Когда уходит человек

Когда уходит человек
Елена Александровна Катишонок

На заре 30-х годов молодой коммерсант покупает новый дом и занимает одну из квартир. В другие вселяются офицер, красавица-артистка, два врача, антиквар, русский князь-эмигрант, учитель гимназии, нотариус… У каждого свои радости и печали, свои тайны, свой голос. В это многоголосье органично вплетается голос самого дома, а судьбы людей неожиданно и странно переплетаются, когда в маленькую республику входят советские танки, а через год – фашистские. За страшный короткий год одни жильцы пополнили ряды зэков, другие должны переселиться в гетто; третьим удается спастись ценой рискованных авантюр. Рвутся любовные узы и связь прошлого и настоящего; выбирать приходится не между добром и злом, а между большим злом – и злом поменьше… Потом война кончается, но начинается другая – война власти против своего народа. Дом заселяют новые жильцы – бывший фронтовик, телеграфистка, старые большевики, шофер такси, многодетная семья… Стройная композиция, цепко схваченные детали, тонкий психологизм, легкая ирония, импрессионистская манера письма – все это отличает новый роман Е. Катишонок.

Елена Катишонок

Когда уходит человек

Жене

СПАСИБО

Вадиму Темкину, оказавшему мне неоценимую помощь и поддержку блестящей эрудицией и глубоким знанием фактографического материала.

    Автор

Автор считает своим долгом предупредить, что все без исключения герои – плод писательского воображения, поэтому возможные совпадения имен с реальными случайны и непреднамеренны.

В игольчатых чумных бокалах

Мы пьем наважденье причин,

Касаемся крючьями малых,

Как легкая смерть, величин.

И там, где сцепились бирюльки,

Ребенок молчанье хранит -

Большая вселенная в люльке

У маленькой вечности спит

    О. Мандельштам

Встань и иди в дом твой,

и как скоро нога твоя ступит

в город, умрет дитя.

    3-я Книга Царств, 14

Часть 1

Старый дощатый забор, тянувшийся между двумя высокими каменными домами, сломали быстро и аккуратно, точно сдернули занавес. Зрителям – вернее, прохожим – открылась трава с проплешинами земли, развесистые лопухи и молодое каштановое дерево в правом дальнем углу будущего двора.

Пока шло рытье котлована, закладка фундамента и все то, что составляет процесс созидания, дом еще не знал, что вот-вот превратится в частичку Города – незаметную, но необходимую, как один из новых кирпичей, умело вплетаемых реставраторами в кладку старинного собора там, где она начала разрушаться от времени. Не знал, как не знает, что его ждет в мире, плод в утробе матери – и даже не подозревает о существовании самого мира, пока мир не огорошит его настолько, что защищаться от него придется отчаянным криком.

Появившись на свет, дом нетерпеливо выпутался из строительных лесов, в которые был укутан заботливо, как дитя в пеленки, и обнаружил себя стоящим на тихой Палисадной улице, которая отходила нешироким рукавом от Гоголевской, ведущей к вокзалу, где проходила граница Московского форштадта и начиналась центральная Часть Города. Кончалась Палисадная перекрестком с другой улицей, название которой дому еще предстояло выучить, но высокий костел на той улице и кладбище, которое по жизнерадостности дом принял поначалу за парк, запомнились сразу.

Родился дом в сравнительно благополучном 1927 году и в удачном, с точки зрения заселения, месте: центр находился совсем рядом, но цены на жилье были ниже, чем там. В довершение удачливости выпало ему носить номер «21», что было зафиксировано трижды: черно-золотыми цифрами на верхнем стекле парадного, блестящей эмалевой табличкой на стене и где-то в бумажных скрижалях муниципалитета. Итак, на Палисадной улице вырос дом со счастливым номером. Сама улица была скромным ручейком старинного города, который на карте выглядит, как жемчужина на дне бокала, где вместо вина – студеная и прозрачная морская вода. К сожалению, на карте не видна знаменитая Соборная башня, с верхней площадки которой виден весь Город с окрестностями, да и не удивительно, ведь башня эта – самая высокая в Европе. Город располагался на западной окраине России – такой западной, что звучала здесь, на фоне протяжной и задумчивой местной речи, привычная русская, а вперемешку с нею и немецкая, и польская, и еврейская, и белорусская, и… Звучали и перекликались слова разных языков, отчего Город иногда напоминал вавилонскую башню, строители которой не утратили еще способности понимать друг друга и с энтузиазмом продолжали класть новые и новые камни, а сам Город вот уже восьмой год являлся столицей независимой – ни от России, ни от кого бы то ни было – республики.

Внешне дом походил на корректного молодого дельца, каких в Городе было немало. Темно-серое ратиновое пальто – и гранитная облицовка такого же цвета; новая шляпа-котелок – и блестящая свежей жестью крыша, две простые и прочные, как английские ботинки, ступеньки крыльца и ясный приветливый взгляд чистых окон. Одним словом, конструктивизм: ничего лишнего.

Может быть, из-за этого (да и номер сыграл не последнюю роль) дом начал быстро заселяться: узкие белые листки словно ветром сдувало с оконных стекол. Все квартиры, кроме тех, что в первом этаже, были просторными и светлыми, не роскошными, но очень комфортабельными. Солнце пускает зайчики в сверкающие никелем новенькие краны ванных комнат. Окна кухни, как положено, смотрят на север, потолки уходят ввысь, а входные двери тускло отсвечивают полировкой. В парадном и на лестничных площадках пол и стены выложены керамической мозаикой.

Будь хозяин обременен годами, а стало быть, брюшком и подагрой, он покрутил бы раздумчиво ус, прежде чем покупать пятиэтажный дом без лифта. Однако домовладелец был молод, легконог и безус, по каковой причине крутить ему было нечего, а дом (хоть и без лифта) настолько пришелся ему по сердцу, что он без долгих раздумий занял квартиру под номером три во втором этаже. В соседнюю, поменьше, въехала пожилая дама из какого-то благотворительного общества.

Оставалось найти дворника и привратника, а затем спокойно вернуться к своим делам. Господин Мартин Баумейстер был, как и его отец, текстильным коммерсантом, а в рантье превратился по чистой случайности: дом понравился.

Ян Майгарс был в том возрасте, который молодежь называет пожилым, а люди средних лет – зрелым: достиг сорока, однако выглядел солидней. Он оказался толковым, немногословным и вид имел чрезвычайно достойный. Дешевый костюм сидел на нем с элегантностью фрака. Звать его по имени – Ян – было как-то неловко, тем более что и внешне, и манерой поведения он смахивал на профессора античной философии, с которым молодой Баумейстер познакомился в Оксфорде, даже откашливался точь-в-точь как профессор. Профессора, кстати, звали Джон, и аналогия имен очень забавляла Мартина. Дворник Ян совсем не походил на деревенского мужика, хотя всю жизнь прожил в деревне и в город перебрался совсем недавно, оставив брата хозяйничать на хуторе. Жена его – доброжелательная улыбка, аккуратно собранные узлом волосы (то ли седеющие, то ли выгоревшие), фольклорное имя Лайма и грубошерстная шаль на плечах – сразу предалась хозяйственным хлопотам.

Между тем дом заселялся. На третий этаж въехал преподаватель гимназии с женой, двумя бледными дочками-гимназистками и крохотным, не больше детского валенка, но оглушительно громким пуделем. Этажом выше поселился молодой дантист, только что открывший свой кабинет. Он быстро взбегал на свой четвертый этаж, но в лестничном воздухе какое-то время висел тревожный, пронзительный запах, от которого сводило зубы.

Доктора известны своей коллегиальностью, и вскоре на тот же этаж въехал еще один врач – рослый молчаливый гинеколог, на вид лет тридцати, с таким же молчаливым сенбернаром. Всякий раз, когда сенбернара проводили мимо квартиры преподавателя, пудель заливался душераздирающим лаем. Сенбернар поднимал на хозяина спокойный удивленный взгляд. Тот пожимал плечами и негромко, словно пудель мог услышать, говорил одно и то же слово: «Идиот»; дальше шли в молчании.

Какое-то время пустовал самый верхний, пятый этаж, пока одну квартиру не занял рыжеватый нотариус, а другую – настройщик роялей по фамилии Бурте.

Нужно сказать, что желающих вселиться было намного больше, чем квартир, однако не все кандидаты в жильцы могли представить удовлетворительные рекомендации. Бывало и так, что рекомендации – лучше некуда, но что-то заставляло хозяина медлить с ответом… Случалось и наоборот, как, например, с тем русским эмигрантом.

Эмигрант называл себя русским князем и носил сомнительно-княжескую фамилию Гортынский. Этих двух факторов, в комплекте с интеллигентным лицом и полезной дальновидностью, хватило для бегства из Советской России сюда, в тихую приморскую республику. Жил, по его словам, частными уроками: преподавал французский и английский языки. Где жил? – На взморье, снимал две комнаты; однако рекомендаций нет и не предвидится – хозяйка умерла. Надеялся устроиться, со своим нансеновским паспортом, учителем в Русскую гимназию: она в пяти минутах ходьбы; уже подал прошение. А тут увидел, что квартиры сдаются, да и дом очень понравился. Мне и самому нравится, едва не сказал хозяин, глядя в невеселые карие глаза собеседника и отметив потертое твидовое пальто, чистый воротничок и чуть опущенные, словно ретушью тронутые, уголки рта. Затянувшуюся паузу Гортынский(князь?) понял по-своему и протянул конверт – поручительское письмо из банка.

После водворения князя Гортынского на третий этаж в квартире прямо над ним поселился старичок-антиквар, мало-помалу превративший квартиру в филиал своей лавки. Фамилия у него была такая громоздкая, что едва уместилась в списке жильцов. В последнюю свободную квартиру на пятом этаже въехал лейтенант Национальной Гвардии с женой.

Из двух квартир первого этажа одна предназначалась для дворника, а вторая, с окнами на улицу – для привратника. Да только с самого начала как-то само собой получилось, что дворник с женой успешно справлялись и с работой сторожа, так что последнего не пришлось и нанимать. Квартира, отведенная для него, стояла пустой. Даже и не квартира это была, а так, одна квадратная комната с небольшим закутком для раковины и унитаза. Она располагалась стенка к стенке с маленькой квартирой дворника, так что вскоре сделалась чем-то вроде придатка к ней. Хозяин ничуть не удивился, памятуя, что Ян не только дворник, но и сторож, сантехник и фактически управляющий всего дома за одно только жалованье дворника… Нет, господин Мартин не выразил никакого удивления, тем более что сейчас дела требовали его присутствия в Швеции, а потом он и вовсе собирался в отпуск на Итальянскую Ривьеру. В его отсутствие домом ведал, если можно так выразиться, дворник с лицом и осанкой оксфордского профессора, и справлялся с этим не хуже, чем его британский тезка с античной философией. Господин Мартин неплохо разбирался в людях.

Каждое утро дворничиха протирает пол в вестибюле, выложенный, как и лестничные площадки, восьмиугольными каменными плитками с мозаичным рисунком из бежевого, зеленого, желтого и коричневого цветов – точь-в-точь как ее собственная шаль. На стене висит большое прямоугольное зеркало и с достоинством скучает: отражать нечего, стена напротив пуста. Скучать зеркалу пришлось недолго: как только дом заполнился, на пустующую стену водрузили большую черную доску, наподобие школьной, с указанием номеров квартир и фамилий обитателей. Появление доски внесло оживление в жизнь зеркала и самого дома: интересно было примерить жильца к его фамилии – или наоборот; а потом решить, насколько они подходят друг к другу.

Против квартиры № 2 белой масляной краской выписана фамилия: Нейде. Это – дама из благотворительного общества. Изящная фамилия… Следующая строка пустует – возможно, хозяин собирался скоро съехать или просто не хотел вносить свое имя.

Учитель из четвертой квартиры носит, помимо короткой бородки, фамилию Шихов, а в гимназии его зовут Андреем Ильичом. Пожалуй, фамилия неплохо сочетается с привычкой учителя старательно вытирать ноги у парадной двери: ших-ших, перед тем как мелькнуть перед зеркалом то ли усталым, то ли озабоченным острым профилем.

Его сосед – князь Гортынский (квартира № 5). Дом сразу привык к фамилии и принял безоговорочно: она подходит ему, как слово «князь» к фамилии (даже если он не настоящий князь).

Дантист из шестой квартиры – Ганич, доктор Ганич. Внешне ничем не примечателен, кроме густой русой шевелюры и приветливой улыбки. Когда он снимает шляпу, видно, что руки у него маленькие и изящные, почти женские. Такие руки и улыбка хорошо сочетаются с романтическим именем Вадим и спокойной фамилией, тоже подобранной не без изящества; все вместе должно производить умиротворяющее впечатление на пациентов с флюсом.

Дом не знает, как зовут громоздкого сенбернара: доктору Бергману никогда не приходится его окликать, настолько это молчаливый пес. Не исключено, что его тоже зовут Бергман, но это уже домыслы зеркала. Ростом и крупным сложением доктор скорее напоминает каменщика или рыбака, и если ему безусловно подходит его фамилия – в этом зеркало с домом единодушны, – то представить его акушером-гинекологом трудно. Откуда дому знать, сколько нужно сил, чтобы помочь ребенку родиться?…

Произнести фамилию старого антиквара так же сложно, как разобраться в его редкостях: Стейнхернгляссер. Неизвестный каллиграф, расписывавший доску, не рассчитал усилий и спохватился только на втором «н», обнаружив стремительно приближающийся обрыв, поэтому «…гляссер» исполнил очень тесно и не совсем ровно, так что трудная фамилия сделалась похожей на поезд, потерпевший крушение на малой скорости.

Квартира № 9 обозначена фамилией Зильбер. Это нотариус, рыжеватый человек с овечьим профилем и в очках. Он ходит очень быстро, чуть наклоняясь вперед, будто навстречу сильному ветру. Для своих тридцати лет выглядит довольно молодо. Зильбер как Зильбер, решает дом.

В десятой квартире живет офицер Бруно Строд, и можно только удивляться проницательности судьбы, которая так метко выдала человеку фамилию, подогнала ее к походке и определила карьеру.

Надо сказать, что на пятом этаже все отличаются короткими фамилиями: пока дойдешь, много букв растеряешь… Господин Бурте живет рядом, в квартире № 12. Он занимается настройкой роялей. С такой фамилией удобно давать объявления в газеты: «Настройка роялей. Бурте» – сразу видно, что серьезный человек; ничего лишнего. Вид у него спокойный и уверенный, и если нотариус выглядит моложе своего возраста, то господин Бурте, его ровесник, наоборот, кажется солидней – может быть, из-за короткой шеи.

Тринадцатой квартиры в доме нет – и не только из-за приятной причуды хозяина. В этом, если угодно, некоторая странность дома: здесь нет и первой квартиры! Точнее, квартира-то есть – та, в которой живут дворник с женой, только вместо цифры «1» над дверью аккуратно прибиты две металлические единицы. Отчего так получилось, никто не знает. Загляделся ли слесарь на барышню, и на какую из двух, остановившихся напротив новенького дома: ту, в бархатной шапочке на курчавых волосах, или на другую, у которой никак не раскрывался зонтик? Или он заболтался с маляром – тот как раз остановился рядом, оттирая руки скипидарной тряпкой? Могло быть и так, что слесарь просто положил молоток на ступеньки да хлебнул как следует из запотевшей холодной бутылки, а на пятом этаже, допив остатки пива, добросовестно прикрепил номера к девятой, десятой и – внезапно – двенадцатой – квартире, не удивившись пропаже одиннадцатой. Как бы то ни было, нумерация вышла немного сбивчивой, и дом считал себя парнем с причудами.