История любви

Когда я обернулся, ее уже не было. Встал, чтобы увидеть подальше, и в это время сказали, что две штрафные минуты истекли. Я выскочил на лед.

Публика приветствовала мой выход. Баррет на краю, команда в полном составе. Где бы Дженни ни стояла сейчас, она слышала, с каким энтузиазмом встретили мой выход. Да какая разница, где она там.

Где?

Ал Реддинг щелчком запустил убийственную шайбу, наш вратарь отбил ее в сторону Джина Кеннауэя, тот отпасовал на ход мне. Я погнался за шайбой и на долю секунды отвлекся – посмотреть, где там Дженни. Увидел. Там. На трибуне.

И в следующую секунду очутился на заду.

Два зеленых гада врезались в меня, и я ехал сидя – черт! – сгорая от стыда. Баррета уронили. Слышал стоны верных гарвардских болельщиков и ехал на заду. И кровожадные дартмутские скандировали:

– Дави! Дави!

Что подумает Дженни?

Дартмут снова был в нашей зоне; вратарь отбил шайбу, Кеннауэй пропихнул ее Джонсону, тот запустил мне (я уже был на ногах). Болельщики завелись. Гол назревал. Я подхватил шайбу и на скорости вошел в их зону. Оба их защитника устремились ко мне.

– Жми, Оливер! Рви!

Сквозь ор прорвался пронзительный вопль Дженни. Исключительно свирепый. Я увернулся от одного защитника, а в другого врезался с такой силой, что сбил ему дыхание – и, вместо того чтобы бросить, стоя на одном коньке, отправил шайбу Дейви Джонсону. И Дейви вогнал ее в сетку.

Гарвард повел!

Через секунду мы уже обнимались и целовались. Я, Дейви Джонсон и остальные. Обнимались, целовались, хлопали друг друга по спине и прыгали (на коньках). Публика кричала. А дартмутский, в которого я врезался, еще сидел на льду. Болельщики бросали на лед свои программки. Дальше Дартмут посыпался. (Это метафора; их защитник встал на ноги, когда отдышался.) Мы размазали их 7: 0.

Если бы я был сентиментален и настолько обожал Гарвард, чтобы повесить на стену фотографию, это был бы не Уинтроп-Хаус, не Мемориальная церковь, а Диллон. Диллон-Филд-Хаус[8 - Диллон-Филд-Хаус – здание спортивных команд Гарварда и центра спортивной медицины.]. Если бы у меня было духовное пристанище в Гарварде – то этот дом. За эти слова Нат Пьюси[9 - Натан Пьюси (1907–2001) – президент Гарвардского университета в 1953–1971 гг.] мог бы отобрать у меня диплом. Но библиотека Уайденера значила для меня гораздо меньше, чем Диллон. Каждый день моей студенческой жизни я входил в этот дом, обменивался с ребятами похабными приветствиями, сбрасывал оковы цивилизации и превращался в спортсмена. Какое удовольствие – надеть ракушку, наплечник и свитер с номером 7 (мечтал о том, что после меня его выведут из употребления; не вывели), взять коньки и отправиться на Ватсон-Ринк.

Возвращение в Диллон было еще приятнее. Стаскиваешь пропотевшие доспехи, голый идешь к столу выдачи за полотенцем.

– Как прошло сегодня, Олли?

– Хорошо, Ричи. Хорошо, Джимми.

Потом в душ, слушать, кто кому заделал сколько раз в прошлую субботу вечером.

– Мы склеили там свинок из Маунт-Айды, слышь?..

А у меня была привилегия отдельного помещения для медитации. Повезло: непорядок с коленом (да, повезло – видели мое призывное свидетельство?) – после игры приходилось сидеть в гидромассажной ванне. Я сидел, смотрел на водоворот вокруг колена и мог подсчитывать синяки и ссадины (почему-то с удовольствием) и типа думать о чем-нибудь или ни о чем. Сегодня мог думать о своей шайбе и голевом пасе и о том, что практически гарантировал себе в третий раз подряд место в сборной Лиги плюща[10 - Лига плюща – группа самых престижных колледжей и университетов на северо-востоке США: Дартмутский колледж, Йельский, Принстонский, Гарвардский университеты и т. д.].

– Принимаем джеку-кузи?

Это был Джеки Фелт, наш тренер и самозваный духовный наставник.

– А на что еще это похоже, Фелт, – на дрочку?

Джеки хрюкнул и расцвел дурацкой улыбкой.

– Олли, знаешь, что не так с твоим коленом?

Я побывал у каждого ортопеда на Востоке, но Фелту было виднее.

– Ты неправильно питаешься.

Мне было не очень интересно.

– Ты мало соли ешь.

Подыграть ему – может быть, отстанет.

– Ладно, Джек, буду есть больше соли.

Как же он был доволен, черт! Он ушел с выражением полного довольства на своем идиотском лице. Слава богу, я остался один. Я погрузил приятно побитое тело в водоворот, закрыл глаза и сидел по шею в тепле. Аа-аа.

Черт! Дженни, наверно, ждет на улице. Надеюсь! Сколько я тут кайфовал, пока она торчит на кембриджском холоду? Я поставил новый рекорд по скорости одевания. Не высохнув толком, я распахнул центральную дверь Диллона.

Холод набросился на меня. Черт, какая стужа! И темень. Еще стояла кучка болельщиков. Поклонники хоккея, выпускники, мысленно не сбросившие доспехов. Такие, как старожил Джордан Дженкс, не пропускающий ни одной игры – ни дома, ни на выезде. Как они умудряются? В смысле, Дженкс – большой банкир. И почему они так?

– Тебе досталось, Оливер.

– Да, мистер Дженкс. Вы знаете, какой у них стилек.

Я искал взглядом Дженни. Ушла, отправилась одна в Рэдклифф?

Я отошел на три-четыре шага от ребят и в отчаянии вертел головой. Вдруг она вынырнула из-за кустов, лицо замотано шарфом, только глаза видны.

– Слушай, тут адский холод.

Как же я ей обрадовался!

– Дженни!

Инстинктивно, что ли, я легонько поцеловал ее в лоб.

– А я тебе разрешала?

– Что?

– Сказала, что можно поцеловать?

– Извини. Меня занесло.

– Меня – нет.

Мы были совсем одни, и было темно, холодно и поздно. Я снова ее поцеловал. Но не в лоб и не легонько. Это длилось довольно долго. Когда перестали целоваться, она продолжала держать меня за рукава.

– Мне это не нравится, – сказала она.

– Что?