пезаровиуса произвела самое пагубное впечатление и принята как декларация правительства, ибо газета Спетербургская почитается официальною. – Умы простого народа воспылали, благонамеренные россияне негодуют, поляки в отчаянии.

Ваше Высокопревосходительство! Все статьи политического содержания, печатаемые в «Северной пчеле», подвергаются предварительно Вашему рассмотрению, следственно в них не может быть ничего противного духу правительства, и они неоднократно, как Вам известно, производили в русской публике самое благоприятное действие. – Но как же они могут достигать сей цели, когда публика увидит, что сии самые статьи подвергаются осмеянию и ругательству в газете, почитаемой официальною? – И как мне можно будет продолжать мое благонамеренное занятие в пользу правительства, когда меня за то будут всенародно оскорблять и клеветать, а я не в состоянии опровергнуть сей клеветы, ибо всякое возражение в «Северной пчеле» воспрещено, да и защита мнений правительства превышает силы частного человека.

В сем стеснительном положении, весьма для меня тягостном, осмеливаюсь просить Ваше Высокопревосходительство об исходатайствовании мне, во-первых, у правосудного монарха удовлетворения в оскорблении моей чести г. Пезаровиусом, удовлетворения гласного и всенародного, каково было оскорбление, ибо на некоторых людей письменные выговоры не имеют действия, и, во-вторых, о подчинении Академических Ведомостей общей ценсуре, для прекращения на будущее время подобных нарушений высочайше утвержденных правил о ценсуре, и для охранения частных людей от оскорбления. С глубочайшим высокопочитанием и совершенною преданностью

честь имею пробыть

Милостивый государь

Вашего Высокопревосходительства

всепокорнейшим слугою

Фаддей Булгарин.

16 декабря 1830

Спбург.

ЦГАОР, ф. 109, 1 экспедиция, 1830, ед. хр. 446, ч. VI, л. 18—19.

Л. В. Дубельту

Милостивый государь Леонтий Васильевич![25 - Л. В. Дубельт (1792—1862) – начальник штаба Отдельного корпуса жандармов; с 1839 по 1856 год – управляющий III отделением.]

Позвольте мне обратить внимание Вашего превосходительства на предмет, который многие благонамеренные люди почитают ничтожным, а я признаю чрезвычайно важным, в государственном отношении. Говорю о книгопечатании.

Все согласны в том, что оно произвело, производит и будет производить величайшее зло в Европе и многие почитают запретительные и полицейские меры достаточными к уничтожению и распространению зла. По моему крайнему убеждению: в этом огромная ошибка, и я знаю по опыту и имею на то доказательства, что это лекарство производит иногда более вреда, чем самый яд, которым якобинцы отравляют народы.

Никакая власть, никакая сила, самая зоркая блюстительность не могут удержать разлива идей и самая жестокая и поносная казнь не может воспрепятствовать ввозу запрещенных книг в государство, имеющее необъятную сухопутную границу, примыкающую к государствам, где введено свободное книгопечатание. Удивительно, но справедливо, что даже из Турции, чрез страны закавказские, ввозились в Россию запрещенные книги. Вредные же идеи распространяются быстро изустно и намеками в печати. Истребить все это – невозможно.

Разлив зла происходит от убеждения, что оно благо. Говоря военным языком: зло в одном месте овладевает разумом блокадою, в другом приступом, а где нет вовсе защитников добра, там без всякой борьбы утверждает свое господство. Убеждение можно уничтожить только убеждением. Об этом весьма многие вовсе не помышляют, и, напротив, у нас пресечены к тому все возможные средства.

Любовь к Государю и престолу можно и должно возбуждать не громкими фразами, но доказательствами (которых, благодаря Бога, у нас довольно!), что Россия всем своим благосостоянием и просвещением обязана Государям из благословенного рода Романовых – и приверженность к самодержавию должно распространять и утверждать доказательствами – что оно одно может существовать в необъятной России. Если верят, что дурные и вредные идеи производят действие, хотя опыт обнаруживает их лживость, как же не верить, что здравые идеи, подкрепленные доказательствами, не принесут пользы?

Каковы бы ни были ценсурные законы, они никогда не принесут пользы, если для исполнения их не выберут людей разумных, понимающих дело, образованных, пользующихся уважением.

Нынешняя наша ценсура дожила до высшей степени смешного. Составился целый список запрещенных слов: запрещается самое полезное и благонамеренное. По всей России кружат анекдоты, изображающие ценсуру в смешном виде – и невольно все бестолковые ее действия относятся на счет правительства. О вреде от этого почитаю излишним распространяться.

Тогда, как во всех сословиях носятся слухи и происходят толки о том, будто правительство намерено уничтожить или по крайней мере противодействовать просвещению России, я написал статью о деятельности одного университета, более других мне известного[26 - Речь идет о Дерптском университете, рядом с которым находилось булгаринское имение Карлово.], на пользу русского просвещения – доказывая, что за это Россия обязана царям русским. Статья эта – как увидите: запрещена ценсурою.

Желал бы я знать, что тут неблагонамеренного? Кажется мне, что Высшее правительство должно обратить внимание на это, если полагают, что должно добром противодействовать злу[27 - Запросив по этому поводу цензуру. Дубельт получил ответ, что в августе было повеление царя «решительно запретить в журналах и ведомостях все статьи за университеты и против них» (ЦГАОР. ф. 109. 1 экспедиция. 1830. ед. хр. 446. ч. VI. л. 141).].

За сим с изъявлением высокого моего уважения и душевной преданности, честь имею быть

Вашего превосходительства

Милостивого государя

покорнейшим слугою

Фаддей Булгарин.

5 октября 1849

Петербург.

ЦГАОР, ф.109, 1 экспедиция, 1830, ед. хр. 446, ч. VI, л. 137.

* * *

Милостивый государь Леонтий Васильевич!

Ваше превосходительство вспомнили 5 ноября, что я пред незабвенным графом Александром Христофоровичем Бенкендорфом называл III-е отделение собственной его Величества канцелярии: l'Hospital des incurables[28 - Больница для неизлечимо больных (франц.).], потому что несчастные, отвергнутые целым миром, находили только в ней одной помощь и утешение, и дела, от которых все сильные земли отнекивались, получали там новый ход и направление. Многое с тех пор переменилось, но я никак не могу расстаться с идеей, что кто близок к Государю, тот обязан говорить ему правду, и потому прибегаю с покорнейшею просьбою к Вашему превосходительству о представлении его сиятельству графу Алексею Федоровичу[29 - Граф А. Ф. Орлов (1786—1861) – шеф жандармов и главный начальник III отделения с 1844 года. С ним у Булгарина не сложилось столь доверительных отношений, как с Бенкендорфом. в этот период Булгарин действовал главным образом через Дубельта.], по видимому маловажного, но в существе своем весьма важного обстоятельства.

Из подлинного письма тайного советника Панаева[30 - В. И. Панаев (1792—1859) – поэт; с 1832 года – директор канцелярии Министерства императорского двора.] к Н. И. Гречу[31 - Н. И. Греч (1787—1867) – писатель, журналист, близкий друг Булгарина, совместно с ним издававший и редактировавший «Северную пчелу».]. Ваше превосходительство усмотреть изволите, что Государю Императору угодно было запретить печатать все, относящееся к юбилею 25-летнего благополучного и славного его царствования. Весть эта из ценсурного комитета и департамента народного просвещения с быстротою мысли или молнии распространилась по городу и произвела самое горькое впечатление, дотронувшись до (слово нечитаемо) народного самолюбия.

Люди никак не могут постигнуть, почему запрещают верноподданным изливать чувства своей любви и преданности к Государю! Если почитают нас недостойными, по недостатку высоких талантов, возвыситься до величия дел, совершенных в эти 25-ть лет, то лепет благодарности и любви народной выше всякой поэзии!

Признаюсь – я сам не постигаю, почему не позволено нам излить наши чувства!

Чтоб вы не подумали, что авторское самолюбие или надежда на внимание Государя заставляют меня обратиться к Вашему превосходительству – я даже не посылаю Вам статьи мною написанной, которая стоила мне двух недель моей жизни – но посылаю статью чужую – чисто историческую и прошу покорнейше умилостивить графа об исходатайствовании соизволения на ее напечатание. Пока внутри России узнают о запрещении изливать чувства наши, нас будут упрекать в неблагодарности, и даже в чем худшем, к Тому, которого мудростью, благостью и силою души мы все живем покойно и счастливо!

С высоким и истинным уважением н душевною преданностью честь имею быть

Вашего превосходительства

Милостивого государя

покорнейшим слугою

Фаддей Булгарин.