Чёртова сова

Ох, упрям! Сижу в кабаке.
Сыт и пьян, и нос в табаке.
То ли песня вдалеке,
то ли где-то свадьба…
Штоф вина на столе пустом
у окна, а в окошке том —
над господским над прудом
белая усадьба.

Сыр да бор да негромкий сказ,
мол, недобр у барыни глаз —
привораживает враз,
хуже не сказать бы…
Черти пьяные, вы о ком?
Я-то с барыней не знаком!
Ну а сам взгляну тайком
в сторону усадьбы.

Что ж, колдунья, твоя взяла!
Грош кладу я на край стола.
Углядела, повела…
Век тебя не знать бы!
Волшебством ты и впрямь сильна:
я в шестом кабаке спьянА,
а в окошке вновь она —
белая усадьба…

* * *

Далии Трускиновской

Как ты там, за рубежом,
у стеклянных побережий,
где февральский ветер свежий
так и лезет на рожон?

Та ли прежняя зима
в городках, где даже тюрьмы
до того миниатюрны,
что уж лучше Колыма?

Ты в моем проходишь сне
мостовой черногранитной
за новёхонькой границей
в новорожденной стране.

Взять нагрянуть невпопад
в город вычурный и тесный
под готически отвесный
прибалтийский снегопад.

Ты откинешь капюшон,
на меня с улыбкой глядя.
Растолкуй мне, Бога ради:
кто из нас за рубежом?

* * *

Далии Трускиновской

Так неистова светла
грань весеннего стекла,
что хотел бы жизнь растратить —
да растрачена дотла!

Четвертованная грусть.
Четвертованная Русь.
Я к тебе через границу
и ползком не проберусь.

Кружевные берега
да непрочные снега —
всё как есть перечеркнула
полосатая слега.

Вот и водка налита,
да какая-то не та:
вроде пробую напиться —
не выходит ни черта.

Колобродит у окна
одичалая весна.
Впору гибнуть за Отчизну,
хоть и бывшая она…

* * *

Счастье, выглянув едва,
обернулось пьяным бредом.
То ли предали слова,
то ли я кого-то предал.

ЦвЕта крови и чернил
грязь и ржавчина в горниле.
То ль кого похоронил,
то ль меня похоронили.

Безнадежное «зеро».
Где же адская бумага,
петушиное перо,