История любви

– То, что мне это нравится.

Всю дорогу, пока мы шли до нее (у меня машина, но Дженни хотела пешком), она держала меня за рукав. Не за руку – за рукав. Не просите у меня объяснения. Перед дверью Бриггс-Холла я не поцеловал ее на прощание.

– Слушай, Джен, я, может быть, не позвоню тебе несколько месяцев.

Она секунду молчала. Несколько секунд.

Наконец спросила:

– Почему?

– Или же сразу позвоню, как войду в комнату.

Я повернулся и пошел прочь.

– Негодяй! – догнал меня ее шепот.

Я повернулся и зарядил с дистанции в семь метров:

– Понимаешь, Дженни, ты наехать можешь, а на себя не позволяешь.

Хотел бы видеть выражение ее лица, но стратегия не позволяла мне еще раз обернуться.

Когда я вошел к себе, мой сосед по комнате Рэй Стрэттон играл в покер с двумя приятелями-футболистами.

– Здорово, животные.

Они отозвались надлежащим бурчанием.

– Чего достиг сегодня, Олли?

– Гол и передача, – ответил я.

– От Кавильери.

– Не твое дело.

– Кто это? – спросил один из бегемотов.

– Дженни Кавильери, – ответил Рэй. – Музыкантка, ботаничка.

– Знаю ее, – сказал другой. – Недотрога.

Отвернувшись от похотливых жлобов, я размотал шнур и ушел с телефоном в спальню.

– Она играет на рояле в Баховском обществе.

– А во что играет в Барретовском?

– «А ну-ка, доберись».

Хрюканье, кряканье, ржанье. Животные смеялись.

– Джентльмены, имел я вас.

И с этими словами вышел.

Я закрыл дверь от недочеловеческих звуков, снял туфли, лег на кровать и набрал Дженни.

Говорили шепотом.

– Джен, ты…

– Да?

– Джен, что бы ты сказала, если бы я сказал тебе…

Я замялся. Она ждала.

– Думаю… я люблю тебя.

Наступила пауза. Потом она очень тихо ответила:

– Сказала бы, что ты брехло.

Она положила трубку.

Я не расстроился. И не удивился.

3

В игре с Корнеллским университетом я повредился.

Вообще-то, виноват был сам. Сгоряча допустил нехорошую ошибку, обозвав их центра сраным кануком[11 - Канук – канадец французского происхождения.]. Оплошность заключалась в том, что четверо в той смене были канадцы – все, как выяснилось, горячие патриоты, крепко сбитые и в зоне слышимости. И в придачу к травме заработал штраф. И не двухминутное удаление – пять минут за драку. Слышали бы вы, как заухали болельщики Корнелла, когда услышали объявление! Гарвардских притащилось мало в такую даль – Итака, Нью-Йорк, – хотя на кону было первое место Лиги плюща. Пять минут! Садясь на скамью, я представлял себе, как наш тренер рвет сейчас волосы на голове.

Джеки Фелт подбежал ко мне. Только тут я почувствовал, что вся правая половина лица у меня разбита в кровь. «Господи», – повторял он, обрабатывая ее квасцовым карандашом.

– Черт, Олли.

Я сидел тихо и смотрел в пустоту. Стыдно было посмотреть на лед, где подтверждались мои худшие страхи. Корнелл забил. Болельщики красных ревели, вопили, гикали. Счет сравнялся. Корнелл был близок к победе – и первенству Лиги. Проклятье – а я отсидел еще только половину штрафа.

На противоположной трибуне горстка гарвардских мрачно притихла. Болельщики обеих команд уже забыли про меня. Только один человек продолжал смотреть на скамью штрафников. Да, он был там.

«Если конференция закончится вовремя, постараюсь приехать на игру с Корнеллом». Сидел среди гарвардских болельщиков – но не кричал, конечно, – Оливер Баррет III.

По ту сторону льда невозмутимо и молча Каменноликий наблюдал, как кровоостанавливающими салфетками убирают остатки крови с лица его единственного сына. Что он думал, как считаете?

«Тц-тц-тц» или что-то в этом роде словами?