Последний взгляд Марены

Ты куда да сподобляешься?
Ты не в гости да не к праздничку,
А к Кощею на круты горы,
Во безвестную да сторонушку,
Во неузнанную да окраинку…  —

причитали бабки Лебедица и Домобожица – две главные жрицы старой Марены.

Чучело Марены-Зимы трещало старой соломой в погребальном костре. Сежане были возбуждены и взбудоражены, особенно женщины, защищавшие перед сожжением чучело Зимы, и девушки, осаждавшие ледяную крепость, чтобы завладеть им. И хотя бабы и даже старухи бились отчаянно, поражение никого не огорчило. Ведь теперь зиме конец, впереди весна – зеленая трава, чистое небо, яркое солнце, весенние игрища, хороводы, пляски, Ярилины дни, Купала, после которой число замужних женщин пополнится нынешними противницами уходящей зимы. Растрепанные, со сбившимися платками, из-под которых виднелись влажные пряди разлохмаченных волос, с остатками снега на кожухах, с румяными щеками – а иные и со зреющими синяками, они еще не отдышались и поглядывали вокруг с торжеством и гордостью.

Народу собралось много. Толпа напирала, сжимала кольцо вокруг Марениной крады все теснее. Младина тогда отличилась в битве за чучело и стояла теперь в первых рядах возле костра, так близко, что жар пламени почти доставал до нее. Кто-то толкнул Младину в спину, и она оглянулась, нахмурившись – в костер ее, что ли, запихнуть хотят?

Толпа еще нажала, словно волна прошла по людскому морю за спиной; уже слышались недовольные и испуганные крики. А Младину движение толпы выпихнуло вперед, так что она едва не ткнулась в спину Лебедицы, стоявшей почти вплотную к погребальному костру зимы. Девушка едва увернулась, чтобы не толкнуть бабку, которая водила перед огнем руками с длинными опущенными рукавами, и упала на колени.

От костра отлетел уголек и упал на подол Младининого кожуха; она торопливо смахнула его рукавицей и при этом невольно бросила взгляд на краду.

Огонь почти целиком охватил чучело Мары, только голова в темном погребальном платке еще виднелась среди пламени. Перед сожжением на лицо богини кладут покрывало, чтобы очи Владычицы Закрадья не причинили вреда тем, кому еще не срок идти за ней. И сейчас это покрывало вдруг вспыхнуло; тонкая льняная ткань рассыпалась черным прахом, и в огненном обрамлении Младина увидела лицо богини с нарисованными углем черными очами.

То, чего видеть нельзя.

Отшатнувшись, Младина зажмурилась, будто пытаясь взять назад невзначай брошенный взгляд, метнулась в толпу. Нечеловеческим усилием втиснулась между чьими-то плечами, уцепилась за стрыя Радоту и пролезла ему за спину, не слушая возмущенных воплей вокруг. Оглядела вязаную рукавицу – нет, слава Макоши, не прожгла. Цел ли кожух?

Но подумала она об этом только по привычке. На самом деле сохранность праздничной сряды, в которую было вложено столько труда долгими зимними вечерами, сейчас занимала ее очень мало. Что-то с ней случилось; сердце билось, в душе кипело волнение, и в то же время казалось, что под ногами не земля, а зыбучие облака – можно оттолкнуться и полететь! Толпа сжимала ее со всех сторон, но Младина почти не ощущала давления – люди стали казаться ей какими-то неплотными, чуть ли не призрачными. Пожелай она – и сможет раздвинуть их одним движением, пройти сквозь них, как сквозь тени. Она стояла, прижав руки к груди, глядя перед собой, но почти ничего не видя.

Вокруг нее двигались горы мрака, веяли неведомые неземные ветра. Ей было тепло, она ощущала разом вялость и легкость, будто ей отказали все мышцы, но они больше и не нужны… Она знала, что стоит на вершине Овсеневой горы, среди людей родного сежанского племени, возле городка, где предки ее рода поселились лет двести назад, и в то же время ею прочно владело ощущение, что на самом деле она находится очень, очень далеко отсюда…

Что здесь пребывает лишь ничтожно малая часть ее существа и это не имеет никакого значения, потому что на самом деле она столь огромна, что вся эта Овсенева гора, Сежа с ее многочисленными поселками, да и вся земля племени кривичей – лишь пыль по сравнению с ее величием…

– Младинка, ты что застыла? – Кто-то потряс ее за плечо.

И странные ощущения схлынули. С усилием сосредоточившись, она обернулась и увидела девичье лицо – румяное от холода и движения, с нахмуренными светлыми бровями и криво повязанным платком, из-под которого виднелась нарядная тканка. Она точно знает эту девушку… очень хорошо знает, лучше некуда, но… Матушка Лада! Это же Веснояра, ее собственная родная старшая сестра. Опомнившись, Младина удивилась, как могла ее не узнать, что за заминка с ней случилась?

– Догорело уже, в обчину бегом, мать зовет! – Сестра потянула ее за руку. – Сейчас старики пойдут, а у нас хлеб не разложен, пиво не налито.

Да… После похорон Мары – братчина, надо идти накрывать столы… Младина потерла лоб под платком и пошла за Весноярой, на ходу пытаясь понять, что же с ней такое было. Голова немного кружилась.

За облаками пробивалось солнце – настоящее весеннее солнце, дышащее золотым теплым светом. Впереди ждет весна – ее шестнадцатая весна, последняя, как надеялась Младина, которую она проводит в девицах. Грядущей осенью она наденет наконец поневу, а там, дай Макошь, выйдет замуж, получит свою «долю», выделенную богами для каждого.

Глубоко, всей грудью вдохнув пьянящий весенний воздух, Младина побежала догонять Веснояру. Ее словно нес и наполнял силой этот весенний ветер, полный запахом мокрой земли, который не портил даже привкус гари от сожженной соломы. Не успеешь оглянуться – сойдет снег, просохнет земля, над окрестными лесами повиснут дымные облака выжигаемых делянок, но и этот запах неотделим от радостей и надежд теплой поры. Море зимнего мрака позади, они уже здесь, светлые боги весны, и каждый из смертных, ощущая их в себе, обращается к делу роста, расцвета и продолжения рода. А значит, становится богом…

И с тех пор уже не раз, обычно утром или вечером, на грани сна и яви, на Младину накатывало то же странное ощущение: будто весь мир вокруг лишь зыбкий туман, серо-бурый и густой, зато она сама – огромная и сильная, как гора. Под ногами у нее бушевало пламя, но не жгло, а удивительным образом служило опорой, а еще ниже была черная бездна, но тоже не пугала. Опираясь на бездну, она смотрела вверх и видела там сияющий солнечный свет; в полусне ее наполняло ощущение радостного ожидания, нетерпеливого стремления вперед, к весне…

И лишь совсем проснувшись, она ощущала страх перед тем, что возникло в ней и искало выхода. Но поделиться с кем-то она даже не пыталась, не представляя, какими словами можно это описать. Мало ли чего приснится? Посмеются, скажут, замуж девке невтерпеж, да и все.

* * *

Понимая, что «зимний волк» в избу не зайдет, дед Лежень сам вышел на двор к собственному внуку. В нем ясно сказалась заломовская порода: густая седая борода, прежде рыжевато-русая, такая же, какую сейчас носили четверо его сыновей, голубые глаза, прямые крупные черты лица. Как почти все Заломичи, он был рослым, крепким, на плечи накинул кожух из черной овчины, которую, опять же по обычаю, носили здесь все. Заломичи шили зимнюю одежду из шкур черных овец: считалось, что в них теплее.

Благодаря тому, что беседа проходила во дворе перед избой старейшины, ее слышали сразу все, кто находился в это время дома.

– Леденичи Суровцеву делянку рубят! – сразу доложил едва отдышавшийся Гостяй. – Я сам видел!

– Не может быть! – изумился Лежень, и по толпе родичей пробежал ропот. – Ты чего-то напутал!

– Нет! – Гостяй мотнул головой. – Я и раньше видел, где Хотиловичи место пометили. А сейчас Леденичи там все вырубили, до самого оврага.

Лежень в удивлении повернулся к Путиму, который недавно навещал те края. Путим хмурился. Он своими глазами видел, как Хотиловичи прошлым летом выбрали новый участок под будущую жарынь и пометили его знаками на четырех березах. Перед уничтожением у леса следовало попросить прощения, угостить его и задобрить: приносили жертвы Лесному Хозяину, а четырем межевым березам по углам – особенно, прося не гневаться, защитить будущий урожай. Тронуть участок, уже помеченный чужими знаками, – все равно что украсть. Для старинного рода, пользующегося уважением и связанного родством с остальными, дело совершенно невозможное.

– Сам я видел, – добавил Гостяй. – Мы там ходили неподалеку, топоры услыхали. Пошли посмотреть. А Травень говорит: беги к своим, Гостяйка, упреди.

– Хотиловичам сказали?

– К ним сам Травень пошел.

– Что же они не услыхали? – спросила Муравица.

– Делянка далеко от жилья, – покачал головой Путим. – От веси не слыхать. Но коли правда… что будем делать, отец?

– Старейшин созывать да разбирать дело. – Дед нахмурился. – Нет такого закона, чтобы чужую делянку рубить. Что же, Леденичи стыд и совесть потеряли – на чужой каравай рот разинули?

Веснояра слышала этот разговор, стоя в толпе женщин. Всплыли в памяти слова Травеня: «Но если Леденичи не станут к вам свататься, ты ведь пойдешь за меня?» Как быстра бывает мысль, когда речь идет о делах, важных для сердца; родичи еще не уразумели толком, как такое могло выйти, а Веснояра уже сообразила, чем новость может обернуться для нее.

Если Леденичи действительно вырубают делянку, помеченную Хотиловичами, то Заломичи, конечно, не спустят обиды, нанесенной их ближайшей родне. С Леденичами не миновать ссоры, а то и настоящего раздора – какое тогда сватовство? И все назначенные для них невесты останутся свободными для кого-то другого…

И ей вдруг так захотелось, чтобы Гостяева новость оказалась правдой, что она даже испугалась. Вот ведь дура! Радуется, что у ближней родни беда, что собственный отец, дед и прочие близкие будут втянуты в долгую свару. И все ради того, чтобы ей удалось выйти не за Вышеньку Красинегова, а за Травеня…

Веснояра опустила глаза, испугавшись, что кто-нибудь угадает ее мысли.

В недоумении Заломичи оставались недолго: уже через два дня к ним явился Углян, младший сын покойного Хотилы, и подтвердил: все правда. Помеченную ими делянку вырубили Леденичи, да еще прихватили большой кусок леса, на который Хотиловичи пока не предъявляли прав, потому что у них не хватило бы рук его обработать.

Возле вырубки собрались чуть ли не оба рода целиком. В сведении леса принимают участие все, кроме совсем маленьких детей, даже глубокие старики, которые иной раз именно там находят свою смерть, не успев увернуться из-под падающего ствола. Мужчины рубят и разделывают деревья, женщины и подростки перетаскивают на места будущих кострищ кусты, ветки, обрубки полегче и тонкие стволы. Работа эта занимает не один день, поэтому и приезжают основательно, ставят шалаши, посылают мальчишек удить рыбу, бабки варят уху на кострах…

Появлению Суровца и его близких Леденичи во главе с Красинегом сильно удивились. По их словам, никаких межевых знаков на деревьях они не видели. Возмущенный такой бессовестной ложью Суровец повел их к известному месту, но среди множества сваленных стволов не нашел той березы, на которой в Перунов день лично вырубил свой родовой знак. Сколько ни ворошили мужики стволы и ветви, покрытые первыми нежными листочками, затеса не нашли. Пошли искать другие – с тем же неуспехом. Лишь на одном углу участка, возле оврага, Суровец обнаружил пень. В этом краю береза росла только единственная, дальше начинался сосняк, поэтому туда рубщики не пошли – пал из-под сосны дает урожай куда хуже, чем из-под березняка.

– Вот тут береза стояла, и знак на ней был, чурами клянусь! – восклицал Суровец. – Кривоватая малость, да в этом конце другой не сыскать.

Его братья и сыновья удрученно кивали, а Леденичи хмурились и разводили руками. И в этом конце поиски ствола ничего не дали, хотя братья Хотиловичи облазили весь овраг.

Осмотрели пень. Береза погибла не вчера и не третьего дня, а еще зимой, пока дерево спало. Поискав еще раз, нашли три пня такого же возраста. Но это, опять же, ничего не доказывало. Знаков нет, а стало быть, Леденичи имели право вырубить делянку как ничейную.

– Пень – он и есть пень, его не спросишь, а знак-то где? – восклицал Красинег, разводя руками, в одной из которых сжимал топор.

– Можно и пень спросить! – быстро вставил Углян, пока Суровец только возмущенно открыл рот. – Моя мать может спросить пень!

Все взгляды обратились на него, на лицах родичей засветилась надежда. Угляну явилась верная мысль: его мать, волхвита, могла разговаривать с деревьями.

– Поезжай-ка за ней! – кивнул Суровец. – Коли пришла такая нужда, и с пнем поговоришь!

Оба рода остались возле спорной вырубки, а Углян в челноке как мог быстро пустился к устью Сежи, где его мать жила в избушке в лесу, поодаль от старой веси Заломичей. По дороге Углян завернул и к ним, чтобы ввести ближайшую родню в суть дела. Забрав Углянку, он снова завернул к Заломичам: мать велела взять взаймы курицу. Вместе с ними снова поехали Путим и его племянник Ярко. Женщины остались в тревоге дожидаться новостей.