Прозаические лэ

Под утро проснулся сир Эрван и позвал свою жену.

Та тотчас открыла глаза, словно и не спала вовсе. Отчасти так оно и было, потому что всю ночь даме Азенор грезились различные ужасы, которые произошли с ее мужем.

– Вы очнулись, мой господин! – сказала дама Азе-нор, с чувством взяв его за руку и поднеся ее к губам. – Мы уже не чаяли увидеть вас живым.

– Откуда такие печальные мысли? – удивился сир Эрван. – И почему я связан? Мне трудно пошевелиться, как будто кто-то нарочно пленил меня и удерживает в неволе.

– Господь с вами, неужели вы не помните того, что произошло прошлой ночью? – всплеснула руками дама Азенор. – Конь привез вас в замок израненным с головы до пят, и кровь была повсюду на вашем теле и капала с пальцев на землю, и пусть святой Гвеноле уличит во лжи на Страшном Суде, если скажу сейчас неправду, но вы едва дышали и мы не чаяли наутро увидеть вас живым.

– Что ж, – немного поразмыслив, сказал сир Эр-ван, – это весьма возможно, потому что я действительно не помню, как возвращался в замок. А это верный признак того, что я был нешуточно ранен. Обычно-то у меня хорошая память, и я мог бы, закрыв глаза, наперечет назвать все ваши пальчики, моя госпожа, и на ручках, и на ножках, потому что у каждого из них собственное личико и характер.

И он потянулся к своей жене, но она отшатнулась и посмотрела на него со страхом. Такого раньше не случалось, и сир Эрван нахмурился.

– Да что с вами, прекрасная Азенор? Не бывало еще, чтобы вы уклонялись от моих объятий. И снимите наконец с меня эти путы, которые не позволяют мне вздохнуть свободно!

Азенор подчинилась и стала разматывать повязки, которые вчера так искусно были наложены на раны сира Эрвана.

Когда последняя из белых лент упала, глазам Азе-нор предстали два розовых толстых шрама, пересекавших ребра сира Эрвана, и еще три поменьше – на его левой руке выше локтя. И один такой шрам был почти у самой его шеи. И видно было, что большинство ударов нанесены мечом, но тот, что возле шеи, – тот был нанесен копьем.

Тут дама Азенор сделалась вся белая от ужаса и прикусила губу так, что губа у нее вспухла, а зубы заныли.

– Вот так чудеса! – вскричал сир Эрван. – Сперва вы не желаете моих прикосновений, словно я внезапно сделался вам противен, а теперь и вовсе глядите на меня как на страшилище.

– Ваши раны, – пролепетала дама Азенор. – Они зажили.

– Клянусь собакой, конечно, они зажили! – сказал сир Эрван весело. – И это не должно вас так печалить, моя госпожа. Вот если бы раны мои воспалились и не заживали, и кожа вокруг них пошла бы вся красными и бурыми пятнами, а посреди каждого пятна набух бы гнойный нарыв, – тогда бы следовало начать беспокоиться и поить меня гадкими настоями, потому что это было бы действительно нехорошо. Но гнойных нарывов нет, а это значит, что кровь в моих ранах чистая. И они, как вы справедливо заметили, зажили, поэтому ничто не помешает мне заключить вас в объятия и задуматься наконец о наследнике.

– Сир Эрван, – спросила дама Азенор, – как вы получили эти раны?

– В полудне езды от нашего замка я встретил отряд голландских наемников, – ответил сир Эрван. – Эти пройдохи никакого добра не принесли на нашу землю. Их берут в свою армию все, кто сражается, а если оплата кажется им недостаточной, они попросту грабят окрестные поселения.

– Зачем же вы схватились с ними в одиночку? – спросила дама Азенор. – Это было крайне неразумно.

– О, – отозвался сир Эрван, – но иначе не получилось… Итак, они были крайне недовольны тем, что я напал на них, и ударили меня два или три раза, так что пришлось мне убегать, поджав хвост… Лошадь моя хорошо обучена, она, верно, и вынесла меня из схватки.

– Сдается мне, сир Эрван, вы это только что придумали для того, чтобы утешить меня, – сказала дама Азенор.

Сир Эрван засмеялся и схватил даму Азенор в охапку. И как она ни отбивалась, осыпал поцелуями ее щеки и шею и все то, что ниже шеи, для чего расшнуровал на ней рубашку и выбросил шнурок.

– Какие же подозрения терзали вас, моя бедная голубка?

– Пустите! – сердилась дама Азенор. – Я хотела серьезной беседы, а вы…

– Как же супружеская близость может помешать серьезной беседе? Говорите, что хотели сказать!

– Разве нет у вас конкубины, которую вы навещаете каждую неделю? – спросила дама Азенор, раздавленная сиром Эрваном, который прижался лицом к ее лицу и волосами щекотал ей нос. – Апчхи! Говорите же мне сейчас правду, ибо мы с вами обнажены и составляем единое тело, а правая рука не смеет лгать левой, если та ее о чем-либо спрашивает.

– И о чем вы спрашиваете мою правую руку? – осведомился сир Эрван. – Не побывала ли коварная на теле какой-либо другой женщины? Не пускалась ли в негодное путешествие, не посетила ли те края, где ей быть вовсе не следовало? Спросите об этом еще и иные части моего тела, и каждая из них ответит вам с полной искренностью, что ничего подобного не случалось!

– Ах, сир Эрван, – и дама Азенор закрыла глаза, – как я могу не верить вам, находясь в столь подчиненном положении.

– Вот и хорошо, – сказал сир Эрван и спустя некоторое время завершил свое дело. После чего он провел ладонью по своему боку, исчерченному шрамами, и почесался.

– Но скажите мне, – настаивала дама Азенор, – для чего вам уезжать из дома каждую неделю, если нет у вас конкубины?

– Ради встреч, вроде той, о которой я вам только что рассказывал, – сир Эрван как будто удивился ее недогадливости. – Для чего я говорил вам правду, моя госпожа? Уж точно не для того, чтобы вы ей не поверили. Или вам проще поверить в мою супружескую неверность? Я сказался бы неверным супругом, если бы вам от этого стало легче; но и вам будет только тяжелее, и на себя я возведу напраслину, а моя судьба и без того никогда не была простой и отягощать ее таким грехом я не намерен.

– Так вы покидаете меня ради драк? – не верила собственным ушам дама Азенор. – В таком случае, почему бы вам не объявить войну кому-либо из соседей, не взять небольшой отряд и не подраться от души, как делают все благородные люди этой страны? А то подались бы к англичанам и поступили бы к ним на службу.

– Все эти пути для меня не слишком хороши, – ответил сир Эрван, – ведь я сражаюсь не ради удовольствия и не за то, чтобы прибавить новые земли к моим, и даже не во имя вассальной верности, – а исключительно ради пропитания.

Дама Азенор подобрала шнурок и начала приводить в порядок свою рубашку. Пальцы ее дрожали, а в лице не было ни кровинки.

– Не уподобились же вы наемникам, о которых только что отзывались с таким презрением? Ах, муж мой, муж мой, чего же я о вас не знаю? Каким образом драка доставляет вам пропитание?

– Любезная Азенор, да будет вам известно, что я их ем.

Дама Азенор замерла, не в силах ни пошевелиться, ни даже вздохнуть.

А сир Эрван беспечно раскинул руки, потягиваясь, и снова почесал розовый шрам под мышкой.

– Люди убивают друг друга, – сказал он, – и получают за это деньги, на деньги покупают еду и съедают ее. О, еда, купленная за деньги или полученная с крестьян, весьма вкусна, но мне, чтобы не погибнуть, непременно требуется время от времени съедать человека. Я не получаю за это денег и ничего не покупаю… Раньше, я знаю, бывали такие, кто покупал людей себе в пищу, но я считаю этот обычай весьма постыдным. Я не употребляю в пищу также моих крестьян и тем более не краду у них ради этого детей. Нет, моя госпожа, мой стол ограничивается исключительно врагами Бретани и графа Жана. И нет на моей совести никого, кого я не убил бы и в человечьем обличье, и при том недрогнувшей рукой.

– А… в каком обличье вы их убивали? – спросила дама Азенор, хотя в душе она уже знала ответ.

– В волчьем, конечно, – сказал сир Эрван. – Я бисклавре, что значит – «оборотень», и, видит Бог, так оно и есть! Я не выбирал этого – таким я родился у отца и матери. Быть может, оттого у нас с вами до сих пор нет детей, бисклавре редко появляются на свет, иначе жизнь была бы чересчур горькой.

– Горькой? – прошептала дама Азенор.

Сир Эрван пожал плечами:

– Каково это, по-вашему, желать человеческой жизни и скрывать от других свою волчью природу? Я едва не выдал себя, когда спас волка в нашей деревне. Но не мог же я позволить мужланам убить невинное животное! Он покорился мне, потому что признал меня, а вчера пришел мне на помощь, когда голландцы едва меня не одолели. Я был голоден и поступил неразумно: обычно я нападаю на раненых, отставших от отряда или же на тех, кто отошел по нужде достаточно далеко. Голод ударил мне в голову, и я набросился сразу на троих, а те кликнули подмогу… Впрочем, дело прошлое; на бисклавре все заживает быстро, завтра и следа от этих шрамов уже не останется. Так что вам не нужно беспокоиться о том, что мое тело изуродовано и вам неприятно будет к нему прикасаться.

– И это все, о чем вы можете думать? – еле слышно спросила дама Азенор.

Сир Эрван пожал плечами:

– Клянусь ногой Господа, да. Других мыслей не приходит.

– Вы – оборотень! – тут дама Азенор принялась вздыхать и плакать. – За кого же я вышла замуж? Как такое получилось? За что мне святая Этельреда послала такое несчастье? Куда смотрели мои родители? Неужто никто не знал о вас?

– Я ведь вас не обижаю, – напомнил сир Эрван, – ни вас, ни кого-либо из наших друзей или мужланов. Спросите кого хотите, все скажут, что сир Эрван де Морван добр и справедлив, а спросите графа Жана – и он скажет вам, что он верен.

– Я спрашивала мое собственное отражение, – проговорила дама Азенор, – и оно считает вас наилучшим мужем из возможных. Но все-таки вы оборотень, а это многое меняет!

Сир Эрван зевнул:

– Ничего это не меняет. Я тот же, что был вчера и всегда. Подайте-ка мне еще раз ваши губки, и ваши щечки, и ваши грудки, любезная моя супруга!