Алая аура протопарторга

Анчутка только ойкнул и вжался спиной в трухлявую кору пня. Слышал ли он про Африкана? Да кто ж про него в Лыцке не слышал? Его именем бесов изгоняли, не говоря уже о прочей мелкой нечисти.

– Ну, не дрожи, не дрожи… – Огромная ладонь грубовато огладила вздыбленный загривочек Анчутки, и домовой наконец рискнул открыть глазёнки. – Или это ты от холода так?

– Ага!.. – соврал Анчутка.

– А вот мы сейчас костерок разведём, – утешил страшный собеседник и поднялся, хрустнув суставами. – А то и меня тоже что-то пробирать начинает… Ну-ка, посторонись.

Анчутка поспешно отскочил от пня шага на четыре. Африкан же насупился, воздел широкие ладони и невнятно пробормотал нечто такое, от чего домовой в страхе попятился ещё дальше. Разобрать ему удалось всего несколько слов: «Из искры – пламя», – ну и, понятно: «Во имя отца и сына…»

Сухой пень громко треснул и полыхнул – да так яростно, будто солярой на него плеснули.

– Увидят!.. – ахнул Анчутка, испуганно тыча лапкой в сторону моста, наполовину утонувшего в сумерках.

– Да и пёс с ними, – равнодушно отозвался Африкан, присаживаясь перед пламенем прямо на траву. – Они ж ещё ничего не знают… Может, я сюда на рыбалку приехал… Так значит, говоришь, Анчутка, выжили тебя из Лыцка?

Анчутка вконец оробел – и потупился. Спрашивал-то не кто-нибудь – спрашивал первый враг всей лыцкой нечисти. Не жаловаться же, в самом деле, Африкану на Африкана… Ой! А вдруг никакой он не Африкан? Мог ведь и нарочно соврать! У людей это запросто… Нет, всё-таки Африкан! Вон аура какая… с протуберанцам… Аж обжигает…

– Выжили… – с судорожным вздохом признался домовой.

– Вот и меня выжили… – задумчиво молвил тот. Помолчал и подбросил в костёр обломок гнилой хворостины. – Так что оба мы теперь, выходит, беженцы…

Бедная Анчуткина головёнка пошла кругом. Да что же это творится на белом свете? Ну ладно, домовой, допустим, сошка мелкая… Но чтобы самого Африкана? Этак, пожалуй, скоро и сатану из пекла выживут…

Анчутка хотел со страхом взглянуть на внезапного товарища по несчастью, но со страхом – не получилось. Вместо этого домовой ощутил вдруг такой прилив доверия, что даже слегка задохнулся.

– А под мостом нарочно верёвку натянули… – тут же наябедничал он от избытка чувств. – И елеем пропитали…

– Ну, а как ты хотел? – покряхтывая от неловкости, ответил ему Африкан. – Борьба идёт с вашей братией… Борьба…

– Да-а… – обиженно распустив губёшки, протянул Анчутка. – Борьба! Ну вот и открыли бы границу, раз борьба. Мы все тогда разом и ушли бы… Или уж уничтожьте нас, что ли, совсем, чтоб не мучаться… – Последнюю фразу домовой скорее прорыдал, нежели произнёс. Пригорюнился – и умолк.

Сумерки к тому времени успели перебраться и на территорию суверенной Республики Баклужино. Темнело быстро. Потрескивал, приплясывал костёр. На мосту включили пару прожекторов и принялись шарить ими вверх и вниз по течению: не пытается ли кто пересечь государственную границу вплавь. Пламя на левом берегу, надо полагать, вызывало сильнейшие подозрения и у лыцких, и у баклужинских прожектористов. Обоих беженцев то и дело окатывало ушатами света.

– Наивный ты, Анчутка, – промолвил наконец Африкан после продолжительного молчания. – Бороться и уничтожать – далеко не то же самое. Я тебе больше скажу: у нас в политике – это вообще понятия прямо противоположные… – Подбросил в огонь ещё одну гнилушку и, мудро прищурившись на пляшущее пламя, продолжал с ядовитой усмешкой: – Надо тебе, скажем, споить народ… Ну и объяви борьбу с алкоголизмом… Надо расшатать дисциплину – объяви борьбу за её укрепление… А уничтожают, Анчутка, по-другому… Уничтожают так: бац – и нету! Никакого шума, никакой борьбы… Была нечистая сила – нет нечистой силы. Не веришь – поди посмотри, вон на стенке Указ висит: нетути… Отменена с сегодняшнего дня. Число и подпись…

Он опять закряхтел, нахохлился и, низко надвинув пегие брови, уставился в костёр.

– Или, скажем, так… – сдавленно примолвил он как бы про себя. – Был чудотворец Африкан – нет чудотворца Африкана… М-да…

Анчутка слушал – и помаргивал. Из сказанного он мало что уразумел, поскольку в высокой политике не разбирался. Одно было ясно: плохо сейчас Африкану. Может быть, даже хуже, чем самому Анчутке.

Внезапно по костру – будто палкой ударили. Прогоревший почти уже насквозь пень ахнул и развалился, осыпав беженцев искрами и раскалёнными добела угольками. Анчутка подскочил, отряхивая шёрстку. Африкан медленно повернул голову и тяжко воззрился в исполосованный прожекторами сумрак.

– Ох, вы у меня там сейчас достреляетесь… – проворчал он, и до Анчутки дошло наконец, что кто-то из пограничников пальнул по их костру из снайперской винтовки.

– У них пули освящённые! – торопливо предупредил он.

– Да знаю… – вздохнул Африкан. – Сам и освящал…

Согнулся, став ещё сутулее, и зачем-то принялся медленно расшнуровывать высокие ботинки солдатского образца. Разулся, скрепил шнурки единым узлом и со вздохом поднялся на ноги. Повесил обувь на плечо, а потом вдруг склонился к Анчутке и, раскрыв как бы через силу глубокие усталые глаза, заглянул домовому в самую что ни на есть душу.

– Так что, дружок, дорога нам теперь с тобой – одна…

Эти произнесённые хрипловатым шёпотом слова почему-то бросили Анчутку в дрожь. Веяло от них жутью… Африкан взял домового в большие ладони и, оступаясь, направился вниз, к воде. Да, но он же сам сказал, что тоже не умеет плавать! Значит где-то лодку припрятал в камышах… Обрадоваться этой своей мысли Анчутка так и не успел, поскольку в следующий миг луч прожектора обмахнул берег, не обозначив нигде ни лодки, ни даже камышей…

«Топиться идёт!» – грянула догадка, и Анчуткино сердечко неистово заколотилось.

Ну, конечно! Назад пути – нет, вперёд – тоже… Сейчас ведь утопит! Анчутка зажмурился и, вцепившись всеми четырьмя лапками в пахнущую ладаном рясу, уткнулся в неё мордочкой, словно надеясь оглушить себя хотя бы этим слабым дурманом.

Внизу зачавкало, потом захлюпало, потянуло холодом. Вода, надо полагать, подступала всё выше и выше. Берег – крутой, стало быть, ещё шаг – и скользкое дно уйдёт навсегда из-под косолапых ступней Африкана… Но тут в отдалении грянули, отразились от речной поверхности истошные человеческие крики – и любопытство превозмогло. Анчутка не выдержал, осторожно приоткрыл один глаз – и, к изумлению своему, обнаружил, что они с Африканом почти уже достигли середины Чумахлинки.

Упрямо склонив плешь и уперев бороду в грудь, опальный чудотворец пересекал государственную границу по воде, аки посуху. Оба прожектора давно уже держали его сутулую грузную фигуру в перекрестье лучей. Из-под босых косолапых ступней Африкана при каждом шаге разбегались по наклонной речной глади сверкающие концентрические круги. Если верить слуху, на мосту творилось нечто невообразимое: беготня, суматоха… Потом, как бы спохватившись, с левого берега забил пулемёт. Первая очередь вспорола воздух совсем рядом, и Анчутка, ойкнув, снова зарылся личиком в рясу.

Африкан недовольно мотнул головой – и пулемёт заклинило. Оплетённый древесными корнями баклужинский берег был уже в десятке шагов от нарушителя.

Глава 2. Историческая справка,

возраста не имеет, документ

Соперниками Лыцк и Баклужино чувствовали себя с незапамятных времён. Хаживали бесперечь стенка на стенку, а то и учиняли прелютые дрекольные бои, доходящие во дни гражданских распрей до сабельных. Однако, уже за годы первых пятилеток грамотность населения заметно возросла, кулачных и прочих физических расправ стало поменьше, сведение счетов приняло форму доносительства в письменном виде, а там и вовсе переродилось в социалистическое соревнование. Теперь же, после распада Сусловской области, противостояние двух бывших районов, а ныне – держав, обрело чётко выраженный идеологический характер. Если в Лыцке к власти пришли православные коммунисты, то на выборах в Баклужино победу одержало общественно-политическое движение «Колдуны за демократию».

И это вполне естественно. Не зря ведь при царском режиме всех лыцких обывателей дразнили богомольцами, а баклужинцев – знахарями да шептунами.

Перебирая архивные документы, постоянно ловишь себя на мысли, что Лыцк и Баклужино больше всего на свете опасались как-нибудь случайно оказаться по одну сторону баррикады. В исторических памятниках первое упоминание об их вражде совпадает по времени с воцарением дома Романовых, когда Лыцк единодушно признал законным государем Михаила Фёдоровича, а Баклужино столь же решительно поддержало какого-то там по счёту Лжедимитрия… Погожим летним днём ватаги воровских казаков Заруцкого и еретицы Маришки перешли Чумахлинку и осадили бревенчато-земляные стены Лыцка. По одним данным, вёл их атаман Неупокой-Карга, по другим (менее достоверным) атаман Баловень. Однако все без исключения источники утверждают, что мятежников на Лыцк навели именно баклужинцы.

Пощады ждать не приходилось. Обычай атамана Баловня (да и прочих атаманов) забивать пленникам порох в интимные места, а затем его поджигать, был в ту пору общеизвестен. Отразить приступ также не представлялось возможным в связи с общей ветхостью городских стен и подавляющим преимуществом противника. Кроме того, кто-то из баклужинских знахарей, приставших к воровским казакам, применил разрыв-траву и с её помощью сбил засовы с крепостных ворот.

И тогда, совершенно справедливо рассудив, что заботиться пора уже не столько о бренных телах, сколько о бессмертных душах, жители причастились, исповедовались и вышли навстречу гибели с чудотворным образом Лыцкой Божьей Матери.

Дальнейшее известно. Как только шествие с пением и плачем показалось на гребне покатого земляного вала, кто-то из разбойников (тоже, как говорят, баклужинец) выпалил в икону из пищали и, что самое страшное, попал. Осаждающими тут же овладело безумие, с оружием в руках кинулись они друг на друга и, понеся крупные потери, расточились сами собой.

Впрочем, известный русский историк Костомаров сомневался в достоверности этой легенды, указывая, что нечто подобное ранее имело место при осаде Новгорода суздальцами. Упрекать его за это не стоит. При всей своей проницательности ученый просто не мог предвидеть, что в 1919 году чудо повторится. А оно повторилось. Только на сей раз чудотворная рассеяла уже не воровских казаков еретицы Маришки, а – боязно молвить! – красногвардейский полк имени товарища Марабу (возможно, Мирабо). К сожалению, опираться здесь приходится лишь на устные предания, поскольку документов, подтверждающих это ошеломительное событие, в архиве обнаружить не удалось. Скорее всего, бумаги чуть позже были изъяты и уничтожены по личному распоряжению Лаврентия Павловича Берии.

Непонятно, правда, почему малое время спустя чудотворная не обратила в бегство трёх баклужинских чекистов, пришедших изымать её из храма. Видимо, батюшка просто побоялся вынести икону им навстречу.

В годы социалистического строительства борьба двух райцентров свелась, в основном, к тому, что Лыцк и Баклужино всячески помогали советской власти ущемлять друг друга. И советская власть, как правило, шла навстречу: то с религией борьбу начнёт, то с вредными суевериями.

Единственное, что объединяло подчас давних соперников, – это глубокая неприязнь к областному центру. Собственно, всё началось с того, что Павел Первый со свойственной ему внезапностью разжаловал Баклужино с Лыцком в селения и отдал первенство – кому? Даже вспомнить неловко, что это был за городишко и как он в ту пору назывался!

Впрочем, в данном случае всё ограничилось неприязнью – до ненависти не дошло. Город Суслов был всегда настолько зауряден, что отнестись к нему всерьёз соперники не могли при всём желании. Достаточно сказать, что, когда ликующие россияне, развалив социалистическую державу, кинулись на радостях возвращать градам и весям их исконные имена, Суслов даже переиначить не удалось. До 1982 года он, оказывается, звался Бонч-Бруевичи, а предыдущее имечко, наречённое ему в сердцах Петром Первым, звучало просто непристойно. Тогда привлекли краеведов. Те подняли документы – и обнаружили, что городок известен ещё с XV века и что именовался он в ту пору опять-таки Сусловым, но только уже не в честь видного идеолога и члена Политбюро ЦК КПСС, а в честь самого обыкновенного сусла.

Два столетия подряд Лыцк и Баклужино, скрепя сердце, признавали первенство этого убогого населённого пункта – и ждали своего часа. И вот час настал. Теперь уже ни Москва, ни областной центр, ни Павел Первый не могли помешать двум суверенным государствам расквитаться друг с другом за прошлые обиды.

И первейшей из обид являлось пребывание в баклужинском краеведческом музее чудотворной иконы Божьей Матери Лыцкой, изъятой в своё время тремя антихристами в кожанках.

Православные коммунисты вот уже несколько раз требовали немедленного возврата святыни, на что Лига Колдунов отвечала неизменным отказом, мотивируя своё решение тем, что в момент распада области данное произведение искусства находилось на территории Баклужино и, стало быть, является достоянием Республики.

Танковое сражение возле хутора Упырники (ныне – колхоз «Светлый путч»), где, по слухам, с одной стороны участвовало девять машин, с другой – семь, ничего в судьбе иконы не изменило. Как, кстати, и артобстрел Чумахлы.